Helping the Other Fellow, 1908
Перевод Эвы Бродерсон (1924).
Источник текста: О. Генри. Собрание сочинений в 5 т. Т. 5. М.: Литература, Престиж книга; РИПОЛ классик, 2006 - 544 с.
OCR: sad369 (15.11.2011)
Эту историю рассказал мне Уильям Троттер на берегу у Агвас-Фрескас в то время, как я поджидал гичку, которая должна была доставить меня на борт торгового парохода "Андадор". Я неохотно покидал страну полуденного солнца, Уильям оставался и на прощанье рассказал мне страничку из своей жизни.
- Но было у вас желание вернуться в страну крахмальных воротничков? - спросил я его, когда мы сидели на песчаном морском берегу. - Вы, кажется, мастер на все руки и человек деятельный, - продолжал я. - Я уверен, что я мог бы найти для вас хорошее место где-нибудь в Штатах.
Уильям Троттер мне необычайно нравился. Это был бесхитростный мечтатель, оборванный, босоногий, и я не мог примириться с мыслью, что он пропадет в тропиках.
- Я не сомневаюсь, что вы могли бы многое сделать для меня, - сказал он, лениво отдирая кору от кусочка сахарного тростника. - Если каждый человек мог бы сделать для себя столько же, сколько он может сделать для других, то каждая страна в мире существовала бы тысячелетия вместо столетий.
Слова Уильяма Троттера давали пищу для размышления, но в это время мне пришла на ум другая мысль.
У меня был брат, которому принадлежали заводы - сахарный, хлопчатобумажный или что-то в этом роде. Он был неприлично богат и, как все богатые люди, относился с почтением к искусству. В нашем же семействе искусство было монополизировано мною, и я знал, что брат, Джемс, с радостью исполнит мое малейшее желание. Я попрошу у него место для Уильяма Троттера, скажем так, долларов на двести в месяц или приблизительно в этом роде. Я доверил Троттеру мои мысли и сделал ему широкие предложения. Он мне очень нравился и был оборван.
В то время как мы разговаривали, раздался треск ружей - пяти или шести. Выстрелы донеслись из бараков, где были казармы солдат республики.
- Слышите? - сказал Уильям Троттер. - Я вам расскажу относительно этого следующую историю.
Год тому назад я прибыл на этот берег с одним-единственным долларом. У меня и сегодня в кармане та же сумма. Я был вторым поваром на торговом судне, и в одно прекрасное утро меня, здорово живешь, высадили на этот берег только потому, что я накануне за обедом вымазал первому штурману лицо яичницей. Он изволил меня перед этим сильно ударить за то, что я в яичницу вместо соли положил хрен.
Меня без всяких церемоний выбросили из ялика, не причалив к самому берегу, и я, по колено в воде, добрел до берега и уселся под пальму. Вскоре ко мне подошел белый человек, красивой наружности, в белой одежде. Он был очень воспитан, но находился, по-видимому, под парами. Он подошел и сел рядом со мною.
Я заметил вдали от берега что-то вроде деревни на фоне красивого пейзажа - совсем как в кинематографе. Я, конечно, подумал, что это каннибальская деревушка, и размышлял, под каким соусом они съедят меня сегодня. Как я уже сказал, хорошо одетый мужчина уселся рядом со мною, и через каких-нибудь четыре минуты мы стали друзьями. Мы проболтали около часу, и он мне многое рассказал о себе.
Он был, по-видимому, образован и мог бы играть большую роль в жизни, но у него было пристрастие к спирту. Я вам не сказал, как его звали? Клиффорд Уэнрайт. Я не совсем понял причины, почему он оказался выброшенным в эту часть Южной Америки, но я и не расспрашивал его об этом. Это было его дело. Говорил он как живая энциклопедия, и у него были часы - серебряные, с механизмом, самые модные, но они не ходили.
- Я очень рад, что встретился с вами, - сказал Уэнрайт. - Я большой поклонник Бахуса, но моя голова работает как следует. И я не могу видеть, - сказал он, - как дураки правят миром.
- Я намекаю на президента этой республики, - продолжал он. - Его страна в отчаянном положении. Казначейство пусто, можно опасаться войны с Никамалой, и не будь такой жаркой погоды, в каждом городе вспыхнула бы революция. Перед нами нация, находящаяся на краю гибели. Умный человек мог бы спасти ее от угрожающей ей судьбы в один день, издав нужные декреты и распоряжения. Президент Гомес ничего не смыслит в государственном управлении и в политике. Вы знаете Адама Смита?
- Дайте вспомнить, - сказал я. - В Техасе был одноухий человек, которого звали Смитом, но, мне кажется, имя его было...
- Я говорю об известном политико-экономе, - сказал Уэнрайт.
- Тогда не знаю, - ответил я. - Тот, о котором я говорю, не интересовался политикой - он ни разу не был арестован.
Уэнрайт еще долго кипятился и негодовал на то, что люди часто занимают положение, для которого они совсем не годятся. Затем он мне сказал, что собирается идти в летний дворец президента, который находится в четырех милях от Агвас-Фрескаса, и научить Гомеса искусству управлять республиками.
- Идемте со мною, Троттер, - сказал он, - и я покажу вам, что может сделать умный человек.
- Это что-нибудь принесет? - спросил я.
- Удовлетворение, - сказал он, - что спасли двухсоттысячное население от гибели и вернули его к благоденствию и миру.
- Великолепно, - сказал я. - Я пойду с вами. Я, правда, предпочел бы съесть теперь испеченного омара, но за такое великое дело можно и поголодать.
Уэнрайт и я отправились через город, и он остановился у пивной.
- Есть у вас деньги? - спросил он.
- Есть, - сказал я, выуживая из кармана серебряный доллар. - Я всегда выхожу из дома с достаточной суммой денег.
- Тогда выпьем, - сказал Уэнрайт.
- Только не я. Я в рот не беру ничего спиртного. В этом моя сила.
- А это как раз мой слабый пункт, - сказал он. - В чем же ваша слабость?
- В работе, - быстро ответил я. - Я очень прилежный, работящий, энергичный.
- Дорогой мой мистер Троттер, - сказал он, - мы с вами так давно знакомы, что я осмеливаюсь вам сказать, что вы лжете. У каждого человека есть свой слабый пункт. А теперь угостите меня стаканом рома, и мы пойдем к президенту Гомесу.
- Так вот, сэр, - продолжал свой рассказ Троттер, - мы и прошли четыре мили через природную оранжерею пальм, папоротников и прочей зелени, встречающейся в руф-гарденах, [Сад на крышах ресторана.] и подошли к летнему дворцу президента. Дворец был голубой и напоминал театральную декорацию.
Перед железной решеткой, окружавшей дом и сад, ждало более пятидесяти людей. Это были генералы, агитаторы, чиновники в золотых мундирах и граждане в брильянтах и в панамах. Все ждали аудиенции. В беседке перед дворцом мы могли видеть коричневого человека, который не торопясь, с прохладцей, завтракал на золотых блюдах. Я видел, что ожидавшая толпа собралась по делу, за распоряжениями и с просьбами, и боялся помешать.
Но Уэнрайт не смущаясь вошел в открытые ворота и прошел в беседку, где сидел президент, с таким самоуверенным видом, как будто он входил в знакомый ресторан. У меня было только семьдесят пять центов в кармане, и потому мне не оставалось ничего другого, как войти с ним.
Этот самый Гомес встал со стула, и вид у него был такой, как будто он собирался позвать на помощь стражу. Но Уэнрайт сказал ему несколько необычайно учтивых фраз, и через минуту мы все трое сидели за столом, и нас угощали кофеем, булками и котлетами из игуаны.
Затем Уэнрайт начал говорить, но президент прервал его.
- Вы совершили длинную прогулку, - сказал он. - Может быть, я могу предложить вам какие-нибудь прохладительные напитки?
- Рому, - сказал Уэнрайт.
- А мне сигару, - сказал я.
Так вот, сэр, они вдвоем проговорили около часа, а генералы и чиновники в золотых мундирах ждали за решеткой. Я молча курил и слушал, как Клиффорд Уэнрайт предлагал способ сделать из плохой республики хорошую. Я не особенно понимал специальные названия на непонятном интернациональном языке, но мистер Гомес слушал его с горячим вниманием. Уэнрайт вынул карандаш и исписал всю скатерть цифрами и сметами, говоря о ввозе и вывозе, о бюджете и концессиях, о налогах и таможенных пошлинах, вообще, о всех трюках, которые нужны для правительств. И когда он кончил, этот самый Гомес вспрыгнул, пожал ему руку и сказал, что он спас страну и народ.
- Вы будете награждены, - сказал президент.
- Могу я попросить... еще стаканчик рома? - сказал Уэнрайт.
- А мне сигару - покрепче, - сказал я.
Так вот, сэр, президент отправил меня и Уэнрайта обратно в город в экипаже, запряженном двумя клячами - самыми лучшими, которые нашлись в стране.
Уэнрайт мне очень нравился, но его губило его пристрастие к спиртным напиткам.
Однажды я заманил его на далекую прогулку, подальше от деревни, где на берегу речки стоял старый шалаш. В то время как он сидел на траве и разглагольствовал о мировой премудрости, которую он знал из книг, я с легкостью овладел им и связал ему руки и ноги кожаными ремнями, которые у меня были в кармане.
- Лежите смирно, - сказал я, - и размышляйте о превратностях жизни, пока я вернусь.
Я пошел в Агвас-Фрескас, в небольшую хижину, где жила необычайно умная девушка, Тимоти Карризо, со своей матерью. Красивее ее вы никогда не встречали. В штатах ее назвали бы брюнеткой, но она была лучше всякой брюнетки. Я с ней был очень близко знаком. Я ей рассказал о моем друге Уэнрайте. Она дала мне две горсти коры - мне кажется, это была кализайя - и еще несколько трав, которые я должен был смешать с корой, и объяснила мне, что делать. Я должен был заварить чай из коры и трав и давать ему пить, и некоторое время должен был удерживать его от возможности пить ром. Я проделал это в течение двух недель, не отходя от него. Вы понимаете, он мне нравился. У нас у обоих не было ни цента, и Тимоти каждый день посылала нам козлятину, бананы и маисовый хлеб. Наконец, я достиг того, что Клиффорд Уэнрайт потерял всякий вкус к спирту. По вечерам, когда наступала прохлада, мы сидели с ним на крыше хижины Тимоти, пили безобидный кофе, ели рис и тушеных крабов и играли на аккордеоне.
К этому времени президент Гомес убедился, что совет, данный ему Клиффордом Уэнрайтом, был необычайно хорош и принес желанные результаты. Страна выходила понемногу из долгов, в казначействе уже было что запирать, и население снова предалось ежедневному двухчасовому полуденному отдыху - вернейший признак общего благополучия.
Президент поэтому пригласил к себе в столицу Клиффорда Уэнрайта и сделал его своим личным секретарем с жалованьем в двадцать тысяч перуанских долларов в год. Да, сэр, такое большое содержание. Уэнрайт больше не пил - благодаря мне и Тимоти, и он стал жить припеваючи. Не забудьте, какое средство помогло - кора кализайи, смешанная с другими травами. Сварите чай и давайте по чайной ложке через каждые два часа. Можете на себе попробовать. Отбивает всякую охоту к вину.
Я уже вам говорил, что человек может сделать гораздо больше для других, чем для себя. Уэнрайт, благодаря своему уму, вывел целую страну из затруднения и поставил на ноги. А что он мог сделать для себя? А я без особого ума, но с некоторым характером и здравым смыслом, поставил его на ноги, потому что у меня не было того слабого пункта, которым он страдал. И...
Троттер остановился. Я взглянул на его обтрепанную одежду, на его загорелое, твердое лицо.
- Разве Уэнрайт не предлагал вам сделать что-нибудь для вас? - спросил я.
- Да, он мне предлагал очень хорошие места. Но мне пришлось бы покинуть Агвас-Фрескас, и поэтому я от них отказался... Видите, я только вскользь упомянул вам о той девушке, Тимоти. Мы с ней очень сошлись. Она была очень добрая. Что из того, что она жила в соломенной хижине и ходила с голыми ногами?
- Месяц тому назад, - продолжал Троттер, - она ушла. Я не знаю куда. Но...
- Вам лучше вернуться в штаты, - начал я снова уговаривать. - Я могу вам наверное обещать, что мой брат устроит вас на своем заводе, сахарном или хлопчатобумажном. Не знаю на каком.
- Я думаю, она вернулась к матери, - сказал Троттер, - в горы, в ту деревню, откуда она родом. Скажите мне, как будет оплачено то место, о котором вы говорите?
- Право, не знаю, - сказал я нерешительно, ничего не понимая в коммерческих делах. - Я думаю, пятьдесят или сто долларов в месяц... а может быть, и двести.
- Не забавно ли, - сказал Троттер, копая босыми ногами в земле, - как человек становится глуп, когда дело идет о том, как направить свой собственный челн? Я, например, не знаю. Конечно, я здесь не останусь. Но... я желал бы, чтобы вы видели Тимоти. У каждого человека свой слабый пункт.
Гичка с "Андадоры" приближалась к берегу, чтобы захватить капитана, судового комиссара и меня, единственного пассажира.
- Я гарантирую вам, - сказал я уверенно, - что мой брат будет вам платить семьдесят пять долларов в месяц.
- В таком случае, отлично, - сказал Уильям Троттер. - Я...
В эту минуту со стороны суши, из-за ослепляющих песков, донесся мягкий женский голос. Я увидел девушку с слегка желтоватым оттенком кожи. Она стояла и звала.
- Это она, - сказал Уильям Троттер, взглянув туда, откуда слышался голос. - Она вернулась! Я вам премного благодарен, но я не могу принять ваше предложение. Тем не менее большое спасибо. Разве не забавно, что мы не можем ничего сделать для себя, а делаем чудеса для других? Вы меня очень соблазнили вашими финансовыми предложениями. Но... у каждого из нас есть свой слабый пункт. Мой слабый пункт - Тимоти. - Троттер уже сделал несколько шагов от меня, но потом снова вернулся. - Я чуть не забыл попрощаться с вами. Это как-никак волнует, если неожиданно пропадают на месяц, а потом так же неожиданно возвращаются. Всего вам доброго. - Он пожал мне руку. - Да, помните эти ружейные выстрелы, которые мы недавно слышали в казармах? Я знал, что они обозначали, но не сказал вам тогда. Это взвод солдат расстрелял Клиффорда Уэнрайта за то, что он выдал государственные секреты Никамальской республике. Ну, конечно, был виноват ром. Он не удержался и снова запил. Я думаю, у нас у всех есть свои слабые пункты, и мы не можем помочь себе. Я должен идти - мой "слабый пункт" меня дожидается. Я очень охотно принял бы место у вашего брата, но... у нас у всех слабые пункты. Всего доброго!
Огромный черный кариб понес меня на спине через прибой к гичке. По дороге комиссар передал мне письмо, которое он в последнюю минуту получил на почте в Агвас-Фрескасе. Письмо было от брата. Он просил меня встретиться с ним в отеле в Новом Орлеане и принять место в его деле - сахарном или хлопчатобумажном - с годовым окладом в пять тысяч долларов.
Когда я прибыл в Новый Орлеан, я поспешил... как можно дальше от указанного отеля в захудалые меблированные комнаты. И, сидя у чердачного окошечка моей комнаты, я написал эту историю ради хлеба насущного.
Врачу, исцелися сам! (Helping the Other Fellow), 1908. На русском языке в книге: О. Генри. Марионетки. Л., (1924), пер. Э. Бродерсон.