Семенов Сергей Терентьевич - Дичок

   Семенов Сергей Терентьевич

   Дичок

  

   Date: 2 августа 2009

   Изд: Семенов С. Т. "Антошка и журавли", Рисунки И. Година, М., "Детская литература", 1972

   OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)

  

  

  

  

  

   Наступило осеннее утро. Восток зарделся зарёю. Ночная темнота сделалась реже, и стало можно разбирать изнедалека различные предметы. В деревне начала отчётливо выделяться полоса дворов из окружавших их деревьев, сараи и овины. С каждой минутой всё кругом делалось виднее и виднее. Звёзды гасли одна за другой, а заря охватывала всё шире и шире восток. Уже легко было отличить красную рябину от побуревшего листа и видеть, что вся земля покрыта точно рассыпанным серебряным порошком - морозом.

   День был праздничный, поэтому не слышалось стука цепов с гумен, обыкновенно раздававшихся уже в эту пору; не было никакого признака бодрствования - видимо, все ещё спали...

   Но это было недолго. Ещё заря не успела перейти из белого цвета в розовый и ночной мрак окончательно рассеяться над землёю, как понемногу началось оживление. На одном дворе стукнули дверью, и послышался голос хозяйки, поднимавшей спавших коров для доения; в другом хлопнула калитка, и худенькая старуха вышла за хворостом в проулок. На краю деревни, у одной из самых заботливых стряпух, блеснул огонёк сквозь окно, и через минуту из трубы показался жидкий столбик серенького дыма, который покрутился по случаю стоявшего затишья во все стороны, рассыпался было книзу, но ненадолго. Мало-помалу столбик окреп, выровнялся и потянулся кверху. В избе затопилась печка.

   Ещё через минуту хлопнула калитка у большой, ещё свежей избы степенного крестьянина Макара Павлова, и из неё выскочила баба, и выскочила "не путём": она была полуодета и босиком. Быстро подбежав под окно соседней избы, она стала немилосердно в него барабанить.

   - Кто там? - послышался торопливый оклик из-за окна.

   - Соседушки, родные! - завопила баба со слезами в голосе.- Какая беда-то у нас случилась: двух лошадей увели!

   В избе послышались тревожные возгласы и возня, видимо, соскакивавших с постели хозяев; вскоре несколько заспанных лиц показались в окнах и раздались восклицания:

   - Ну да! Да неужто правда?!

   - Ей-богу, правда! О-ох мы, разнесчастные! - завыла баба и, отскочив от соседней избы, побежала опять к себе.

   В окнах других изб показались тоже людские головы, посыпались вопросы:

   - Что это? О чём она?

   - Лошадей увели!

   - Батюшки мои!

   На крыльцо соседней избы вышел хозяин. Торопливо поглядывая в проулок, он вдруг встревожился, поднял руки, хлопнул ими по бёдрам и прокричал:

   - А у нас телегу укатили!

   Поднялась суматоха. Народ из ближних дворов повыскакал на улицу, заметался, заволновался, закричал: оказалось, ещё из соседнего сарая была украдена сбруя, два плуга и мешок льняного семени. Беготня, вой, шум поднялись невообразимые. Целых полчаса все были словно угорелые, метались из стороны в сторону, собирались в кучи, опять разбегались; наконец понемногу угомонились, сделались несколько спокойнее и решили, что мешкать нечего, а нужно отправляться в погоню, и чем скорее, тем лучше.

   Отобрали людей, стали решать, в какую сторону отправляться, пошли разглядывать следы, но следы в суматохе были все стоптаны, и их никак нельзя было разобрать. Пришлось отправляться в разные стороны.

   Бабы из потерпевших домов плакали, ребятишки ревели, мужики имели крайне огорчённый вид.

   Всех более казался огорчённым Макар Павлов. Хотя он был мужик зажиточный (у него жил в городе сын на хорошем месте и хорошо "подавал" ему) и из украденных лошадей одна была кляча, старая и запалённая, но он ходил точно разбитый чем и поминутно охал:

   - Ох, Дичка украли! Дичка увели!.. Батюшки мои родные, ведь это полживота отняли! Кусок сердца вытянули!

   И он поднимал живот, хлопал по бокам руками и никак не мог удержать выступавшие на глазах слёзы. В погоню он не мог уехать и не мог сообразить, что ему теперь делать: горе окончательно затуманило его голову и помутило ум.

   - Ведь он родной мне был, кровный, родной! Как же это его увели у меня? - лепетал Макар, и голос его прервался от приступавших всхлипываний.

   Дичок был вторая из украденных у Макара лошадей, ещё молодая и очень любимая и им самим и всей его семьёй.

  

  

   От роду Дичку было лет пять с половиной. У Макара он был уже года четыре. Купил его Макар на втором году и вот при каких обстоятельствах.

   Однажды, также осенью и в праздничный день, в семье Макара сели ужинать. Время было не очень позднее: только что убрали скотину и подоили коров.

   Ужинать торопили девка и сам Макар. Девка - затем, чтобы поскорей идти на улицу, а Макару нужно было идти сушить овин...

   Только было уселись за стол и старуха подала было чашку щей, как дверь отворилась, и в неё вошёл высокий, неуклюжий мужик, с другого конца деревни, Яков Ильин. Помолившись богу, мужик проговорил:

   - Хлеб да соль!

   - Просим милости!

   - Кушайте на здоровье!

   Мужик сел на лавку, почесал в затылке и, обратившись к Макару, проговорил:

   - А я, брат, к тебе!

   - Что такое?

   - Я видел, ты раз летом с реки бодягу¹ нёс; не дашь ли мне, пожалуйста, щепоточку?

   - На что тебе?

   - Да что, шут её побери-то, беда случилась!

   - Какая такая?

  

  

   - Да жеребёнок парню ногу расшиб в самой коленке! Раздуло, посинела вся: парень на крик и кричит!

   - Ишь ты, грех какой! - сказала жена Макара.- Как же это он ему подвернулся?

   - Как подвернулся? Нечаянно. У нас ведь нешто лошади! Не лошади это, а дьяволы, уж такой анафемский покон!²

   - Чем же? - проговорил Макар.- У тебя, кажись, кобыла хорошая...

   - Хорошая в работе, - сказал Яков, - тягущая и сильная, а характером чёрту сестра... Чуть маленько оплошаешь, живым заест. Вот и жеребёнок в её задался, да не первый такой, а третий. Тех из-за характера сбыл, этого пустил, - ну, думаю, последыш, може, посмирнее будет, выращу кобыле на смену, ан, вишь, и этот такой!

   - Что ж он, лягается, что ли?

   - И лягается, и кусается, всем берёт!.. К себе не подпустит, вот какой, окаянный!

   - Ишь ты! - проговорил Макар и замолчал. Хлебнув щей, он проговорил: - Ладно, я бодяги-то тебе дам...

   - Дай, пожалуйста, а то просто беда! Парень измучится совсем.

   Поев наскоро, Макар вылез из-за стола, сходил в горенку, принёс щепоть бодяги и, отдав Якову, стал объяснять, как её употреблять. Яков слушал Макара внимательно, хлопал глазами, но, видимо, ничего не понимал. Макар заметил это, сразу оборвал объяснение и проговорил:

   - Да постой, я сам пойду погляжу, какой ушиб-то, и сделаю, что надо.

   - Пойдём, пожалуйста.

   Макар оделся, они вышли из избы и направились вдоль деревни.

   Подходя к дому Якова, Макар вдруг услыхал за воротами, внутри двора его, какую-то возню, звонкие удары по чему-то и бабье взвизгиванье: "Вот тебе, вот тебе, вот тебе, идол!" Когда они вошли в калитку и Макар взглянул во двор, то увидел, что Соломонида, жена Якова, держала в поводу обротанного³ полуторагодовалого жеребёнка и здоровою палкой лупила его по чём попало. Жеребёнок рвался, метался, бросался во все стороны, но баба крепко держала за повод и немилосердно тузила его. При виде мужиков баба бросила палку, сняла обротку, жеребёнок рванулся в сторону и ударился боком о забор так, что сейчас же отскочил от него, как мяч, и не удержался на ногах. Потом он быстро вскочил снова на ноги, сделал круга два по хлеву и, забившись в угол, остановился там, дрожа всем телом и пугливо всхрапывая. Макару стало жалко его.

   - За что ты его? - спросил он бабу, приподнимая шапку.

   - За парня проучила,- проговорила, еле отпыхиваясь, баба,- не будет другой раз лягаться, пёс... Ах ты, сокрушитель этакий!

   - Так его и надо, озорника! - одобрил бабу Яков.- Он скоро всем проходу не даст! Такую замычку⁴ взял, ни на что не похожее. Корму задаёшь и то боишься, как бы не саданул. Приложит уши и глядит!

   Макар ничего не сказал. Они вошли в избу. Парень сидел около стола и, придерживая рукой ушибленное место, раскачивался всем туловищем и тихо стонал. Макар недолго думая начал растирать ему ушибленное место бодягой.

   Растерев и завязав ушиб, Макар сел на лавку. Яков, Соломонида и парень в один голос стали жаловаться ему на лошадиный покон.

   - Лошади по делу цены нету, коли бы не такая злючка, а злючка ни на что не похоже! В запряжке-то и то охмыляется, а когда без сбруи, лучше не подходи! А в стаде, когда ловить вздумаешь, просто наказание: ходишь, ходишь за ней, не поддаётся, да и всё тут.

   Макар долго молчал, потом поворотился на месте и проговорил:

   - Удивительное дело, что вы за чудаки! Что вы скотину-то за столб бесчувственный считаете, али за колоду какую? Сами незнамо как обходятся с нею да ещё ропщут!

   - А как же обходиться с ней ещё? - спросила удивлённая Соломонида.

   - Помягче. Будешь помягче обходиться, и она посмирней будет...

   - Что же, с ней теперь бобы, что ли, разводить? - сказал недовольным голосом Яков и стал набивать трубку.

   - Не бобы разводить, а кротости побольше иметь! У вас ведь как,- чуть маленько, и кулаком её в морду, баба рогачом, парень чем попало! Ономнясь⁵ я сам видел, как парень ваш свёл кобылу-то в ночное, спутал её, снял оброть, да как грызлами⁶ хватит её по морде, так та, сердечная, индо головой завертела! Так как же ей тут смирной быть?..

   - Это не оттого! - сказал Яков.

   - Как - не оттого? Попробуй-ка с ней лаской-то обращаться, другой свет увидишь!

   - Со скотиной-то лаской? - сказала жена Якова.- Поймёт она твою ласку!

   - А вы попробуйте! - настаивал Макар.

   - И пробовать не будем! - проговорил Яков. - А видно, не ко двору нам этот покон, нужно его перевести!

   - Знамо, так! - поддакнула Соломонида.- Продать обеих, а на ихнее место купить какую посмирнее.

   - И жеребёнка продадите? - спросил Макар.

   - И жеребёнка продадим. Что ж на него любоваться, что ль?

   - Сколько же за жеребёнка думаете взять?

   - Да что, красненьких полторы дадут, и ладно!

   - Пущай за мной! - решительно сказал Макар и встал с места.

   И Яков и Соломонида удивились.

   - Идёт, что ли? - спросил Макар и протянул Якову руку.

   - Бери, только на нас не пеняй, мы говорим тебе, что в нём есть!

   - Да что уж есть, всё моё!

   - Ладно!

  

  

   Дома на Макара поворчали было, зачем он купил такого жеребёнка; но мужик не обратил на это никакого внимания и на другой день, обмолотив овин, взял деньги и пошёл к Якову. Был сильный заморозок, скотина стояла ещё на дворе. Яков обротал жеребёнка, Макар его принял из полы в полу и, перекрестившись, повёл к себе.

   - Ну, глядите покупку-то! - крикнул Макар своим, держа жеребёнка под уздцы.

   Семейные Макара высыпали на улицу и принялись оглядывать жеребёнка. Жеребёнок был крепкий, туловище круглое, зад лоснился, копыта стаканчиком, шея толстая, голова небольшая, сухая, глаза точно огонь. Он стоял, пугливо озираясь кругом, семеня ногами, пофыркивая и не давая дотронуться до себя.

   - Ишь какой дикий! - сказала девка.

   - Дикий-то дикий,- согласился Макар,- мы, пожалуй, и звать-то его будем Дичок,- ничего?..

   - Ишь, у него и глаза-то горят, как у волка, какой в нём толк будет? - молвила Макарова баба.

   - Не было страсти на дворе, так будет! - недовольным голосом сказала невестка. - Коли он такой злой, боязно будет и по двору-то пройти!

   - Заест,- шутливо сказал Макар.- Он уж бабы три съел таких-то, только ноги остались.

   - А постой, я ему хлебца вынесу, - будет он есть али нет? - сказала девка и побежала в избу.

   - Да посоли хлеб-то! - крикнул ей вслед Макар.

   Девка вскоре вернулась с ломтём хлеба и поднесла его жеребёнку. Жеребёнок, завидев хлеб, и бровью не моргнул.

   - Ещё не привычен,- молвил Макар и поднёс хлеб к губам жеребёнка.

   Жеребёнок отвернул голову.

   - Ишь ты, не хочет! Постой, раскутаешь, будешь есть!

   И Макар отломил кусочек хлеба, где было побольше соли, и впихнул его в рот жеребёнку. Жеребёнок нехотя взял его, помял губами и проглотил. Макар подал ему ещё такой же кусочек; жеребёнок сжевал охотнее и, увидев, что у мужика есть ещё хлеб, сам уже потянулся за ним.

   - Вот так-то! - проговорил Макар и стал гладить жеребёнка по морде. - Ешь, ешь, дурашка! Привыкай, да будь смирен.

   И, дождавшись, когда жеребёнок съел хлеб, он тихонько повернул его и повёл во двор. Жеребёнок заартачился и не захотел было идти на чужой двор. Макар, остановившись, стал гладить его по морде и шее.

   - Ну чего ты, дурашка? Не бойсь! Тебе тут хорошо будет!.. Молодуха, принеси-ка ему приполок невеечки!⁷

   Жеребёнок после ласки оказался послушливее и, не упираясь, вошёл во двор. Макар завёл его в задний хлев, снял обротку и проговорил:

   - Ну, вот тебе и место, гуляй здесь!

   Жеребёнок почувствовал, что с него сняли обротку, сразу рванулся в сторону, взлягнул, причём чуть не попал Макару пятками в грудь, и, забившись в угол, остановился там, дрожа всем телом.

   - Ишь как тебя приучили... Ну постой, здесь тебе того не будет!

   И Макар засыпал в кормушку принесённый молодухой невеяный овёс и вышел из хлева.

  

  

   Макар всегда и со всей скотиной обходился ласково, старался не бить, не кричать на неё и семейным не позволял этого делать. Так же стал он обращаться и с Дичком. Мало того, он на первых порах сам стал ухаживать за ним: сам носил корм, сам поил, сам таскал подстилку. Допускал он и дочь с невесткой это делать иногда, но сам всё-таки присматривал: достаточно ли они корма или пойла ему дали, так ли положили. На первых порах Дичок не подпускал к себе никого. Только кто покажется в хлеве, он бросается в угол, настораживается, поднимет уши и стоит, смотрит. Едва кто делал к нему шаг, он, прижимая уши, начинал охмыляться и семенил задними ногами. Старуха, когда носила пойло овцам, всегда опасливо озиралась, не бросился бы он на неё, не ударил бы как. Настороже были всегда и девка с невесткой. И только Макар не обращал на это никакого внимания. Положит корм, подойдёт к нему и, ласково отпрукивая, ухитрится как-нибудь схватить за шею или за холку и начнёт гладить его, почёсывать, называть нежными именами. Мало-помалу жеребёнок стал привыкать к нему, встречать более дружелюбно и не отскакивал уже от кормушки, когда кто-нибудь появлялся в хлеве.

   Мало-помалу Дичок стал позволять дотрагиваться до себя не только Макару, но и старухе, снохе, а особенно девке. Девке потому, что она всех больше ухаживала за ним и обходилась ласково и, кроме того, часто выносила горбушку или кусочек хлеба.

   К весне Дичок поднялся, вырос и сделался ещё круглее корпусом. В первую бороньбу Макар пожалел его запрягать в борону. Но в яровой сев, когда работа бывает легче и когда лошади несколько поправляются на вырастающей к этому времени зелёной траве, он решился попробовать его. В один полдень он послал Федорку в стадо привести его. Девка живо прикатила с ним, и Макар, благословясь, исподволь стал надевать на него хомут. Дичок было фыркнул, насторожил уши и поднял голову, но Макар с девкой, одерживая его, надели-таки хомут, стали засупонивать и вхлёстывать гужи⁸. Сделав это, Макар под уздцы повёл Дичка на полосу, зорко следя, как бы он не рванулся назад и не наскочил бы на борону.

   Дичок шёл на полосу неохотно; остановился было, когда опрокинули на пашне борону зубьями вниз и ему стало тяжело её тащить; но его опять погладили, почесали, и он легко двинулся с места.

   Два раза взад и вперёд Макар сам провёл Дичка по полосе за девкой, которая ехала впереди на старой лошади. Потом связал вдвое повод и надел его дочери на руку, сам же отошёл в сторону. Жеребёнок пошёл как "милое дитятко".

   - Заходит-то, заходит как на повороте, словно старая лошадь! - говорила Федорка, и лицо её светилось счастливой улыбкой.

   - Обыркается, бог даст, и пойдёт! - сказал Макар и не пошёл уж больше за жеребёнком, а остался на конце полосы.

   Следующею зимою, когда выпало достаточно снега и санная дорога установилась совсем, Макар попробовал Дичка в упряжке, для этого он запряг старую лошадь в дровни и пустил вперёд, а Дичка, запряжённого в другие сани, на аркане пустил позади. На передней лошади поехала невестка; на Дичке он сам с Федоркой.

   Когда тронули от двора, то Дичок рванулся с места сразу и полез было на передние дровни. Но молодуха ударила по лошади. Тогда Дичок бросился в одну сторону, потом в другую, но, натягиваемый арканом и управляемый вожжами, он поневоле вышел на дорогу и плавно побежал вперёд.

   - Ну вот, так-то беги, не сворачивай! - говорил Макар.

   - Как он ловко ногами-то вывёртывает! - восхищалась Федорка.

  

  

   - Побежка развязная, нечего говорить! - присматриваясь к бегу Дичка, молвил Макар.

   Выехали за деревню, доехали до перекрёстка и повернули на другой путь. Макар крикнул, чтобы молодуха пошибче ехала.

   Та разогнала лошадь, Дичок тоже прибавил ходу, аркан остался без натяжки.

   - Кати, Дичок! Не выдавай! Не давай старому спуску! - весёлым голосом поощрял жеребёнка Макар.

   - Что за бег, батюшки мои! - восхищалась, жмуря глаза, разрумянившаяся на холодке Федорка.

   - Стой! - крикнул Макар молодухе.

   Молодуха сдержала свою лошадь. Макар выскочил из саней, отвязал аркан от передних дровней, завязал его на оглоблю и велел молодухе съехать с дороги.

   Молодуха тронула свою лошадь в сторону, Дичок двинулся было за нею, но Макар натянул вожжи, и жеребёнок остановился. Потом, когда дорога очистилась, Макар опустил вожжи и крикнул:

   - Но-о!

   Дичок дружно тронулся с места и пошёл вперёд мелким шагом, высоко подняв голову. Макар снова крикнул:

   - Пошёл, дурашка!

   Дичок согнул голову, рванул ею вперёд и перешёл на рысь. Дальше - больше, рысь всё делалась крупнее и крупнее. Дичок начал было скакать, но Макар сдержал его, слез опять с саней, ввёл ему в рот удила и опять тронул.

   На дороге показался встречник. Федорка указала на него отцу; Макар ничего не сказал, а только перебрал в руках вожжи и слегка ударил ими Дичка.

   Дичок пошёл вовсю. Не доезжая сажени две до встречника, Макар натянул правую вожжу, и Дичок покорно свернул с дороги, объехал путника, быстро вылез снова на дорогу и пустился было опять во всю рысь, но Макар сдержал его.

   - Ну будет, будет! Показал прыть, и ладно. Ступай шагом, домой пора!

   - Молодец, сердце радуется! - говорила Федорка.

   - Дал бы бог здоровья - славный конёк выйдет! - молвил Макар.

  

  

   После этого Дичка уже все крепко полюбили в семье Макара. Сам же Макар и Федорка просто души в нём не чаяли. Они заботились о нём больше всех, ласкали его: за работой ли, в езде ли, при даче корма на дворе - всегда у них находилось для него нежное слово. И всё это для Дичка не пропало даром. Он рос, толстел, был всегда весёлый и здоровый и совсем забыл свою прежнюю привычку охмыляться или пугаться. Он подпускал к себе и молодуху и старуху, его свободно ловили в стаде, а к Федорке даже на голос шёл. Придёт она в полдни или ловить его в стадо

  

  

  

   и только кликнет: "Дичок!" - и Дичок бежит, аж земля дрожит. У Федорки всегда находилась на его долю корочка хлебца в кармане; когда же этого не было, то Федорке долго приходилось отбояриваться от него. Ходит он за ней по пятам, мешает доить коров.

   Воза возить Дичка пустили на пятое лето, прежде запрягли в навозницу и давали возить только по упряжке, а на другую пускали гулять, потом в покос запрягали кое-когда за травой, совсем же его пустили наравне со старыми лошадьми только в сноповозку.

   И в возах хорошо пошёл Дичок: не мнётся, не артачится. Случалось, накладали и тяжёлые воза, - ему было всё равно.

   Однажды уж возили яровые снопы. Макар с возом на Дичке догнал Якова, бывшего хозяина Дичка; тот тащился тоже со снопами на тощей клячонке и вёз не больше как снопов сто двадцать. Поздоровались, разговорились.

   - Втягивается жеребёнок в работу-то? - спросил Яков.

   - Ещё как втягивается-то! Надо бы лучше, да нельзя! - ответил Макар.

   - А характером как?

   - Смирен, хоть разбери, а умница - и сказать не знаю какой. Молодухины ребятишки почти между ног у него бегают, и он хоть бы что!

   Яков тряхнул головой.

   - Вот поди ж ты! Что значит ко двору-то придёт, и характер изменит!.. А у меня-то что выделывали!.. Мать-то его вон на какого одра⁹ променял, хоть сам на подмогу впрягайся, а ничего поделать не мог!

   Макар хотел сказать ему, что и прежде говорил: что это не оттого у них этот покон не задался, а от обращения их, но в это время лошадь Якова остановилась. Дичок тоже было встал, но только на одну минуту. Он поднял голову, тряхнул ею, влёг на хомут, осадил несколько свой воз, потом исподволь свернул в сторону, обошёл воз Якова и пошёл впереди. Макар побежал за ним.

  

  

   И такого сокола у них украли! Макар этому было и верить не хотел. Он думал, что это снится ему, встряхивал головой, полагая, не спросонья ли это, но то был не сон... Когда Макар в этом вполне убедился, то сердце его облилось кровью.

   - Злодеи! Аспиды! - ругался он на конокрадов.- Как у них руки-то не отсохли, когда они обротывали лошадей-то! Как они не напоролись на что-нибудь, когда на двор-то лезли! Что они со мной только поделали-то?

   И сердце огорчённого Макара кипело такой злобой, какой, может быть, он не испытывал отроду. Он стискивал зубы, сжимал кулаки и желал разорителям разных напастей и бед.

   С нетерпением ожидал Макар, когда вернутся посланные в погоню. Что-то скажут? Не нападут ли на след, не догонят ли похитителей?

   Пришло время обеда. Посланных не было ни видно, ни слышно. В семье Макара сели за стол; но за еду никто не принимался. Все сидели, опустя головы. Старуха охала и кашляла, молодуха насупилась, как будто ей и на белый свет было глядеть не мило, а у Федорки так всё лицо опухло от слёз.

   - И что это за отчаянный народ есть, господи боже! - заговорила вдруг старуха.- Идут в чужую хоромину, берут чужую животинину, как будто это так и надо!

   - И смелые какие, разбойники, - поддакнула ей молодуха, - словно о двух головах: ну, хозяевам попадутся, что ж, жизнью, что ли, ихней подорожат... Что попадётся под руку, тем и ахнут!..

   - Неужели этот народ крещёный? - молвила Федорка, и на глазах её снова выступили слёзы.

   У Макара сердце обошлось, и рассудок прояснился маленько. На всё это он только проговорил с тяжёлым вздохом:

   - Нужда да зависть до всего доведут!

   Нужно было садить овин¹⁰ к завтрашнему дню, но никто не помнил об этом, никому дело на ум не шло.

   К вечеру стали возвращаться посланные в погоню. Приехали с одной дороги, с другой и третьей. Везде видели следы и далеко по ним гнались, но никого не догнали. Спрашивали встречного и поперечного, не попадались ли им неизвестные люди с лошадьми, но на это никто ничего и сказать не мог.

   При таких известиях в соседних избах раздался вой. Заплакали было у Макара старуха с Федоркой, но Макар их остановил:

   - Будет вам! Слезами горю не поможешь!.. Видно, божье попущение на нас вышло!..

   Приехал урядник, описал всё подробно, что у кого украдено, где и как пробрались воры, какие взломы сделали, составил протокол и уехал.

   Наступила ночь.

  

  

   Плохо спалось в эту ночь соседям Макара. Не спалось и ему с семьёй... Тысячи горьких дум копошились в головах их и гнали от них сон... Как теперь быть? Чем заместить ущерб? Убытки большие - не на рубль, не на два; где на это место взять в крестьянстве, когда у многих всю жизнь при тяжёлом, почти непрерывном труде свободной копейки не загонишь? И горем томительным, тяжким горем сжимались сердца несчастных и не давали, им успокоиться.

   Но сон всё-таки взял своё. Понемногу расслаблял он то одного, то другого; понемногу навевал дремоту на глаза их. Наконец он совсем овладел измученными горем людьми и приковал их к постелям.

   Пропели петухи, вторые и третьи. Время стало подвигаться к рассвету. Сон семейных Макара стал уже не так крепок... То кто-нибудь поворотится, кто вздохнёт, кто пробурчит что-нибудь спросонья.

   Слабо забрезжилась заря. В деревне многие уже стали молотить, и дружные удары цепов доносились от овинов. Вдруг на улице послышался конский топот и промелькнула какая-то тень. Ещё минута, и у избы Макара послышалось звонкое, переливчатое ржание...

   Макар первый услыхал это ржание. Он подумал, что ему это послышалось во сне, и, вскочив, долго сидел на постели с сильно бьющимся сердцем и, позёвывая, протирал глаза. Только было ум его стал проясняться и он начал было кое-что соображать, как знакомое ржание послышалось снова.

   - Дичок! - вскрикнул Макар и, забыв свою старость, опрометью бросился из избы.

   Семейные его, пробуждённые этим возгласом, вскочили с постелей и не знали, что делать... Наконец старуха прежде всех опамятовалась: торопливо отыскала спички, вычиркнула огонь и зажгла лампу.

   - Куда это побежал батюшка? - спросила молодуха и, подскочив к окну, стала глядеть в него.

   В предрассветном сумраке было видно, как у двора стоял Макар, повиснув на шее Дичка, и, гладя его по спине, лепетал что-то.

   - Дичок прибежал! - воскликнула она и опрометью выбежала из избы; вслед за нею бросились и старуха с Федоркой.

   Дичок стоял, опустя голову, порывисто дышал, пофыркивал ноздрями и поводил кругом глазами. Он был весь мокрый и с осунувшимися боками; на шее его была завязана в глухую петлю верёвка, конец которой, видимо оборванный, болтался ниже груди и чуть не доставал до колен.

   - Откуда ты, милый, голубчик?! - захлебываясь от счастья, воскликнула Федорка. - Как тебя это только бог принёс-то?

   - Да уж не во сне ли это? - усомнилась старуха.

   - И то, не во сне ли? - согласилась с нею невестка.

   - Чего во сне, наяву! - молвил Макар. - Вишь, где-нибудь привязан был, да оторвался... Золото ты моё!

   И Макар ещё крепче стиснул руками шею Дичка; бабы же не знали, что им делать от радости.

  

  

  

   ¹ Бодяга - водяное растение, которым излечивают кровоподтёки, ссадины.

  

   ² Анафемский покон - проклятая порода.

  

   ³ Обротанный; оброть - пеньковая конская узда без удил, с одним поводом для привязи.

  

   ⁴ Замычка - обычай, привычка.

  

   ⁵ Ономнясь - недавно, несколько дней тому назад.

  

   ⁶ Грызла - железные удила у узды, местное название. (Примеч. автора.)

  

   ⁷ Приполок невеечки; приполок - количество чего-либо, забранное в полу одежды; невеечка - невеяный овёс.

  

   ⁸ Засупонивать и вхлёстывать гужи - затягивать кожаную петлю, которая соединяет хомут с оглоблями и дугой.

  

   ⁹ На одра; одёр - старая, изнурённая рабочая лошадь.

  

   ¹⁰ Садить овин - наполнять овин снопами для сушки.