По Эдгар Аллан - Философия творчества

  

   Чарльзъ Диккенсъ, въ письмѣ, лежащемъ сейчасъ передо мной, намекая на сдѣланный мною когда-то разборъ механизма, по которому написанъ "Барнэби Рэджъ", говоритъ: "Между прочимъ, знаете ли вы, что Годвинъ написалъ своего "Калеба Уильемса" съ конца? Сперва онъ запуталъ своего героя въ сѣть затруднен³й, образующую второй томъ, а потомъ, для перваго тома, окружиль его извѣстнаго рода изъяснен³емъ того, что было сдѣлано".

   Я не думаю, чтобы Годвинъ въ точности поступилъ именно такимъ образомъ,- и дѣйствительно, то, что говоритъ онъ самъ, не вполнѣ согласуется съ мыслью Мистера Диккенса - но авторъ "Калеба Уильемса" былъ слишкомъ хорошимъ художникомъ, чтобы не замѣтить преимущества, которое можно извлечь изъ процесса, по крайней мѣрѣ нѣсколько схожаго съ этимъ. Ничто такъ не очевидно, какъ то, что каждый замыселъ, достойный этого имени, долженъ быть выработанъ вплоть до своей развязки, прежде чѣмъ дѣлать какую-нибудь попытку съ перомъ въ рукѣ. Лишь постоянно имѣя въ памяти развязку, мы можемъ придать замыслу необходимый видъ послѣдовательности, причинности, застававъ событ³я, и въ особенности весь общ³й тонъ, тяготѣть къ развит³ю замышленнаго.

   Кавь я думаю, есть коренная ошибка въ обычномъ способѣ построенья повѣствован³я. Или разсказъ основанъ на тезисѣ - или таковой внушенъ какимъ-нибудь событ³емъ дня - или, въ лучшемъ случаѣ, авторъ принимается самъ вырабатывать сочетан³е поразительныхъ событ³й, чтобы создать только основу своего повѣствован³я - намѣреваясь, вообще, заполнять описан³ями, д³алогами, или авторскими пояснен³ями, всякаго рода пробѣлы въ фактахъ или въ дѣйств³и, которые могутъ сдѣлаться явными между страницей и страницей.

   Я предпочитаю начинать съ разсмотрѣн³я извѣстнаго эффекта. Всегда имѣя въ виду оригинальность - ибо тотъ невѣренъ самому себѣ, это дерзаетъ опуститъ столь очевидный и столь легко достижимый источникъ интереса - я, прежде всего, говорю себѣ: - "Изъ безчисленныхъ эффектовъ или впечатлѣн³й, которыя способны воспринять сердце, разумъ, или (говоря болѣе обще) душа, какой эффектъ я долженъ выбрать въ данномъ случаѣ?" Выбравъ сперва новый, и потомъ, ярк³й эффектъ, я разсматриваю, можетъ ли онъ лучше всего быть созданъ извѣстнымъ приключен³емъ или тономъ - обыкновенными ли приключен³ями и особеннымъ тономъ, или наоборотъ), или обоюдной особенностью приключен³я и тона - затѣмъ смотрю вокругъ себя (или вѣрнѣе внутрь), стараясь найти так³я сочетан³я событ³я и тона, которыя наилучше помогли бы мнѣ создать искомый эффектъ.

   Я часто думалъ, какую интересную журнальную статью могъ бы написать любой авторъ, если бы онъ захотѣлъ - точнѣе, если бы онъ могъ - подробно, шагъ за шагомъ, отмѣтить процессъ, путемъ котораго каждое изъ его произведен³й достигло предѣльной точки. Почему такого писан³я никогда не было дано м³ру, я весьма затрудняюсь сказать,- но, бытьможеть, причина ни въ чемъ такъ не кроется, какъ въ авторскомъ тщеслав³и. По большей части, писатели - въ особенности поэты - предпочитаютъ, чтобы думали, что они сочиняютъ въ извѣстнаго рода утонченномъ безум³и, въ состоян³и экстатической интуиц³и - и они положительно затрепетали бы при мысли о разрѣшен³и публикѣ заглянуть за сцену, взглянуть на вырабатываемыя и колеблющ³яся несовершенства мысли - на истинныя задачи, ухваченныя лишь въ послѣдн³й моментъ - на безчисленные проблески мысли, еще не достигшей до зрѣлости полной перспективы - на совершенно созрѣвш³я фантаз³и, отброшенныя въ отчаян³и, какъ невыполнимыя - на осторожныя выбиран³я и отбрасыванья - на мучительные вычерки и вставки - словомъ, на всѣ эти колеса и шестерни - на подъемную машину, чьи блоки создаютъ перемѣну сцены - на лѣстницы со ступеньками, и на дьявольск³е трапы - на пѣтушьи перья, красную размалевку, а бѣлыя наклейки, которыя, въ девяноста девяти случаяхъ изъ ста, составляютъ отличительныя свойства литературнаго гистр³она.

   Я знаю, съ другой стороны, что это отнюдь не общее правило, чтобы авторъ вообще былъ въ состоян³и пройти обратный путь, который привелъ его къ его заклютен³ямъ. Въ общемъ, внушен³я, возникши въ безпорядкѣ, осущестиляются и забываются аналогичнымъ образомъ.

   Что касается меня, я никогда не относился съ сочувств³емъ къ указанному отвращен³ю, а также никогда не испытывалъ ни малѣйшаго затруднен³я при возсоздан³и въ памяти послѣдовательнаго развит³я какого-либо изъ моихъ произведен³й; и, если интересъ анализа, или возсоздан³я, въ томъ смыслѣ, какъ я счелъ его желательнымъ, совершенно независимъ отъ дѣйствительнаго или воображаемаго интереса разсматриваемой вещи, съ моей стороны не будетъ нарушен³емъ прилич³я показать modus operande, съ помощью котораго я собралъ въ одно цѣлое какое-либо изъ моихъ произведен³й. Я выбираю "Ворона", какъ вещь наиболѣе общеизвѣстную. Мое намѣрен³е - сдѣлать очевиднымъ, что ни одинъ пунктъ въ этомъ замыслѣ не является результатомъ случая или интуиц³и - что произведел³е создавалось шагъ за шагомъ, достигая своей законченности съ точностью и строгой послѣдовательностью математической проблемы.

   Обоидемъ молчан³емъ, какъ не относящееся къ поэмѣ, per se, то обстоятельство - или вѣрнѣе ту неизбѣжность - которая прежде всего возбудила намѣрен³е написать какую-нибоудь поэму, которая отвѣчала бы одновременно общедоступному и критическому вкусу. Итакъ, начнемъ съ замысла.

   Начальнымъ соображен³емъ была мысль объ объемѣ. Если какое-нибудь литературное произведен³е слишкомъ длинно, чтобы быть прочитаннымъ за одинъ присѣстъ, мы волей-неволей должны отказаться отъ чрезвычайно важнаго эффекта, доставляемаго единствомъ впечатлѣн³я - ибо, если требуется чтен³е въ два присѣста, во впечатлѣн³е вмѣшиваются м³рск³я дѣла, и что-либо подобное цѣльности сразу разрушено. Но разъ, ceteris paribus, никакой поэтъ не можетъ опускать чего бы то ни было, что можетъ подвинуть впередъ осуществлен³е его замысла, остается только разсмотрѣть, можетъ ли тутъ быть, въ цѣломъ, какая-нибудь выгода, уравновѣшивающая потерю единства. Здѣсь я немедленно говорю - нѣтъ. То, что мы называемъ длинной поэмой, на самомъ дѣлѣ есть ничто иное, какъ цѣлый рядъ короткихъ поэмъ - то-есть краткихъ поэтическихъ эффектовъ. Врядъ ли нужно доказывать, что извѣстная поэма является таковой лишь постольку, поскольку напряженно она возбуждаетъ, возвышая душу; всѣ же напряженныя возбужден³я, въ силу психологической неизбѣжности, кратки. По этой причинѣ, по крайней мѣрѣ въ своей половинѣ, "Потерянный Рай" является чистой прозой - рядъ поэтическихъ возбужден³й перемѣшанъ, неизбѣжно, съ соотвѣтствующими понижен³ями - все въ цѣломъ лишено, благодаря чрезвычайной длиннотѣ, необыкновенно важнаго художественнаго элемента, цѣльности, или единства впечатлѣн³я.

   Такимъ образомъ, устанавливается, повидимому, очевидный фактъ, что для всѣхъ произведен³й литературнаго искусства есть, въ отношен³и длинноты, опредѣленная граница - предѣлъ одного присѣста - и что, хотя въ прозаическихъ произведен³яхъ извѣстнаго разряда, какъ, напримѣръ, въ "Робиизонѣ Крузо" (не требующемъ единства) эта граница можетъ быть съ успѣхомъ пройдена, никогда нельзя въ точномъ смыслѣ пройти ее въ какой-либо поэмѣ. Въ предѣлахъ этой границы, размѣръ поэмы можетъ находиться въ математическомъ отношен³и къ ея достоинствамъ,- другими словами, къ степени истиннаго поэтическаго эффекта, котораго она способна достичь; ибо совершенно ясно, что краткость должна быть въ прямомъ отношен³и къ напряженности замышленнаго эффекта - съ однимъ, конечно, услов³емъ, что извѣстная степень длительности безусловно необходима, для того чтобы создать какок бы то ни было эффектъ.

   Имѣя въ виду эти соображен³я, такъ же какъ степень возбужден³я, которую я счелъ не свыше общедоступнаго, но и не ниже критическаго вкуса, я достигъ сразу того, что я представилъ себѣ какъ необходимую длинноту моей замышленной поэмы - длинноту приблизительно въ сто строкъ. Въ ней, на самомъ дѣлѣ, сто восемь строкъ.

   Слѣдующей моей мыслью было соображен³е относительно выбора впечатлѣн³я, или эффекта, который должно создать: и здѣсь я могу сдѣлать умѣстное указан³е, что при выполнен³я своего замысла я непремѣнно хотѣлъ, чтобы произведен³е могло найти всеобщее признан³е. Я удалился бы слишкомъ далеко отъ непосредственнаго моего предмета, если бы сталъ доказывать пунктъ, на которомъ я неоднократно настаивалъ, и который, для людей поэтически-чувствующихъ, отнюдь не нуждается ни въ какихъ доказательствахъ,- я разумѣю утвержден³е, что Красота есть единственная законная область поэмы. Скажу, однако, нѣсколько словъ для разъяснен³я, что я подъ этимъ подразумѣваю, ибо нѣкоторые изъ моихъ друзей выказали наклонность къ ложному толкован³ю. Наслажден³е, которое одновременно и самое напряженное, и самое возвышенное и самое чистое, можно найти, какъ я думаю, въ созерцан³и прекраснаго. Когда, на самомъ дѣлѣ, люди говорятъ о Красотѣ, они, въ точности, разумѣютъ не качество, какъ это предполагается, а эффектъ - они, вкратцѣ, намекаютъ именно на это напряженное и чистое возвышен³е души - не ума, или сердца - на что я указывалъ - и оно вспытывается вслѣдств³е созерцан³я "красиваго". Теперь, я обозначаю Красоту законной областью поэмы, главнымъ образомъ, потому, что, какъ гласитъ явное правило Искусства, нужно дѣлать такъ, чтобы эффекты возникали изъ прямыхъ причинъ - чтобы объекты достигались съ помощью средствъ, наиболѣе приспособленныхъ для ихъ достижен³я, и никто еще не былъ настолько слабъ, чтобъ отрицать, что особое возвышенное возбужден³е, на которое указывалось, наиболѣе вѣрнымъ способомъ достигается въ поэмѣ. Далѣе, объектъ Истина, или удовлетворен³е разума, и объектъ Страсть, или возбужден³е сердца, хотя достижимы до извѣстной степени въ поэз³и, ихъ гораздо легче достигать въ прозѣ. Истина, на самомъ дѣлѣ, требуетъ точности, а Страсть крайней простоты (истинно-страстные поймутъ меня), а они находятся въ безусловно враждебномъ соотношен³и съ тою Красотой, которая, какъ я утверждаю, состоитъ въ возбужден³и, или пр³ятномъ возвышен³и, души. Изъ всего вышесказаннаго отнюдь не слѣдуетъ, чтобы страсть, или даже истина, не могли быть вводимы, и даже съ выгодою вводимы, въ поэму - ибо они могутъ служать для изъяснен³я, или содѣйствовать общему впечатлѣн³ю, какъ это дѣлаютъ диссонансы, въ музыкѣ, въ силу контраста - но истинный художивкъ всегда сумѣетъ, во-первыхъ, привести ихъ въ надлежащее служебное соотношен³е съ главной цѣлью, и, во-вторыхъ, окутать ихъ, какъ только возможно, тою Красотой, которая составляетъ атмосферу и сущность поэмы.

   Разсматривая, такимъ образомъ, Красоту, какъ надлежащую мою область, я нашелъ, что слѣдующ³й мой вопросъ относился къ тому настроен³ю въ высшемъ проявлен³и Красоты - и весь опытъ показывалъ, что такое настроен³е есть тонъ печали. Красота какого бы то ни было рода. въ высшемъ ея развит³и, неизмѣнно возбуждаетъ впечатлительную душу до слезъ. Печаль является, такимъ образомъ, наиболѣе законнымъ изъ всѣхъ поэтическихъ настроен³й.

   Послѣ того какъ область и настроен³е были такимъ образомъ выяснены, я обратился къ обычной прелюд³и, имѣя въ виду получить какую-нибудь художественную приправу, которая могла бы служить мнѣ основной нотой при построен³и поэмы - найти какой-нибудь стержень, на которомъ могла бы вращаться вся машина. Тщательно размышляя обо всѣхъ обычныхъ художественныхъ эффектахъ,- или, вѣрнѣе, мѣткихъ пр³емахъ, въ театральномъ смыслѣ - я не преминулъ немедленно увидать, что никакой пр³емъ не имѣлъ такого всеобщаго примѣнен³я, какъ припѣвъ. Всеобщность примѣнен³я въ достаточной мѣрѣ убѣждала меня въ выгодной его цѣнности, и избавляла меня отъ необходимости подвергнуть его анализу. Я разсмотрѣлъ его, однако, въ отношен³й его способности къ усовершенствован³ю, и вскорѣ увидалъ, что онъ находится въ первобытномъ состоян³и. Припѣвъ, какъ онъ обыкновенно употребляется, не только ограничивается лирическимъ стихомъ, но и зависитъ въ смыслѣ впечатлѣн³я отъ силы монотонности - какъ въ звукѣ, такъ и въ мысли. Удовольств³е выводится единственно лишь изъ чувства тождества - повторен³я. Я рѣшилъ внести разнообраз³е въ эффектъ, и такимъ образомъ повысить его, держась въ общемъ монотонности звука, между тѣмъ какъ я постоянно варьировалъ монотонность мысли; то-есть я рѣшилъ производить безпрерывно новые эффекты, видоизмѣняя примѣнен³е припѣва - причемъ самъ припѣвъ, въ большей части, остается неизмѣннымъ.

   Установивъ эти пуикты, я подумалъ затѣмъ о томъ, какого свойства долженъ быть мой припѣвъ. Разъ примѣнен³е его должно повторно видоизмѣняться, ясно было, что самъ припѣвъ долженъ быть краткимъ, ибо при частыхъ видоизмѣнен³яхъ примѣнен³я какой-либо длинной мысли возникли бы непреоборимыя затруднен³я. Легкость вар³ац³и находилась бы, конечно, въ прямомъ отношен³и къ краткости мысли. Это сразу привело меня къ одному слову, какъ къ наилучшему припѣву.

   Тутъ возникъ вопросъ относительно характера этого слова. Разъ я надумалъ прибѣгнуть къ припѣву, раздѣлен³е поэмы на строфы было логическимъ слѣдств³емъ, припѣвъ долженъ былъ составлять заключен³е каждой строфы. Не было сомнѣн³я, что это заключен³е должно было быть звучнымъ и имѣющимъ длительную выразительность, чтобы имѣть силу, и эти соображен³я неизбѣжно привели меня къ долгому о, какъ наиболѣе звучной гласной, въ соединен³и съ р, какъ наиболѣе выразительной согласной.

   Разъ звукъ припѣва былъ рѣшенъ, нужно было выбрать слово, воплощающее его, и въ то же время съ наивозможной полнотой гармонирующее съ предрѣшеннымъ настроен³емъ поэмы. Въ такомъ изыскан³и было абсолютно невозможно проглядѣть слово "Nevermore". На самомъ дѣлѣ, оно первымъ представилось мнѣ.

   Слѣдующимъ desideratum'омъ было соображен³е о поводѣ для безпрерывнаго повторен³я одного слова "никогда". Разсматривая затруднен³е, на которое я тотчасъ же натолкнулся, при измышлен³и достаточно пр³емлемаго основан³я для безпрерывнаго его повторен³я, я не преминулъ увидать, что это затруднен³е возникало лишь изъ допущен³я, что данное слово такъ безпрерывно, или монотонно, говорится человѣческимъ существомъ - я не преминулъ увидать, коротко говоря, что затруднен³е кроется въ примирен³и этой монотонности и пользован³я разсудкомъ со стороны существа, повторяющаго данное слово. Тамимъ образомъ немедленно возникла мысль о неразумномъ существѣ, способномъ къ рѣчи, и вполнѣ естественнымъ образомъ на первомъ мѣстѣ появился попугай, но онъ тотчасъ же уступилъ мѣсто Ворону, какъ одаренному также способностью рѣчи и безконечно болѣе находящемуся въ соотвѣтств³и съ задуманнымъ настроен³емъ.

   Я дошелъ до представлен³я о Воронѣ, какъ птицѣ зловѣщей, монотонно повторяющей одно слово "Никогда" въ концѣ каждой строфы нѣкоторой поэмы, проникнутой меланхолическимъ настроен³емъ, и по размѣрамъ насчитывающей приблизительно сто строкъ. Теперь, не теряя ни на минуту изъ виду предметъ - возвышенность или завершенность во всѣхъ отношен³яхъ - я спросилъ себя - "Изъ всего, что печально,- что наиболѣе печально, согласно со всеобщимъ пониман³емъ человѣчества?" Смерть, гласилъ явный отвѣтъ. "И когда", подумалъ я, "эта наиболѣе печальная область наиболѣе поэтична?" Изъ того, что я уже достаточно подробно разъяснилъ, отвѣтъ также явствуеть: "Когда она наиболѣе тѣсно сочетается съ Красотой: итакъ, смерть красивой женщины, несомнѣнно, есть самый поэтическ³й замыселъ, какой только существуетъ въ м³рѣ, и равнымъ образомъ несомнѣнно, что уста, наиболѣе пригодныя для такого сюжета, суть уста любящаго, который лишился своего счастья."

   Я долженъ былъ теперь сочетать два представлен³я - любящаго, скорбящаго о своей умершей возлюбленной, и Ворона, безпрерывно повторяющаго слово "Никогда" {Крикъ Ворона "Nevermore" въ точности означаетъ "Больше никогда". Я передалъ его словомъ "Никогда", во-первыхъ, чтобы не мѣнять размѣра подлииника, во-вторыхъ, потому, что въ данномъ случаѣ одно слово сильнѣе, чѣмъ два. К. Б.}. Я долженъ былъ сочетать ихъ, памятуя мое намѣрен³е видоизмѣнять каждый разъ примѣнен³е повторяемаго слова, но единственнымъ средствомъ получить такое сочетан³е было представить Ворона, говорящимъ это слово въ отвѣтъ на вопросы любящаго. Тутъ я увидалъ выгоду, доставляемую эффектомъ, на который я разсчитывалъ, я говорю объ эффектѣ вар³ац³и въ примѣнен³и. Я увидалъ, что могу сдѣлать первый вопросъ, предложенный любящимъ - первый вопросъ, на который Воронъ долженъ отвѣтить "Никогда" - какимъ нибудь общимъ мѣстомъ, второй менѣе общимъ мѣстомъ, трет³й еще менѣе, и такъ далѣе, пока, наконецъ, любящ³й, пробужденный отъ своей первоначальной небрежности, печальнымъ характеромъ самаго слова, въ силу частаго его повторен³я, а также въ силу соображен³я о зловѣщемъ характерѣ птицы, которая его произноситъ, не будетъ возбужденъ, наконецъ, до суевѣрнаго настроен³я, и не предлагаетъ цѣлаго ряда вопросовъ совершенно другого характера - вопросовъ, разрѣшен³е которыхъ лежитъ у него на сердцѣ - предлагаетъ ихъ част³ю суевѣрно, част³ю въ извѣстнаго рода отчаян³и, которое услаждается самоистязан³емъ - предлагаетъ ихъ не потому, что вѣритъ въ пророческ³й или демоническ³й характеръ птицы (ибо разумъ увѣряетъ его, что она лишь повторяетъ заученный урокъ), го потому, что онъ испытываетъ изступленное наслажден³е - придавая такой характеръ своимъ вопросамъ, что онъ долженъ получать отъ ожидаемаго "Никогда" самую усладительную, ибо самую нестерпимую, печаль. Понявъ возможность, такимъ образомъ доставляемую мнѣ, или, точнѣе говоря, такимъ образомъ прямо навязанную мнѣ самымъ течен³емъ построен³я, я прежде всего установилъ въ своемъ умѣ высшую точку - тотъ вопросъ, на который "Никогда" должно быть послѣднимъ отвѣтомъ - тотъ вопросъ, въ отвѣтъ на который это слово "Никогда" должно было бы внушить крайнюю мыслимую степень печали и отчаян³я.

   Итакъ, здѣсь, можно сказать, началась моя поэма, въ концѣ, гдѣ должны были бы начинаться всѣ произведен³я искусства, ибо здѣсь, въ этомъ пунктѣ моихъ предварительныхъ соображен³й, я впервые взялся за перо и написалъ слѣдующую строфу:

  

   "Ты пророкъ!" вскричалъ я, "вѣщ³й! Птица ты иль духъ зловѣщ³й,

   Этимъ Небомъ, что надъ нами - Богомъ, скрытымъ навсегда,

   Заклинаю, умоляя мнѣ сказать: въ предѣлахъ Рая

   Мнѣ откроется ль святая, что средь ангеловъ всегда,

   Та, которую Ленорой въ Небесахъ зовутъ всегда?"

         Каркнулъ Воронъ: "Никогда."

  

   Я написалъ эту строфу, въ данномъ пунктѣ. во-первыхъ, для того, чтобы, установивъ высшую точку, и могъ наилучшимъ образомъ варьировать и распредѣлять по степенямъ, въ отношен³и серьезности и важности, предшествующ³е вопросы любящаго, и во-вторыхъ, чтобы я могъ окончательно установить ритмъ, размѣръ, длительность, и общ³й распорядокъ строфы, такъ же какъ распредѣлить по степенямъ строфы, которыя должны были быть предшествующими, такъ чтобъ ни одна изъ нихъ не могла превышать ее въ ритмическомъ эффектѣ. Если бы при послѣдовавшей затѣмъ сочинительской работѣ я былъ способенъ построить болѣе сильныя строфы, я безъ колебан³й нарочно бы ихъ ослабилъ, чтобы они не встали помѣхой высшему эффекту.

   Здѣсь будетъ умѣстно сказать нѣсколько словъ о самомъ стихосложен³и. Моей главной задачей (по обыкновен³ю) была оригинальность. Та степень, въ которой это соображен³е подвергается небрежен³ю при писан³и стиховъ, является одной изъ самыхъ необъяснимыхъ въ м³рѣ вещей. Если допустить, что въ самомъ ритмѣ кроется очень мало возможностей разнообраз³я, все же остается яснымъ, что возможныя разнообраз³я размѣра и строфы абсолютно безконечны, и однако же, въ течен³и цѣлыхъ столѣт³й, ни одинъ человѣкъ, съ стихахъ, не сдѣлалъ, или никогда, повидимому, не думалъ сдѣлать, что-нибудь оригинальное. Факть заключается въ томъ, что ориганальность отнюдь не является, какъ это полагаютъ нѣкоторые, дѣломъ простого побужденья или интуиц³и (мы должны исключить лишь умы совершенно необыкновенной силы). Вообще, чтобы быть найденной, она должна быть тщательно отыскиваема, и хотя она представляетъ изъ себя положительное достоинство высшаго порядка, oнa требуетъ для своего достижен³я не столько изобрѣтен³я, сколько отрицан³я.

   Я, разумѣстся, не притязаю на оригинальность ни въ ритмѣ, ни въ размѣрѣ "Ворона". Первый представляетъ изъ себя трохей, второй является полной восьмистопной строкой, которая смѣняется семистопной строкой, повторяемой въ припѣвѣ пятаго стиха, и заключается неполной четырехстопной строкой. Менѣе педантично - стопы, употребляемыя въ поэмѣ (трохеи), состоятъ изъ одного долгаго слога, за которымъ слѣдуетъ коротк³й; первая строка строфы состоитъ изъ восьми стопъ, вторая езъ семи съ половиной (въ дѣйствительности двѣ трети), третья изъ восьми, четвертая изъ семи съ половиной, пятая то же самое, шестая изъ трехъ съ половиной. Каждая изъ этихъ строкъ, взятая въ ея индивидуальности, употреблялась раньше, и въ чемъ состоитъ оригинальность "Ворона", это въ томъ, что данныя строки сочетаются въ строфу, хотя бы отдаленное приближен³е къ которой никогда не предпринималось. Впечатлѣн³е отъ этой оригинальности сочетан³я усиливается другими и какъ бы совершенно новыми эффектами, возникающими изъ пространности примѣнен³я основъ риѳмы и аллитерац³и.

   Слѣдующимъ пунктомъ соображен³я былъ способъ сопоставлен³я любящаго и Ворона - и первымъ развѣтилен³емъ этого была мысль о мѣстѣ. Самымъ естественнымъ внушен³емъ могла бы здѣсь казаться мысль о лѣсѣ, или о поляхъ,- но мнѣ всегда казалось, что тѣсная замкнутость пространства безусловно необходима для эффекта обособленнаго событ³я - это имѣетъ силу рамы къ картинѣ. Разъ вы держите вниман³е сосредоточеннымъ, въ этомъ есть несомнѣнная моральная сила, и, само собой разумѣется, этого не нужно смѣшивать съ простымъ единствомъ мѣста.

   Я рѣшилъ поэтому помѣстить любящаго въ его комнатѣ - въ комнатѣ сдѣлавшейся для него священною, благодаря воспоминан³ямъ о той, которая ее посѣщала. Комната изображена снабженною богатой обстановкой - ради осуществлен³я, уже изложенныхъ мною, мыслей о Красотѣ, какъ единственно истинной области поэтическаго творчества.

   Послѣ того какъ мѣсто было опредѣлено, я долженъ былъ ввести птицу - и мысль о введен³и ея черезъ окно была неизбѣжной. Мысль заставить любящаго предположить, что хлопанье крыльевъ птицы о ставню есть стукъ въ дверь, возникла изъ желан³я увеличить, длительностью, любопытство читателя, и изъ желан³я допустить случайный эффектъ, который получается въ силу того, что любящ³й распахиваетъ дверь, видитъ лишь тьму, и отсюда возникаетъ полугреза о томъ, что это былъ духъ его возлюбленной, который постучался.

   Я сдѣлалъ ночь ненастной, во-первыхъ, для того, чтобы объяснить, почему Воронъ ищетъ пр³юта, во-вторыхъ, чтобы создать эффектъ контраста между этой ночью и (физической) ясностью, царящей въ комнатѣ.

   Я заставилъ птицу сѣсть на бюстъ Паллады также для эффекта противопоставлен³я между мраморомъ и цвѣтомъ ея перьевъ - да будетъ понято, что бюстъ былъ всецѣло внушенъ птицей. Бюстъ Паллады былъ выбранъ потому, во-первыхъ, что онъ находится въ наибольшей гармон³и съ тѣмъ, что любящ³й посвятилъ себя умственнымъ занят³ямъ, и потому, во вторыхъ, что слово Паллада само по себѣ звучно.

   Приблизительно въ серединѣ поэмы я воспользовался также эффектомъ контраста, чтобы углубить окончательное впечатлѣн³е. Появлен³ю Ворона приданъ фантастическ³й характеръ - приближающ³йся настолько къ смѣшному, какъ только это было возможно. Онъ входить, "махая крыльями".

  

   Не склонился онъ учтиво, но, какъ лордъ, вошелъ спѣсиво,

   И, взмахнувъ крыломъ лѣниво, въ пышной важности своей,

   Онъ взлетѣлъ...

  

   Въ двухъ строфахъ, за этимъ слѣдующихъ, намѣрен³е выполнено еще болѣе явно:

  

   Отъ печали я очнулся, и невольно усмѣхнулся.

   Видя важность этой птицы, жившей долг³е года.

   "Твой хололъ ощипанъ славно, и глядишь ты презабавно,

   Я промолвилъ, "но скажи мнѣ: въ царствѣ тьмы, гдѣ Ночь всегда.

   "Какъ ты звался, гордый Воронъ, тамъ, гдѣ Ночь царитъ всегда?"

         Воронъ крикнулъ: "Никогда".

  

   Птица ясно отвѣчала, и, хоть смысла было мало,

   Подивился я всѣмъ сердцемъ на отвѣтъ ея тогда.

   Да и кто не подивится, кто съ такой мечтой сроднится,

   Кто повѣрить согласится, чтобы гдѣ нибудь, когда

   Сѣлъ надь дверью говорящ³й безъ запинки, безъ труда,

         Воронъ съ кличкой "Никогда".

  

   Послѣ того какъ эффектъ развязки былъ такимъ образомъ обезпеченъ, я немедленно опустилъ причудливый элементъ - и установилъ настроен³е самой глубокой серьезности,- настроен³е, начинающееся въ слѣдующей же строфѣ, строкою:

  

   И взирая такъ сурово, лишь одно твердилъ онъ слово, и т. д.

  

   Съ этого мига любящ³й болѣе не шутитъ - не усматриваетъ болѣе ничего даже причудливаго въ томъ, какой видъ имѣетъ Воронъ. Онъ говоритъ о немъ, какъ о "злой, тяжелой, страшной, худой, и зловѣщей птицѣ старыхъ дней", и чувствуеть, что "огненные взоры" жгутъ ему "сердце''. Эта рѣзкая перемѣна въ думѣ, или мечтѣ, любящаго введена для того, чтобы вызвать подобную же перемѣну въ читателѣ - привести умъ въ состоян³е, подходящее для развязки - которая должна теперь быть осуществлена такъ быстро и такъ непосредственно, какъ только это возможно.

   Развязкой въ точномъ смыслѣ,- отвѣтомъ Ворона, "Никогда", на послѣдн³й вопросъ любящаго, встрѣтитъ ли онъ свою возлюбленную въ другомъ м³рѣ,- поэма, въ явной своей фазѣ, въ фазѣ простого повѣствован³я, доводится, строго говоря, до своего завершен³я. До этихъ поръ, все происходитъ въ предѣлахъ объяснимаго - реальнаго. Воронъ, заучивш³й въ силу простого повторен³я отдѣльное слово "Никогда", и ускользнувш³й отъ надзора своего хозяина, пригнанъ въ полночь, сильнымъ порывомъ бури, къ окну, откуда струится свѣтъ, и гдѣ онъ хочетъ искать пр³юта - къ окну чтеца, наполовину склонившагося надъ какимъ-то томомъ, наполовину грезящаго въ полуснѣ объ умершей возлюбленной. Окно раскрыто передъ птицей, взмахивающей крыльями, птица помѣщается на мѣстѣ наиболѣе для нея подходящемъ, за предѣлами непосредственнаго прикосновен³я со стороны чтеца, который, развеселившись благодаря этому случаю, и благодаря причудливости во внѣшнемъ видѣ гостя. спрашиваетъ у птицы ея имя, въ шутку и не ожидая отвѣта. Воронь, когда къ нему обратились, отвѣчаетъ своимъ обычнымъ словомъ "Никогда" - словомъ, находящимъ немедленный откликъ въ меланхолическомъ сердцѣ чтеца, который, выразивши вслухъ извѣстныя мысли, внушенныя даннымъ обстоятельствомъ, снова изумляется на то, что птица повторяетъ слово "Никогда". Чтецъ догадывается теперь, въ чемъ дѣло, но, какъ я объяснилъ,человѣческая жажда самоистязан³я, а част³ю и суевѣр³е, побуждаютъ его предлагать птицѣ так³е вопросы, которые доставять ему, любящему, наибольшую роскошь печали, предвкушеннымъ отвѣтомъ "Никогда". Въ силу крайняго самоуслажден³я этой пыткой, повѣствован³е, въ первой своей - какъ я назвалъ - въ явной своей фазѣ, достигло своего естественнаго завершен³я, и до сихъ поръ предѣлы реальнаго не нарушались.

   Но при такой разработкѣ сюжета, хотя бы искусной, и хотя бы событ³е было разукрашено очень ярко, всегда есть извѣстная жесткость, обнаженность, отталкивающая художественный глазъ. Требуются неизмѣнно двѣ вещи: во-первыхъ, извѣстная степень сложности, или, точнѣе говоря, согласован³я; во-вторыхъ, извѣстная степень внушаемости - нѣкоторое, хотя бы неопредѣленное, подводное течен³е въ смыслѣ. Именно это послѣднее особеннымъ образомъ придаетъ произведен³ю искусства такъ много того богатства (беру изъ повседневной рѣчи вынужденный терминъ), которое мы слишкомъ охотно смѣшиваемъ съ чувствомъ нереальнаго. Именно излишество внушаемаго смысла - превращен³е подводнаго течен³я замысла въ надводное - превращаетъ такъ-называемую поэз³ю такъ называемыхъ трансценденталистовъ въ прозу (и въ самую плоскую прозу). Держась такихъ мнѣн³й, я присоединилъ двѣ заключительныя строфы поэмы - чтобы внушаемостью ихъ наложить отпечатокъ на все предъидущее повѣствован³е. Подводное течен³е смысла сперва дѣлается явнымъ въ строкахъ -

  

   "Вынь свой жестк³й клювъ изъ сердца моего, гдѣ скорбь всегда!"

         Каркнулъ Воронъ: "Никогда".

  

   Обращаю вниман³е на то, что слова "изъ сердца моого" представляютъ изъ себя первое метафорическое выражен³е въ поэмѣ. Вмѣстѣ съ отвѣтомъ "Никогда", они побуждаютъ умъ искать извѣстной морали во всемъ, что до того разсказывалось. Читатель начинаетъ тепорь видѣть въ Воронѣ нѣчто эмблематическое - но только самая послѣдняя строка самой послѣдней строфы позволяетъ ясно видѣть, что замыселъ изображаетъ его какъ эмблему Мрачнаго и никогда не прекращающагося Воспоминан³я:

  

   И сидитъ, сидитъ зловѣщ³й, Воронъ черный, Воронъ вѣщ³й.

   Съ бюста блѣднаго Паллады не умчится никуда,

   Онъ глядитъ, уединенный, точно демонъ полусонный,

   Свѣтъ струится, тѣнь ложится, на полу дрожитъ всегда,

   И душа моя изъ тѣни, что волнуется всегда,

         Не возстанетъ - никогда.