Подъячев Семен Павлович - Карьера Захара Федорыча Дрыкалина

завоет она в постели-то!.. И воет, и смеется... Началась называемая истерика. Ведет ее всею подковой... Что делать? "Ваше превосходительство, - говорю, - власть господня... волос с головы не упадет без его воли, не токмо что... Министры - и те умирают... цари, ваше превосходительство, - и те, можно сказать, смерти подвержены..." Куды тут! Орет благушей... Потом соскочила с постели да ко мне! "Подлец ты, негодяй! Убийца! Ты его задушил... ты обманул меня!" А сама к морде лезет... Что значит старинная привычка насчет, тоись, мужицкого была-то, а! "Я тебя, - кричит, - в тюрьме, подлеца, сгною... праху твоего не останется... хам, подлец! Лучше бы ты подох, а не он!.. Где он, мой милый?! Где он, мое сокровище? Видеть его хочу... проститься с ним, ах, ах!" Очумела совсем. Что мне, подумайте, делать? Как вывернуться из этакого положения, а?..

   Он замолчал и вопросительно глядел на нас, ожидая ответа.

   Мы молчали.

   - Ну, ладно... Ничего не придумаю. Надо, видно, за старое приниматься. "Пожалуйте мне, - говорю, - расчет!" - "Что-о? Расчет тебе?.. Ах, ты, негодяй!" Размахнулась - хлясь меня по рылу!

   - Хо-хо-хо! - заржал Фонька. - Хо-хо-хо!

   Захар Федорыч обиделся.

   - А ты подожди ржать-то по-жеребячьи...- сказал он.- Тут, можно сказать, слезы, а он ржет.

   - Простите, уж очень чудно-с! Такого, можно сказать, человека - и вдруг, простите, по физиономии... Я бы, доведись до меня, протестовал.

   - Ты бы, ты бы... Вот то-то и есть, что ты дурак...

   - А вы что же, простите, сделали?..

   - То-то вот и беда, что делать ничего не пришлось. Схватилась вдруг за грудь да как брякнется на постель... Испугался я сам до смерти. Подошел тихонько и говорю умильно: "Ваше превосходительство, - говорю, - у вас ведь еще собачки остались. Мимишка, Жужушка... Мало ли? Есть утешение... Ну, а кабы он, покойник, чуть не сказал: царство небесное... Ежели бы Бобочка этих-то бы перекусал, что бы тогда-то было, а?" Молчит... Не отвечает... Только поводит ее, будто судорогой... "Ваше превосходительство!" А у самого руки и ноги трясутся... Она, слышу, вроде как икает: ек, ек! ех, ек! Да все реже... Что такое за история?.. "Ваше превосходительство!.." Опять екнула да ногой правой дрыгать зачала. Взял я ее за плечи, этак вот перевернул... гляжу: перекосило ее всю... рот на сторону... правой рукой машет, а другая недвижима... глаз один закрыт совсем, а другой вертится колесом... удар сделался, паралик.

   - Кондратий Иваныч хватил, - сказал Фонька.

   - Что тут мне делать? Перепугался до смерти... Побежал сломя голову на двор прямо к Харлампу. Кричу ему: так и так, гони скорей за доктором, с самой нехорошо... Прибегаю назад, гляжу - тихо... перестала екать... высунула язык. Испеклась, готова... померла... а псы лезут к ней... облизывают... тьфу!..

   - Н-да, - произнес Фонька и тоже плюнул на сторону, в кусты.

   - Я сперва было думал, умру сейчас со страху, а потом чисто вот меня осенило... Сейчас это я, - понизив голос и почему-то оглянувшись назад, продолжал Захар Федорыч, - руку эдаким манерцем под подушку к ней... пошарил... Постоянно под подушкой сохранялись ключи, видал я, случалось...

   Фонька радостно и с очевидной завистью к чужому "счастью" засмеялся, взвизгнул и потер ладонь об ладонь. Он блестящими, возбужденными глазами впился в Захара Федорыча...

   - Ну, и что? - спросил он прерывающимся от волнения голосом...

   Но Захар Федорыч внимательно посмотрел на него...

   - Ну... и ничего! - ответил он спокойно. - Выбежал я после того...

   - После чего? - опять жадно спросил Фонька.

   Захар Федорыч опять посмотрел на него холодно насмешливыми глазами и сказал загадочно:

   - Да вот... после этого самого... Выбежал из комнаты, вроде, понимаешь, полоумного... бегу, кричу, руками махаю... напугал всех до смерти, переполошил... Городовой Цыпленков - и тот прибег... Доктора Никанор Никанорыча вскоре Харламп привез... Тот прямо ко мне... а я слова не выговорю. И итти не могу... шатает меня, падаю... взяли меня под ручки двое, ведут, аки архиерея, наверх в спальню... Увидал я ее... зарыдал, забился... Ну, доктор Никанор Никанорыч, царство небесное, покойник теперича, на Самотеке жил в доме Тазикова, подошел ко мне, нагнулся... "Ты чего, - говорит, - орешь тут да дурака ломаешь?.. Мамаша тебе, что ли, была или любовница... жалостлив что-то некстати. Говори, как дело было? Как померла? Когда? Кто был, кроме тебя?.." Ну, я, конечно, рассказал все по порядку. "Полицию, - говорит,- надо, родных известить. Кто у ней тут в Москве-то есть?" - "Не знаю. Почем я знаю? Мое дело махонькое. Был, - говорю, - офицер сродственник..." - "А, знаю, - говорит. - Он теперь недалеко живет, в Коломне. Послать ему телеграмму, а пока что позвать полицию"...

   Послали сродственнику телеграмму в Коломну; он тут же этим же днем присыпал... Сразу хозяином заделался. Первым делом за меня: "Где у ней ключи ото всего?" - "Не могу знать, - говорю, - это дело не наше. Я человек махонькой... мое дело псы... за псами я приставлен был наблюдать, а не за ключами..." Ну, он тоже сейчас, не плошь меня, с головой малый, первым делом под подушку... Забрал ключи - да к бюру... Тоже видывал, должно быть... Пошарил - нет ничего. Даже бледный сделался... Потом к столу кинулся... И ведь, что вы думаете, нашел! В столе, в правом ящике, под бумагами... Я не знал про стол-то, Ей-богу. Никогда не видал, чтобы она в этот ящик лазила за чем, а уж как следил, бывало, за ней.

   - Эх, жаль, - сказал Фонька. - Ну, да и в бюре, я думаю, простите... было тоже немало, а?.. - И Фонька лукаво подмигнул, вопросительно уставившись на Захара Федорыча...

   Тот не удостоил Фоньку ответом и продолжал:

   - Ну, сцопал это он денежки, ключи себе в кармашек и принялся за распорядки по-военному. Прежде всего, подошел ко мне, поглядел, поглядел в глаза да, ни слова не говоря, бац в рыло... ей-богу, не вру. "Я, - говорит, - с тобой, с сукиным с сыном, поговорю еще. Узнаешь у меня, на чем хлеб растет. Забудешь, как сюда и дверь открывается. Вон пошел, сию минуту! Убью!.. Пришибу на месте и отвечать не стану!" Сердитый человек... Глаза страшенные! Выскочил я от него и побежал в дворницкую... Таматко и скрылся покеда до похорон. Понесли ее на третьи сутки хоронить в Даниловский монастырь. Я, как ушли, все, вылез из затвору и пошел на кухню к своей воздохнушке, собрал вещи, упаковался... "Надо, - думаю, - расчет попросить, как-никак, а служил... Моих денег, скажу, за ней пять красных... Может, совесть его зазрит, хоть в глаза плюнет, а отдаст". Так и сделал сдуру-то, сунулся, как налим в вершу.

   Рассказчик остановился и, уставившись глазами в пространство, сказал сосредоточенно:

   - Не забыть мне, братцы, покеда жив, этого расчету...

   Он вдруг стукнул кулаком по столу и продолжал:

   - Коли он жив теперича, то дай, господи, подохнуть в одночасье, а коли помер, то, верно, черти в ад кромешный уволокли... Туда и дорога... Пришел он с похорон-то, я выбрал время, поймал его одного, поклонился и говорю: "Ваше, - говорю, - высокоблагородие, осмелюсь побеспокоить вас... Так как, - говорю, - сами изволите знать, служил я у вашей, царство небесное, тетеньки в количестве многих лет и, можно сказать, не щадил живота жизни, то, - говорю, - при этом будучи они мне оставшись должны, покорнейше прошу вас, ваше высокоблагородие, не оставить меня нага и в одном рубище... Уплатите, сделайте милость, что следует, в расчет".

   "Хорошо, - говорит. - С удовольствием. Тебя как звать?" Обрадовался я.

   "Вот, - думаю, - господь-то его умягчил за мое смирение"...

   "Захаром-с", - отвечаю. "Та-а-к!.. А по батюшке?" "Был, - говорю, - Федорыч".

   "А фамилия как?"

   "Фамилия моя Дрыкалин-с".

   "А! - говорит. - Дрыкалин... Хо-о-рошая фамилия... русская... А какой ты губернии?"

   "Здешней, Московской".

   "А уезда?"

   "Митровского".

   "Та-а-к. Значит, тебе расчет дать, Захар Федорыч Дрыкалин?.. Что ж! Это мо-о-жно!.. Сейчас!.."

   Сказал это и идет ко мне, смотрит в глаза... шаг сделал. Я стою, жду. Подошел вот так, как ты от меня сидишь... Близко...

   "Так расчет тебе, говоришь?"

   "Так-с точно".

   "Сколько же тебе приходится?"

   "Да рублей, - хотел сказать, пятьдесят, да подумал, мало, - рублей, говорю, под сто... по моему счету".

   "Ну, что ж, все равно, - говорит, - для меня, отдам и сто... Н-на, говорит, получи!"

   И, други мои милые, взял эдаким вот манерцем... - Захар Федорыч поднялся со скамейки, встал, выставил левую ногу вперед, правую руку поднял кверху и, стоя перед нами в такой позе, продолжал:

   - Размахнулся и, не говоря дурного слова, хлясь меня по уху! Потом переменил руку правую на левую (Захар Федорыч показал, как и это было сделано), да с левой-то по другому - хлясь! И пошел хлясать, пошел мылить... То с одной стороны, то с другой! То с одной, то с другой. Полощет с обоих концов, упасть не дает... Пошатнусь я, хочу упасть, а он сичас с другой поддержит. Отчубучивает, а сам счет ведет: Раз, два! три, четыре! пять, шесть! Я хочу рот разинуть, караул закричать, а он хлясь, да хлясь! Я только ртом булькаю: буль, буль... М-да-а-с... Рассчитал! Сто годов еще проживу - и то не забыть мне расчету этого!

   Захар Федорыч сел и утерся рукавом. Фонька перегнулся и хохотал, не переводя духу.

   Я тоже не утерпел и засмеялся... Захар Федорыч был серьезен.

   - Вот ведь, подумайте, сволочь какая! - продолжал он с негодованием. - Мало ему еще. Взял, понимаешь, подтащил к лестнице, поставил на проход... "Говори, сукин сын, куда из бюра-то припрятал?.." Вижу я - погибель мне. Лестница высокая да крутая: жваркнет, - костей не соберешь! Ну, а все-таки укрепился духом. Будь, что господь пошлет... Без его святой воли волос, как говорится, с головы не упадет... Дух затаил, молчу. "Скажешь ты или нет? Ну, раз... два..." Да за третьим разом ка-ак плюхнет мне сзади по становой жиле... Тут я, братцы мои, как пуля или аки птица, вниз полетел... Дух заняло... Как только господь меня спас... Истинно милость одна господня, что цел остался...

   Фонька хохотал и судорожно размахивал руками. Захар Федорыч, не обращая на него внимания, повернулся ко мне.

   - Вот ведь сволочи какие бывают, эти господишки... Истинно душегубы... Слетел я с лестницы на самый на низ, запахал рылом, прошел как по полосе плугом, поднял, можно сказать, целины... содрал весь поднаряд с носу, понимаешь, всю шкуру содрал и со лба тоже... Поднялся, встал на ноги... Господи Иисусе, царь небесный, ба-а-тюшка, свету не вижу. Горит горьмя перед глазами... звезды сыплются... А он, варвар, наверху ногами топает, кричит: "Расчет тебе, грабитель, су-у-кин сын!.. Во-о-н! Убью! Застрелю из пистолета!.. Под суд отдам!" Поднял я разбитую морду кверху и говорю:, "Креста на вас нет! Грех вам... Вы бы хошь за увечье-то мне что-нибудь дали... драться-то точно не велят ноне..." Только что сказал я, а он, сволочь, по лестнице-то оттеда сверху ко мне как загремит... Я скорей повернулся да бежать... "Убьет,- думаю, - до смерти..."

   Скрылся на кухню. Кровь у меня из носу хлещет, глаза заплывают... поставил он мне под обоими во по какому светилу!.. Увидала меня моя в таком виде, всплеснула руками: "Батюшка, Захар Федорыч, кто это тебя так изукрасил? Господи, Иисусе Христе!.." Заплакал я. "Кончилась, - говорю, - наша с тобой счастливая жизнь... пропала карьера... разлучаться нам теперь..." - "Куда же ты теперича подашься?" - спрашивает. "В деревню уеду, больше мне некуда". - "А я-то как?" - "А ты здесь живи. Господь тебя не забудет своей милостью". Плачем оба... Встал я, пошел к кранту, умылся... Поставила она закусить в последний раз. Проститься... Сели за стол, разговариваем... Только что было я за вторую рюмку взялся, глядь - Ирод этот опять идет, да прямо в кухню. В руке трость здоровенная... "Ну, - думаю, - опять варварство будет производить..." Да живым манером из кухни, да задним ходом, да со двора...

   - Опытный, видно, простите, человек был, судя по поступкам... - сказал Фонька. - Своим поступиться не хотел. Куда же вы от него, позвольте спросить, подались?..

   - Куда? Известное дело: на машину да в деревню... Кухарка мне вещи на вокзал привезла.

   - Н-да! - задумчиво произнес Фонька. - Чудеса! И верно, выходит, через псов вы счастье себе нашли. А что, - вкрадчиво заговорил он, - простите за нескромный вопрос: порядочную сумму вам господь благословил в этом случае приобрести?

   Захар Федорыч строго посмотрел на него.

   - Любопытен ты больно... Вишь, живу, дай бог всякому... жизнь прожил, женился, детей нажил, почет заслужил. А через что? Через ум свой... да через смирение... Вы вот горды очень: протестовать вам, а что у вас есть? Ни шиша! А я вот не гнушался псов в рыло лизать, ан господь меня и превознес... Н-да! Умный человек, куды ты его ни сунь, выплывет... Так-то вот, други мои милые!..

  

  

   "Карьера Захара Федорыча Дрыкалина". Рассказ впервые был помещен в "Русских записках" (1915 г., кн. 11), позже вошел в сборник произведений Подъячева (изд. "Огни", СПБ, 1917 г.), а также и его собрание сочинений.