Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Поправка доктора Осокина

унуть свою папаху между какими-то картонками. - Видите ли, мне необходим целый подбор таких вещей, которые необходимы каждой молодой девушке... Как это называется, позвольте... есть такое слово...

   - Приданое.

   - Да, да, именно приданое, - облегченно проговорил доктор и провел рукой по своим седым волосам. - 'Обратите внимание, что приданое нужно для молодой особы.

   M-me Раскепова снисходительно улыбнулась:

   - Разве приданое делают старухам?

   Засмеялись маленькие швеи в соседней комнате, и даже улыбнулась бледная, худая девушка, стоявшая посредине комнаты в роли манекена; главная швея, некрасивая блондинка с злыми глазами, не могла улыбнуться только потому, что рот у ней всегда был занят булавками, которыми она прикалывала примеряемые на манекене платья.

   - Вероятно, вам, доктор; приходится выдавать замуж племянницу или какую-нибудь бедную родственницу? - заметила m-me Раскепова.

   - Н-нет... не совсем, - заметно смутился доктор и даже уронил своей папахой несколько картонок. - Есть одна молодая особа, очень близкая мне...

   M-me Раскепова сделала сердитое лицо, строго подобрала свои крошечные губы и в коротких словах объяснила доктору, что нужно "-молодой особе". Затруднение вышло из-за роста, но доктор обещал доставить мерку.

   - Вы представьте себе, madame, только одно, именно, что у этой особы решительно ничего нет, - объяснял доктор, поднимая седые брови.

   - Потрудитесь также доставить номер перчаток, который носит эта молодая особа, а также мерку с ноги, - сухо объясняла m-me Раскепова с какою-то печальною торжественностью в голосе. - Наша обязанность - исполнять аккуратно и добросовестно всякие заказы.

   Доктор совсем не заметил, как m-me Раскепова подчеркнула последнюю фразу; он смотрел "а эту полную важную даму с гладко зачесанными темными волосами доверчивым и улыбающимся взглядом; она ему нравилась, как нравился весь этот магазин, ленты, разбросанная по полу материя, улыбавшиеся лица бойких швей. Вое это было так ново для него и вместе с тем так отвечало именно его требованиям: здесь было решительно все, что ему нужно. M-me Раскепова терпеливо ожидала, когда, наконец, уйдет доктор, а он продолжал очень внимательно рассматривать всю обстановку магазина.

   - А ведь это очень интересно, очень... - бормотал он.

   - Да?

   - Да... Вы, madame, вероятно, слыхали о покровительственной окраске у животных и брачном оперении? Это именно относится к вашей специальности и даже могло бы служить очень полезным источником для некоторых указаний практического характера. Покровительственная окраска - это общий научный термин, хотя его понимают исключительно в смысле сохранения отдельных представителей вида, а брачное оперение служит в интересах дальнейшего продолжения этого вида. То же замечается в окрашивании цветов, хотя роль растений в этом случае совершенно пассивная: привлечь на себя внимание тех насекомых, которые переносят оплодотворяющую цветочную пыль. Только знаете, какая особенность: у животных в интересах продолжения вида покровительственную окраску принимают самцы, а у людей наоборот.

   - Извините, доктор, мне некогда, - холодно заметила m-me Раскепова.

   - Виноват, еще один вопрос: надеюсь, ваше дело идет очень бойко?

   - Да, ничего, не могу пожаловаться.

   - Не можете ли вы определить время года, когда особенно оживляется спрос на наряды?

   - Конечно, зимой, доктор... Балы, семейные вечера, театр, вообще в это время мы завалены работой, особенно к большим праздникам.

   - Странно... Опять специально человеческая особенность. Впрочем, это вполне понятно, потому что человек уже освободился от фатальной зависимости от климатических условий и создал искусственные формы жизни.

   - Извините, доктор...

   - Ухожу, ухожу... Мы еще побеседуем с вами когда-нибудь на эту тему.

   - Не забудьте послать мне все мерки.

   - Непременно, - бормотал доктор, напяливая папаху на свою седую голову.

   Не успел доктор затворить за собой дверь, как весь магазин покатился со смеху: величественно хохотала сама ш-ше Раскепова, схватившись обеими руками за колыхавшуюся полную грудь, главная швея даже корчилась от смеха, ползая по полу около хихикавшего манекена, до слез хохотали все мастерицы, швеи и самые маленькие девчурки, подававшие утюги и бегавшие по разным поручениям.

   - Не угодно ли: молодая особа, у которой решительно ничего нет... - повторяла ш-ше Раскепова, поднимая свои жирные плечи. - Знаем мы этих особ!.. Ха-ха...

   Вместе с m-me Раскеповой, кажется, смеялись все эти картонки с кружевами, ленты, вышивки, бантики, а висевшие в витринах готовые платья печально разводили своими пустыми рукавами.

  

   Весь Пропадинск заговорил о выходке доктора Осокина, так как m-me Раскепова не поскупилась на краски и по-своему "осветила предмет". Дамы пришли просто в ужас и приписали все случившееся старческому безумию рехнувшегося доктора. Многие жалели, некоторые негодовали, остальные разводили руками или многозначительно мычали.

   - Даже не счел нужным замаскировать свою распущенность, - повторяли негодовавшие дамы. - Мог все это устроить при посторонней помощи, как делают другие мужчины, когда экипировывакот своих содержанок. А то заявился среди белого дня прямо в магазин: "У ней ничего "ет..." Очень хорошо!

   - Мне было ужасно совестно перед своими девушками, - уверяла m-me Раскепова своих заказчиц. - Помилуйте, так бесцеремонно объяснять разные гадости... И представьте себе, доктор всех вообще женщин называет птицами, а мужчин животными. - Как-то он это мудрено сказал.

   Всех занимал в одинаковой форме вопрос: кто эта таинственная молодая особа, у которой ничего нет и которая оказалась настолько близка докторскому сердцу? В почтенных семействах матери делали умоляющие лица, когда разговор заходил о докторе при молодых девушках; самое имя доктора являлось чем-то вроде заразы. Вообще город был скандализирован и оскорблен в лучших своих чувствах, и естественно, что все взоры устремились на Матрену Ивановну, которая одна бывала в докторской квартире.

   - Хорош ваш приятель, - нападали дамы на Матрену Ивановну и укоризненно кивали головами. - Помилуйте, в каждом семействе есть взрослые девушки, и вдруг такой скандал... Ведь, главное, совершенно открыто все делается, назло всем общественным приличиям и общественному мнению.

   - Сдурил старик, совсем сдурил, - соглашалась Матрена Ивановна и тоже качала головой. - Я это заметила в последний раз, когда была у него, и тогда же прямо в глаза ему все сказала.

   - А вы не видали у доктора эту молодую особу?

   - Позвольте, сударыня, вы слишком много себе позволяете: я девушка и таких вещей не понимаю, да. Да я после такого случая, есЛи и на улице встречу Семена Павлыча, так не узнаю его... Извините, меня из-за него этак ни в один порядочный дом не пустят!

   Одним словом, Матрена Ивановна отреклась от доктора начисто и даже начала отпираться, что ходила к нему чай пить.

   - Всего-то, может быть, раза два я у него и была, и то по своим медицинским делам, потому что с кем же посоветоваться?

   Но от пропади неких дам было не так-то легко отделаться.

   - Непременно тут кроется какой-нибудь роман, - твердили они в один голос. - Ведь вы давно знаете доктора, Матрена Ивановна; вероятно, раньше что-нибудь было такое...

   - Роман?.. - прикидывалась Матрена Ивановна непонимающей и отрицательно крутила своею круглою головкой. - Нет, ничего похожего на роман не было. Просто жил доктор холостой свиньей, и только. Да и с кем роману-то быть?.. Прежде-то он, конечно, бывал везде: у Гуськовых, у Ефимовых, у протопопа Катонова, у заседателя Голубкова. Везде были девицы и дамы, только никакого романа и быть не (могло. Уж я это знаю и голову отдам на отсечение. Это вам везде романы мерещатся, а прежде строго было... Так уж, которая самая отчаянная, ну, те позволяли себе очень свободное обращение с мужчинами.

   Как ни храбрилась Матрена Ивановна, но дамы довели ее до того, что почтенная старушка, наконец, сделалась больна: у ней открылась лихорадка и насморк. Матрена Ивановна пролежала в постели целых три дня, и Поленьке Эдемовой было много с ней хлопот: она натирала Матрену Ивановну всевозможными мазями, поила липовым цветом и даже вспрыскивала с уголька водой. Только иа четвертый день Матрена Ивановна встала с постели и перешла на свое любимое место к окошечку, где стояло глубокое старинное кресло, подарок откупщика Хлыздина.

   - Как будто поманивает меня кофию напиться, - задумчиво говорила Матрена Ивановна, поглядывая на улицу. - Думала, конец мой приходит, Поленька. И все мне этот проклятущий доктор мерещится...

   Пока Поленька возилась с кофейком в своей каморке, Матрена Ивановна с любопытством смотрела на улицу, не проедет ли кто-нибудь из знакомых. Взглянув вдоль тротуара, Матрена Ивановна чуть не обмерла со страху: по тротуару прямо к ее домишку шел доктор Осокин в своей папахе. Матрена Ивановна хотела закричать, но у ней со страху перехватило горло, и она только закрыла глаза, как курица, над которой повар замахнулся ножом. Но Матрена Ивановна напрасно встревожилась: докторская папаха благополучно миновала ее. крылечко, а затем скрылась в воротах. Поленька наливала чашку кофе, когда в ее каморку вошел доктор; старая актриса слабо вскрикнула, и любимая фарфоровая чашечка Матрены Ивановны упала на пол.

   - А я к вам зашел, - кротко проговорил доктор, останавливаясь в дверях, так что Поленьке не было никакой возможности убежать от сумасшедшего человека. - Одевайтесь и пойдемте, мне очень нужно вас...

   - Как же это так?.. Я не знаю, не лучше ли в другой раз! - лепетала совсем растерявшаяся Поленька, закрывая шею худенькою косыночкой.

   - Нет, сейчас, - настойчиво повторял доктор. - Я подожду вас здесь, в коридоре, пока вы оденетесь.

   Сначала Поленька перетрусила и даже подумала выскочить в окно, но потом опомнилась. Чего ей в самом деле бояться доктора, ведь сейчас выйдут на улицу, а там всегда народ, можно по крайней мере закричать караул. Она торопливо надела перекрашенное шелковое платье, старую шляпу с страусовым пером, накинула старенький бурнус и вышла в коридор, где доктор нетерпеливо шагал в совершенной темноте.

   - Вы мне позволите, доктор, зайти к Матрене Ивановне и предупредить ее?

   - Это еще что за нежности? Вздор.

   - Она больна...

   - Ничего, не умрет.

   Поленьке ничего не оставалось, как только покорно следовать за доктором, который повел ее на другой конец города к своей квартире, как догадывалась Поленька. Как вежливый кавалер, доктор шел позади своей дамы и только коротко объяснял, куда нужно было повернуть, когда встречался перекресток. Так они благополучно дошли до самой докторской квартиры, и доктор был настолько любезен, что сам отворил дверь перед своею дамой и даже помог ей снять бурнус.

   В приемной на столе ожидал гостью кипевший самовар, корзинка с сухарями и коробка конфет. Поленька окончательно смутилась и на случай запомнила выходную дверь, чтобы можно было убежать, а доктор молча указал ей на пустой чайник. Пока Поленька дрожащими руками заваривала чай, доктор тяжелыми шагами ходил по комнате и время от времени смотрел на нее. Она чувствовала на себе тяжелый докторский взгляд и еще сильнее смущалась. Доктор был в старом военном мундире и даже в крахмальной рубахе, которая, видимо, сильно его стесняла.

   - Вы крепкий чай пьете или слабый? - решилась, наконец, Поленька прервать тяжелое молчание.

   - Крепкий.

   Получив стакан, доктор в упор посмотрел на Поленьку и. с расстановкой проговорил:

   - Вы, по-видимому, очень бедствуете, сударыня... Да, этого следовало ожидать, и я нисколько не удивляюсь...

   Поленька вся вспыхнула и хотела что-то возразить, но доктор схватил её за руку и потащил к двери, которая вела в комнату Джойки. Распахнув дверь, доктор уступил дорогу своей гостье и с каким-то беспокойством осмотрел всю обстановку только что меблированной комнаты. Она была вся отделана заново: стены оклеены розовыми обоями, на окнах висели шелковые драпировки, на полу лежал персидский ковер, у одной Стены под шелковым пологом стояла красивая железная кровать, покрытая белым покрывалом, между окнами приютился дамский письменный стол, в углу стояла этажерка с книгами, у окна дамский рабочий столик; комод, гардероб и умывальник занимали угол комнаты и были замаскированы низенькою ширмочкой. Везде были разложены в строгом порядке всевозможные вещи, необходимые в женском обиходе: туалетные принадлежности, альбомы, начатая женская работа, позабытая на окне соломенная шляпа и т. д.

   - Кто же это у вас здесь живет? - удивилась Поленька, с любопытством рассматривая комнату.

   - Кто здесь живет?.. Это комната нашей старшей дочери.

   Поленька поняла все. Она страшно побледнела и едва могла дойти до своего стула за чайным столом. Доктор опять шагал по комнате, и слышно было, как он тяжело вздыхал.

   - Помните, Поленька, как тридцать лет назад вы играли в "Белой Даме"? [4] - заговорил доктор, усаживаясь на свое место к остывшему стакану.

  

   [4] - ...вы играли в "Белой Даме" - "Белая дама" - популярная опера французского композитора Буальдьё Франсуа Андриена (1775-1834).

  

   Поленька молчала, опустив голову; по лицу у нее катились мелкие старческие слезы.

   - Да, это было давно, очень давно, - продолжал доктор после короткой паузы. - Я тогда увидел вас в первый раз. На вас было простое белое платье, в волосах приколота белая камелия... О, я все это отлично запомнил!.. Вы тогда пели замечательно удачно, а я был молод... Конечно, вы понимаете, что из всего этого могло произойти?

   - Доктор, я помню... но я была так глупа... Вы ухаживали за мной, но ведь тогда целый город сходил с ума от моей игры. Конечно, это было так давно, и кто мог бы ожидать... Вы что-то такое говорили мне, но я была еще так молода...

   - Гм... да. И я тоже был молод и имел глупость думать, что двое молодых людей могли бы прожить недурно. Для меня это было ясно, как день, потому что... потому что я слишком любил вас. Да, теперь я это могу сказать вам в глаза, а вы тогда не желали меня понять... Нас разлучили ваши театральные успехи, тот чад, которым вскружили вашу голову. Это вполне понятно: я был беден, а вас окружали богатые люди. Каждая женщина на вашем месте сделала бы то же, что сделали вы... Наша непоправимая ошибка заключалась в том, что мы думали только о себе... Я не мог полюбить в другой раз, а вы разменяли свою молодость на мелкую монету.

   Доктор закрыл лицо руками, и Поленьке показалось, что старик тихо плакал.

   - Доктор, простите меня, - шептала Поленька, прикладывая белый платок к глазам, как это делают на сцене "благородные отцы". - Простите, доктор.

   Эта фраза заставила доктора вскочить. Он как-то дико посмотрел на Поленьку, махнул рукой и застонал - глаза у него были полны слез.

   - Нам следует просить прощения вот у той, которая должна была жить вот здесь, - глухо проговорил доктор, указывая на "комнату старшей дочери". - Мы убили своих собственных детей... Это страшная вина, которая не имеет искупления. Мне не дают покоя эти розовые детские лица... они стоят предо мной живые... О, я начинаю чувствовать, что схожу с ума!..

   Доктор глухо зарыдал и отвернулся к окну. Поленька не плакала, но как-то тупо смотрела на потухавший самовар, который время от времени пускал какую-то одинокую жалобную ноту; она чувствовала, что умирает, раздавленная этою ужасною сценой.

   Было уже темно, когда Поленька вспомнила, что ей пора домой. Доктор отправился ее провожать и был настолько вежлив, что даже предложил руку. Они шли все время молча, и только когда уже подходили к домику Матрены Ивановны, доктор проговорил:

   - Надеюсь, вы не придадите никакого особенного значения сегодняшней сцене... На жизнь нужно смотреть с философской точки зрения. Мы все являемся только материалом в руках слепых законов природы.

   Поленька ничего не ответила, молча пожала руку доктора и молча скрылась в комнатке. Доктор несколько времени стоял на тротуаре, а потом проговорил:

   - Она глупа, как всегда.

   Сначала доктор машинально пошел домой, но когда увидел свою квартиру, его точно оттолкнула какая-то сила: что он будет там делать? Его что-то давило, и он чувствовал, что задохнется в своей комнате. Нужно было воздуха, как можно больше воздуха. После доктор не мог хорошенько припомнить, как он провел эту ночь; он проходил по грязным улицам Пропадинска до самого утра и вернулся домой в самом отчаянном виде: весь в грязи, изможденный и без папахи. Авель даже испугался, когда увидел своего барина в таком отчаянном виде.

   В эту страшную ночь доктор еще раз пережил свою личную жизнь. Он с мучительною ясностью видел далекое прошлое, когда он только что приехал в Пропадинск молодым врачом. Тогда только что был открыт первый театр в городе, труппу для которого золотопромышленник Гуськов выписал на свой счет. Как новинка, театр привлекал к себе массу публики, и над всею этою публикой царила Поленька Эдемова, русоволосая красавица с удивительными глазами. Она была на опасной дороге, потому что слишком снисходительно относилась к окружавшим ее шалопаям и богачам-самодурам. Доктор увлекся ею и хотел спасти красавицу. В ней были еще та простота и наивная свежесть молодости, которые могли служить залогом успеха. Поленьке нравилось, что за ней все ухаживают, и она всех дарила своими улыбками, а в том числе и молодого доктора.

   Как теперь помнил доктор плохой деревянный театр, плохо намалеванный занавес, плохой оркестр и грязную сцену, куда он пробирался с замиравшим) сердцем. Уборная Поленьки была сейчас направо от сцены, нужно было только подняться на три ступеньки какого-то деревянного помоста. Здесь всегда пахло свежею краской, сальными огарками, свежим деревом и еще чем-то таким, чем пахнет только за кулисами провинциальных театров. Поленька была одна в уборной, совсем готовая к выходу на сцену, и в последний раз осматривала себя в зеркало, когда в уборную вошел доктор.

   - Вы нездоровы? - спросила Поленька, взглянув на доктора.

   - Да, мне необходимо с вами переговорить, - деловым тоном заговорил доктор. - Есть у вас свободных пять минут?

   - Говорите, только скорее... сейчас занавес.

   Доктор, торопливо подбирая слова, начал говорить об опасностях, окружающих всякую театральную знаменитость, о том печальном будущем, которым выкупаются эти успехи, и после этого предисловия прямо предложил свою руку и сердце.

   Поленька точно испугалась и побледнела. Она несколько мгновений молча смотрела на доктора, потом откинула назад свою красивую русую головку и проговорила:

   - Доктор, мне некогда, занавес...

   - Это не ответ.

   - Мне жаль огорчить вас, доктор, но я... я... одним словом, вы ошиблись во мне.

   От отчаяния и тех глупостей, какие делают люди в подобном глупом положении, доктор спасся тем, что всею душою отдался науке. Он бросил завязавшиеся знакомства, отказался от общественной жизни и закупорился в четырех стенах своей квартиры, откуда показывался только по делам своей медицинской специальности.

   Отказавшись от Поленьки, доктор совсем не думал отказываться от семейной жизни и только выжидал время, когда уляжется чувство к Поленьке, чтобы жениться с чистым сердцем на какой-нибудь простой доброй девушке и завести свое гнездо. Но год шел за годом", а на душе у доктора накипала какая-то ненависть к женщинам. Его радовало, когда он открывал какой-нибудь новый недостаток в женщинах. Конечно, Это - низшее существо сравнительно с мужчиной и никогда не выходит из потемок детского существования. В любви мужчины относятся к своим возлюбленным именно как к детям, с тою обидною снисходительностью, которая является оскорблением в отношениях между собой мужчин. Это глупое детство у женщины переходит прямо в старость с ее бесплодными сожалениями, мизантропией и ханжеством. Пять - шесть лет своего ребячьего счастья женщина выкупает ценой всего остального бесцветного существования. Мужчина еще полон жизни, он в полном расцвете сил и рвется вперед, когда женщина продолжает жить только по привычке и сама начинает тяготиться своим бесплодным существованием. Разве женщина что-нибудь создала в науке или искусстве? Ей недоступны вершины человеческого сознания, и она умирает в потемках своего полусознательного существования.

   Одним словом, доктор впал в мизантропию и тешил самого себя своими выходками против всех женщин на свете.

  

   Вернувшись от доктора, Поленька серьезно захворала. Теперь пришлось ухаживать за ней Матрене Ивановне. На сцену опять явились таинственные мази и липовый цвет. Отвернувшись к стене, Поленька иногда потихоньку плакала, но Матрена Ивановна видела заплаканные глаза и возмущалась.

   - Погоди, ужо я рассчитаюсь с этим мерзавцем, - грозилась Матрена Ивановна, не называя доктора по имени.

   - Нет, он славный, - защищала Поленька доктора.

   - Хорош, очень хорош!

   Матрена Ивановна имела полное право ожидать, что Поленька расскажет ей все, что с ней случилось, но Поленька упорно молчала и только тяжело вздыхала. Конечно, всякий другой на месте Матрены Ивановны спросил бы Поленьку прямо, что и как, но Матрена Ивановна прежде всего была гордая женщина и совсем не желала залезать в чужую душу. Кроме того, для Матрены Ивановны половина дела была совершенно ясна: доктор Осокин был кругом виноват, и она с ним разделается по-своему.

   Когда Поленьке сделалось лучше и она могла обходиться без посторонней помощи, Матрена Ивановна первым делом, конечно, отправилась к доктору, вперед предвкушая удовольствие рассчитаться с этим извергом человеческого рода. Занятая своими размышлениями, Матрена Ивановна незаметно дошла до докторской квартиры. Двери были не заперты, как всегда, и Матрена Ивановна свободно проникла в докторскую приемную. Первое, что ее поразило, это холод давно нетопленной квартиры и какая-то особенная пустота.

   - Эй, Семен Павлыч, где ты? - окликнула Матрена Ивановна, оглядываясь кругом.

   - Здесь, - послышался глухой голос из кабинета.

   Доктор лежал на старом клеенчатом диване, одетый в старую военную шинель и в летней фуражке. Матрену Ивановну поразил его больной вид: это был какой-то другой человек, желтый, испитой, с темными кругами под глазами и лихорадочным) взглядом.

   - Ты это что же, старый петух, тараканов, что ли, морозишь? - набросилась на него Магрена Ивановна.

   Доктор быстро поднялся с дивана и как-то испуганно замахал обеими руками.

   - Тише, тише... шшш! - зашипел он, как защищающийся гусь. - Она еще спит...

   - Очень мне нужно, кто у тебя спит... мерзавка какая-нибудь.

   - Ради бога, тише, - умолял доктор. - Она поздно встает.

   Доктор на цыпочках вышел в приемную, тревожно посмотрел на дверь заветней комнаты и знаком пригласил Матрену Ивановну следовать за собой. Он приотворил дверь и показал глазами на обстановку комнаты. На кровати лежала Джойка и виновато виляла своим пушистым хвостом. Матрена Ивановна не знала, на кого ей смотреть: на комнату, на собаку или на доктора.

   - Здесь живет моя старшая дочь, - проговорил доктор с серьезным лицом.

   - Полно тебе, Семен Павлыч, добрых-то людей морочить...

   - Спроси Поленьку, если не веришь: это наша дочь.

   Матрена Ивановна вдруг испугалась, испугалась того спокойного тона, каким доктор разговаривал с ней. В голове Матрены Ивановны мелькнула страшная мысль, и она, чтобы успокоить самое себя, рассчитанно-громким голосом спросила:

   - Так... А где у тебя Авель-то?

   - Авель?.. Он ушел... Деньги у меня украл и ушел.

   - Да ты, послушай, не морочь, Христа ради... это с морковных пирогов у тебя ум за разум заходит. Если Авель деньги украл, так почему ты его в полицию не отправил?

   - Зачем в полицию? Я вчера лежал на диване, Авель вошел в кабинет, вытащил деньги из стола и ушел... Я все время смотрел на него. Он все это очень ловко сделал и, кажется, думал, что я сплю. Ему, вероятно, очень были нужны деньги.

   - Нет, ты, батюшка, рехнулся... положительно рехнулся. Сколько денег-то было?

   - Тысячи две было.

   - Ах, боже мой, боже мой!

   Доктор, кажется, не хотел ничего понимать и только несколько раз пощупал свою голову, точно сомневался в ее благополучном существовании.

   - Спятил, совсем спятил, - решила Матрена Ивановна и совсем растерялась, не зная, что ей следует предпринять.

   - Пойдем в кабинет, я тебе покажу что-то, - проговорил доктор.

   Доктор долго рылся на своем письменном столе между бумагами и, наконец, отыскал объемистую тетрадь. Матрена Ивановна следила за ним, не спуская глаз. Она больше не сомневалась, что доктор сошел с ума. И на чем человек помешался!

   - Вот эта самая, - говорил доктор, похлопывая рукой по тетради. - Двадцать лет работы посажено в нее... да. Могу сказать, что первый строго математическим путем доказал истину неуничтожаемости силы и материи. Матрена, есть только одна точная наука, это математика, и вот я воспользовался ею.

   - Ну, ну, почитай, что у тебя написано тут.

   - "Закон неуничтожаемости жизни", - прочитал доктор 'заглавие рукописи. - Да ты поймешь ли что-нибудь?

   - Пойму, пойму... читай.

   - Я тебе прочту только конец. Только на днях удалось закончить... "Неуничтожаемость силы и материи пользуется репутацией вполне научно-установленной истины, - начал чтение доктор, - хотя доказательства этого положения вращались в сфере слишком грубых явлений внешнего мира. Мне первому, при помощи высшей математики, выпало счастье доказать эту грубую эмпирическую истину строго научным путем. Полученная формула в полном своем объеме выражается так: настоящий запас циркулирующих и комбинирующих во вселенной сил и материи плюс весь запас органической жизни равняется всему запасу сил и материи, действовавших от начала мира и слагавшихся в необозримо пеструю амальгаму отдельных явлений. Запас силы и материи остается тот же, но этот длящийся в необозримом пространстве веков "плюс нарастающая органическая жизнь" с роковою силой прорывает заколдованный круг неизменного круговращения силы и материи; прогресс является именно в пределах этой разрастающейся органической жизни, а не в смене чередующихся комбинаций и развивающейся поступательно способности дифференцироваться. Этот плюс в своем бесконечном повторении превращается, наконец, в знак умножения. Таким образом, за внешним миром вечно слагающихся и разлагающихся сил и "материй вырастает тот неизмеримо больший внутренний мир самых сложных и неуловимо тонких проявлений деятельности, который выдвигается далеко за пределы уничтожаемости сил и материй".

   Доктор тяжело перевел дух, положив рукопись на стол. Матрена Ивановна сконфуженно смотрела куда-то в угол и перебирала рукой какую-то оборку на своем платье.

   - Ну, Матрена, кто из нас сумасшедший? - спрашивал доктор, раскуривая папироску... - Читать дальше?

   - Читай, Семен Павлыч.

   - Хорошо... Только пользы тебе немного будет.

   - Ладно, после успеем поругаться-то.

   Докурив свою папироску и откашлявшись, доктор продолжал чтение своей рукописи. "А "свербящая похоть славы", окрыляющий жар молитвы, чистые восторги первой любви, муки уязвленного самолюбия, вечно томящая жажда неудовлетворенной жизни, насильственное заглушение законнейших требований человеческой природы, что это такое? Где мы будем искать тех математических равнодействующих, когда в этом необъятном океане человеческой скорби, мук и страданий крошечная человеческая радость исчезает, как утопающий в океане человек? Разве математическая формула, самая точная и гениальная, может непосредственно спасти бедняка от страда&ия, общество от нравственной неурядицы?"

   - Но тут, - заговорил доктор, откладывая в сторону свою рукопись, - явилась новая поправка. До сих пор дело шло о фактах и явлениях существующих, бралась действительность, но есть целый ряд жизненных явлений, где эта жизнь затаилась и приняла омертвелые формы. В большинстве недостает ничтожных пустяков, какой-нибудь случайности, чтобы именно здесь-то и вспыхнул огонь накопившейся жизни, чтобы развернулась роскошная форма нового существования, - как считать эти дремлющие силы, жизнь в возможности? А между тем не считать их нельзя, потому что на них затрачена огромная энергия, может быть в них-то и проявлялись бы высшие формы существования.

   Матрена Ивановна качала головой и делала вид, что начинает понимать доктора.

   - Вот, например, у меня есть семья, дочь в возможности... Я вижу ее, да, ее, мою дочь; она приходит сюда, разговаривает со мной... Удивляюсь, как это раньше я не мог догадаться: ведь она все время жила со мной, вернее сказать, во мне... И как мне хорошо делается, как легко... Это высшее счастье, какое доступно человеку, именно жить повторенною жизнью, быть молодым во второй раз и чувствовать, что вот именно ты не умрешь, а будешь жить только в новой, лучшей форме.

   Слушая этот бред, Матрена Ивановна плакала.

   У доктора Осокина оказалось тихое помешательство, то, что в психиатрии известно под именем idee fixe [Навязчивой идеи (франц.).] Конечно, старик уже не мог заниматься частной практикой, а жить между тем было нечем. Матрена Ивановна напрасно разыскивала родных доктора по всей России и кончила тем, что взяла его к себе.

   - Уж мне заодно с ними двоими нянчиться, - говорила Матрена Ивановна. - Все-таки в доме мужчинка будет...

   В солнечные ясные дни часто можно встретить на улице сумасшедшего доктора, который в своей папахе задумчиво шагает по тротуару и вслух разговаривает с самим собою.

  

  

  

   Рассказ впервые напечатан в журнале "Русская мысль", 1885, N 12. При жизни писателя переиздавался в составе "Уральских рассказов". В ЦГАЛИ хранятся черновые варианты II и III глав рассказа.

   В журнальной публикации философия доктора Осокина (V глава) дана была полнее, чем в последующих изданиях.

   Печатается по тексту: Д. Н. Мамин-Сибиряк "Уральские рассказы"/ издание четвертое, М., 1905, т. III.

   1.1 - аннотация, сноски - rvvg