iv align="justify">
Владимир Пяст
Стихотворения
"Наше наследие", 1989, No 4
OCR Бычков М. Н.
"Строгость правил гармонии..."
Владимир Алексеевич Пяст (1886-1940) вошел в историю русской литературы
прежде всего как человек из ближайшего окружения Александра Блока, с которым
его связывали многолетние взаимоотношения (знакомство писателей состоялось в
январе 1905 года, а последние их встречи датируются весной и летом 1921
года). В первые же месяцы общения Блок сказал своему собеседнику: "Про Вас
наверно могу сказать, что Вы существуете для меня" (В. Пяст. Воспоминания о
Блоке. - Письма Блока к Вл. Пясту. Пб., 1923, с. 25). А спустя одиннадцать
лет он назвал в "Записных книжках" Пяста среди четырех своих "действительных
друзей". В 1911-1913 годах Блок и Пяст одновременно занимаются изучением
творчества шведского драматурга Августа Стриндберга. Причем Блок утверждал,
что познакомил его в 1911 году со Стриндбергом именно Пяст. В истории
взаимоотношений Блока и Пяста были периоды и горячей дружбы, и некоторого
охлаждения, и даже неприязни (с 1918 до весны 1921-го). 11о он оставил след
в отечественной культуре не только как друг и один из биографов великого
поэта, но и как поэт, прозаик, переводчик, теоретик литературы, специалист
по декламации, автор пособий по плаванию, шахматам и шашкам.
В. А. Пестовский родился в 1886 году в семье чиновника (его предки по
отцовской линии, по семейному преданию, вели свою родословную от известной
польской фамилии Пястов; отсюда и псевдоним, избранный литератором).
С 1895 по 1904 год будущий поэт учился в двенадцатой
Санкт-Петербургской гимназии, которую окончил с золотой медалью. В 1904 году
он поступил на математическое отделение физико-математического факультета
Петербургского университета, а осенью 1906 года перешел на романо-германское отделение
историко-филологического факультета, которое покинул весной 1910 года. Пяст
начал выступать со стихотворными публикациями с середины 1900-х годов, а в
1909 году выпустил в издательстве "Товарищества М. О. Вольфа" первый сборник стихов "Ограда", по преимуществу
ставший характерным воплощением мироощущения и эстетики "младшего
символизма". К тому же времени сформировались и литературно-критические
взгляды
В. А. Пяста, с достаточной исчерпанностью отраженные в его "Книге о
русских поэтах последнего десятилетия" (СПб., 1909). Претендуя на роль
выразителя мистического осмысления искусства в духе Владимира Соловьева,
писатель утверждал веру в то, что красота "спасет мир"
и противопоставлял творческий, богатый, религиозный" символизм "бессилию", "стихийничеству" и "безрелигиозности" декадентства. В связи с этим не
кажется парадоксальным, например, сочетание в оценке Пястом "симфоний"
А.Белого иронии по поводу изображенных ужасов и похвалы за "строгость правил
гармонии".
"Строгость правил гармонии..." Этой классической формуле Владимир Пяст
оставался неизменно верен и мировоззренчески, и жизненно - в тяжелое время
испытаний, выпавшее на его долю в тридцатые годы, когда он вопреки всеобщему
духовному обнищанию неуклонно популяризировал классику, занимаясь
переводческой и декламаторской деятельностью.
После Октября Пяст служил в Институте живого слова в Петрограде, а
затем переехал в Москву. С 1930 по 1936 год находился в ссылке, а
впоследствии жил в Голицыне под Москвой.
Он умер в 1940 году в Москве от рака легких.
* * *
Предлагаем вниманию читателей подборку стихов В. А. Пяста, главы из
книги воспоминаний "Встречи" (М., 1929); копию заявления Пяста 1936 года в
Наркомвнудел СССР из собрания Т. Фоогд-Стояновой, ныне живущей в Нидерландах
дочери жены поэта К. И. Стояновой: письмо М. А. Бекетовой к Пясту от 17 июня
1935 года и того же архива и воспоминания Т.Фоогд-Стояновой о поэте.
Е. Тверской
ВНОВЬ
Вновь вдыхаю запах сладкий
Свеже-павшего листа,
И в родимые места
Вновь спешу, таясь, украдкой.
Те же замкнутые дали
Серых туч пролили дождь.
Очертанья тех же рощ
Предо мной приветно встали.
И по-прежнему тоска
Улеглась - и безмятежно.
Точно чья-то - нежно, нежно -
Руку тронула рука.
И опять вступаю я
В эту сумрачную осень
Все живым, как этих сосен
Все зеленая семья.
* * *
Я так тебя любил, что даже ангел строгий,
Над скорбною землей поникнувший челом,
Благословил меня опущенным крылом
Пройти по сумраку сияющей дорогой.
Я так тебя любил, что Бог сказал: "Волшебным
Пройди, дитя, путем в творении моем;
Будь зачарован им, лобзайся с бытием,
И каждый день встречай мой мир псалмом хвалебным"
Но - я не знаю кто - в меня пустил стрелой.
Отравленной людским кощунственным проклятьем.
Но - я не знаю кто - сдавил меня объятьем,
Приблизивши ко мне свой лик истомно злой.
Но - я не знаю чей - запал мне в душу сев
Желанья жгучего порока и паденья.
Но - я не знаю чье - открылось мне виденье,
Слепительным огнем обманчиво зардев.
Я так тебя любил, что думал пронести
Сосуд моей любви, столь хрупкий, невредимым
Среди кромешной тьмы, затканной алым дымом.
Я не сумел, не смог. Прости меня, прости!
ДО СИХ ПОР
Ночь бледнеет знакомой кудесницею
Детских снов.
Я прошла развалившейся лестницею
Пять шагов.
Коростель - без движения, всхлипывая
В поле льна.
Ровный отблеск на сетчатость липовую
Льет луна.
Я в аллее. Ботинкой измоченною
Пыль слежу.
Перед каждою купою всклоченною
Вся дрожу.
Старой жутью, тревожно волнующею,
Вдруг пахнет.
И к лицу кто-то влажно целующую
Ветку гнет.
Путь не долог. Вот тень эта матовая -
Там забор.
О, все так же дыханье захватывает
- До сих пор!
23 июня 1905
РЕКВИЕМ ЮНОСТИ
Мне тридцать лет. Мне тысяча столетий.
Мой вечен дух - я это знал всегда.
Тому не быть, чтоб не жил я на свете. -
Так отчего так больно мне за эти
Быстро прошедшие года?
Часть Божества, замедлившая в Лете,
Лучась путем неведомым сюда, -
Таков мой мозг. - Пред кем же я в ответе
За тридцать лет на схимнице-планете,
За тридцать долгих лет, ушедших без следа?
Часть Божества, воскресшая в поэте
В часы его священного труда, -
Таков я сам. - И мне что значат эти
Годов ничтожных призрачные сети,
Ничтожных возрастов земная череда?
За то добро, что видел я на свете,
За то, что мне горит Твоя звезда,
Что я люблю, люблю Тебя, как дети,
За тридцать лет, - за триллион столетий, -
Благодарю тебя, о, Целое, всегда.
1916
* * *
Весь Ваш внутренний мир я люблю,
И люблю я все внешнее Ваше.
Оттого и спокойно терплю
Исчезание огненной чаши.
Молча муку такую сношу,
Как попавшие заживо в склепы.
Справедливости только прошу
Я, быть может, тяжелый, нелепый;
Пусть тяжелый, нелепый, как ложь,
В трехсосновой завязнувший чаще
Приносящий несчастье, - я все ж
Настоящий! Да, да! Настоящий.
Настоящее знал я тогда,
Знал блаженство, не бывшее в мире;
Пожеланий моих провода
Разнесли его всюду в эфире.
Утро каждое я посылал
Самой малой возникшей былинке.
Чтобы пестик ее просиял,
И лучистыми стали тычинки.
Всем желал одного: чтоб как я.
Не иначе, блаженными были, -
Ибо с самых родов бытия
Ослепительней не было были.
Да, пожалуй, еще об одном
Попрошу Вас: когда Вам не спится.
Как-нибудь, у меня за окном
В час ночной, пролетев, очутиться.
И послушать, как сонную тишь,
В расстояньи, за шторою близкой, -
Под каблук угодившая мышь
Разрезает пронзительным писком.
То мой бред. Потому не боюсь
В нем я с истиной впасть в разноречье.
Потому - как мертвец, я смеюсь,
Что у мыши - лицо человечье.