Подкольский Вячеслав Викторович - Не нужна

    Но молодость, здоровье и уверенность в себе взяли верх над нахлынувшими внезапно сомнениями. Новая жизнь казалась такой заманчивой, а вся убогая сельская обстановка такою жалкою и скучною. Чтобы поскорее прекратить дурное настроение, Вася зевнул и сказал:

   - Ну, мама, прости, я пойду спать, с дороги усталость чувствую.

   - Иди с Богом, я тоже скоро лягу! - ответила Ирина Егоровна.

   Она перекрестила сына, и они расстались. Несмотря на усталость от хлопот и треволнений пережитого дня, просвирня долго молилась пред образом, а Вася, как лёг, так и заснул безмятежно.

  

   На следующий день молодые сделали визиты батюшке и о. дьякону. Добродушный о. Герасим растаял сразу; матушка же попадья крепилась долго, сохраняя чопорность, но под конец не выдержала своей роли: природная доброта, болтливость и чисто-русское гостеприимство взяли верх. Она насильно потчевала гостей всевозможными питьями и яствами, уже называя их не по именам и отчествам, а просто "детками". Миля очень понравилась матушке за то, что была не гордая и весёлая.

   Визит к дьякону был менее удачен. Не имея наготове приличных случаю угощений, какие были у батюшки, дьякон взял у лавочника коробку сардин, которые оказались весьма недоброкачественными, так что до них никто не дотронулся. К столу ежеминутно лезли бесчисленные дьяконские ребятишки, и дьяконица всё время из-за них сердилась и волновалась. В довершение всех бед сам дьякон не устоял перед соблазном и, махнув рукой на непьющих гостей, напился один и завёл несоответствующие разговоры, так что гости поторопились раскланяться.

   - Вот поди ты, - проговорил Вася, когда они с женой сошли с дьяконского крыльца, - оба милые, добрые люди, а как несуразно сложилась жизнь!

   - Да, у них как-то грязно, у меня даже голова разболелась... - заметила Миля.

   - Как же тут быть чистоте? Ты подумай: дьякон страшный лентяй, и всё хозяйство на одной дьяконице, а тут ещё каждый год дети!.. Но вот как-нибудь вскоре я покажу тебе другой тип. Это - мой приятель, мельник, верстах в трёх отсюда; там чудная местность, огромный рыбный пруд, пчельник, дом - полная чаша, а сам хозяин человек кроткий, богобоязненный, живёт исключительно по заповедям Божиим, понимая их в их буквальном смысле. Сказано: "в поте лица добывай хлеб свой"... Он и верит, что Бог благословляет один только труд землепашца... Все остальные занятия и профессии мельник порицает. По субботам и перед праздниками, как только вечерня он бросает работу, одевает чистое платье и идёт в церковь. Что бы ни случилось, как бы ни было нужно, уж в праздник он не ударит палец о палец, памятуя заповедь: "помни день субботний"...

   - А он семейный? - спросила Миля.

   - Нет, совсем одинокий, вдовец... - ответил Вася. - Вот как-нибудь на днях мы и совершим к нему на мельницу прогулку.

   Каждое утро, тотчас после чаю, вплоть до обеда, который всегда бывал по-деревенски, не позднее двух часов, молодые люди отправлялись бродить по окрестностям. После обеда, в самую жаркую пору дня, они удалялись на огород под развесистые берёзки и читали что-нибудь вслух из захваченных с собою книг, пока не являлась с приглашением пить чай Авдотья, всецело отдавшая себя по случаю приезда гостей в распоряжение просвирни. Позднее, когда жара совсем спадала, Вася с Милей опять шли гулять или же, подчиняясь терёшинскому обычаю собираться вечерком побеседовать на крылечке батюшкиного дома, отправлялись туда и просиживали там в разговорах до ночи.

   Кроме о. Герасима и дьякона, молодые люди никому из сельской интеллигенции не сделали чести своим посещением.

   Вследствие этого писарша долго находилась в ярости, срывая свой гнев на ни в чём неповинном, робком, смирном муже.

   - Какой ты есть мужчина? - пилила она его день и ночь. - Кто тебя и начальством-то поставил и тот дурак! Ему плюют в глаза, а он хоть бы тебе что!.. Что мы хуже пьяницы-дьякона, что ли? Или принять не умеем? Окажите пожалуйста!

   - Что же мне, матушка, за шиворот их что ли тащить, когда они к нам нейдут? - оправдывался писарь.

   - Да, если честью нейдут, так и за шиворот можно, чтобы не зазнавались! Разве мы не начальство? Скажите пожалуйста!

   Видя, что муж не предпринимает никаких мер к исполнению её желания, писарша после долгих раздумий порешила с этим вопросом очень просто.

   - Я, положим, догадываюсь, почему они к нам нейдут... - многозначительно заявила она однажды.

   Писарь с любопытством приподнял голову от донесения, которое он составлял на имя земского начальника.

   - Очень просто! - открыла, наконец, свою тайну Анфиса Гавриловна. - Молодуха-то наверно ревнивая, а тут, видит, молодая дама, ну, и, конечно, побаивается!..

   - А-а, ч-чёрт! - отплюнулся писарь. - Я думал и в самом деле что-нибудь путное скажет!

   Ни Ирина Егоровна, проводившая всё время в хлопотах со стряпнёй для дорогих гостей, ни сами гости не заметили, как пролетела неделя со дня их приезда. Погода испортилась: пошли непрерывные дожди с холодными ветрами, и стало очень похоже на осень. Волей-неволей молодым людям пришлось сидеть дома, в одной тесной горенке, куда постоянно проникал чад из кухни. Это обстоятельство не могло не отразиться на настроении гостей, особенно Мили. Она заскучала и всё чаще и чаще начала поговаривать об отъезде, рисуя в самых радужных красках жизнь на подмосковной родительской даче, где всегда ей было так весело, благодаря обширному кругу знакомых. Наконец, дождавшись, когда погода немного прояснилась, в конце второй недели по приезде, решено было ехать в Москву. Ирина Егоровна, утомлённая стряпнёй и всевозможными заботами об удобстве гостей, а также, примирившись постепенно с фактом, что сын совсем ей больше не принадлежал, отнеслась к этому решению довольно равнодушно и особенно не старалась уговаривать детей пожить подольше. Назначен был день отъезда. Просвирня напекла в дорогу отъезжавшим пирожков и булок. Часов в семь вечера к её домику были поданы лошади. Надо было поспеть к одиннадцатичасовому почтовому поезду на ближайшую железнодорожную станцию в сорока верстах от Терёшкина. Проводить отъезжавших собрались о. Герасим с матушкой и всё семейство дьякона. Каждый старался быть чем-нибудь полезным путникам, советуя, куда что уложить и как удобнее усесться. Пока укладывались в экипаж вещи, Вася отозвал мать в дом и дал ей двадцатипятирублёвую бумажку.

   - Так ты, пожалуйста, мама, - сказал он на прощанье, - все свои чёрные мысли оставь и верь, что относительно тебя я никогда не изменюсь: каков был, таков и буду! Благослови же меня, мама, на новую мою жизнь!

   - Господь тебя благослови! - стала крестить его мать и зарыдала, прильнув к нему на плечо.

   Вася не выдержал сцены прощания и заплакал сам, Он горячо целовал мать в руки, в голову и щёки, пока не услышал серебристого голоска вбежавшей в сени жены. До боли стиснув в объятиях мать, он в последний раз поцеловал её и вытер платком катившиеся из глаз слёзы.

   Все провожавшие вошли в дом и по русскому обычаю чинно расселись по местам. Авдотья, не нашедшая себе места в горнице, уселась на край сундука у дверей кухни. На всех лицах было что-то торжественно-важное. Только один ребёнок на руках дьяконицы не признавал ничего и без стеснения колотил об стену сухой, как камень, баранкой. После нескольких минут молчания о. Герасим встал первый, а за ним все остальные. Прочитав краткую напутственную молитву, он благословил отъезжавших, после чего началось прощание. Когда все вышли на крыльцо, и путники уселись в экипаж, Вася сказал матери:

   - А ты что же, мама, не садишься с нами? Проводи хоть до околицы!

   - Не стесню вас? - спросила просвирня, спеша с крыльца.

   - Что вы, мама, помилуйте?! - возразила Миля, подвигаясь и помогая свекрови взобраться на приступку экипажа.

   Когда он тронулся и покатился под звяканье бубенцов с колокольчиком, попадья сочла со своей стороны нужным сделать напоследок внушение молодым людям и крикнула:

   - Не забывайте мать, почаще её навещайте!

   - Непременно, непременно! - отвечала, обернувшись, Миля. - К нам в Москву приезжайте, будем очень вам рады!

   - Что значит воспитание-то: какая она приветливая, ласковая! - воскликнула в восхищении Милей попадья.

   - Да, хорошая жена, говорить нечего! - согласился о. Герасим и добавил. - С такой женой Вася карьеру скоро сделает!

   - Хорошая-то, хорошая, - вставила дьяконица, - а я всё-таки такую невестку иметь не желала бы... Попроще-то оно - породней!..

   - И я то же говорю! Уж очень зазнайка! Скажите, пожалуйста!.. - ввернула своё слово появившаяся откуда-то вдруг писарша.

   Попадья окинула её презрительным взглядом, и, безмолвно махнувши рукой, как шар покатилась к дому. Разошлись и остальные.

   Когда экипаж проехал с полверсты от околицы, Ирина Егоровна велела ямщику остановить лошадей и, ещё раз поцеловав и перекрестив детей, вышла из экипажа. Долго стояла она на пригорке и смотрела им в след. Экипаж делался всё меньше и меньше и, наконец, когда превратился в едва заметную точку, скрылся в лесу. Заходившее солнце, поцеловав на прощанье верхушки деревьев, последовало примеру путников и также стало медленно закатываться за лес.

  

  

   Источник текста: Подкольский В. В. Вечером. - СПб.: Типография "Труд", 1903. - С. 136.

   OCR, подготовка текста - Евгений Зеленко, сентябрь 2011 г.

   Оригинал здесь: Викитека.