Мамин-Сибиряк Д. Н. - В ученье

дорогого гостя. Она выросла в городе и тоже любила послушать рассказы Сережки о деревне.

   - Что ты там делать-то будешь, Сережка? - спрашивала она.

   - А все... Землю пахать, сеять, сено косить. Я природный крестьянин, и мне сейчас должно общество надел дать. Ну, лошаденку заведу, коровку... Пока мать за хозяйством присмотрит, а потом сестренка подрастет. Женюсь, потому без бабы какое же хозяйство...

   - Хочешь богатым быть?

   - Зачем богатым... И так проживем. Главное, не надо эту проклятую водку пить... От нее все зло и по городам, и по деревням.

   - Это ты верно, Сережка.

   Шурка слушала все эти разговоры и только вздыхала. Она была уверена, что сейчас бы поправилась, если бы попала в деревню.

   - Конечно, поправилась бы, - уверял Сережка. - У нас вон какие здоровые деревенские девки. Не чета фабричным...

   - Это уж конечно... Где же фабричным... синявки какие-то!

   Рыжий Васька и косой Петька давно примирились с "деревенским пирожником", тем более что он частенько выручал их от разных неприятностей. Молодые люди любили погулять и скоро узнали дорогу в портерные и трактиры. Из-за этих удовольствий как-то и работа не выходила в срок, и Кирилыч ворчал, а Парасковья Ивановна грозила, что прогонит.

   - Вон какие лбы выросли, - ворчала она. - Пора и своим умом жить. Сегодня обрадовались, завтра обрадовались, а кто работать будет?

   Фома Павлыч угрюмо отмалчивался, потому что сам встречался в трактире с своими подмастерьями. Кирилыч "срывал" в год раз и пропадал недели на две. В конце концов, самым надежным человеком в мастерской оставался Сережка. Через три года он уже выучился работать, как настоящий мастер, и только робел немного, когда приходилось снимать мерки и выкраивать товар... Как раз ошибешься!

   - Ты уж того, Сережка, постарайся, - говорил Фома Павлыч все чаще и чаще. - Понимаешь? Потому как есть настоящий мастер Фома Павлыч Тренькин и не желаю оказывать себя свиньей... У меня своя сапожная линия. Ежеминутно...

   И Сережка старался. От работы и житья в подвале он сильно похудел, вытянулся, и в лице его появилась какая-то скрытая озлобленность, как и у других мастеровых. Он так же бегал в опорках и в грязном фартуке, а по праздникам одевался уже совсем по-городски - в пиджак, суконный картуз и суконные брюки. Верхом торжества в этом городском костюме были резиновые калоши, подержанное осеннее драповое пальто и зонтик. Когда дядя Василий увидел его в первый раз в таком костюме, то невольно проговорил:

   - Ну, теперь, Сережка, ничего тебе не остается, как жениться. Да... Вот тебе и выйдет вся деревня.

   Наконец прошли и пять лет. За последние годы Сережка успел кое-что отложить себе и заявил в день своего мастерового совершеннолетия Фоме Павлычу:

   - Хозяин, теперь мы с тобой в расчете...

   - Ну?

   - Значит, еду к себе в деревню...

   - Спасибо здешнему дому - пойду к другому? Ежеминутно...

   Фома Павлыч страшно обиделся и побежал сейчас же жаловаться дяде Василию. Тот его выслушал, почесал в затылке и проговорил:

   - Ничего не поделаешь, Фома Павлыч... Сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит.

   - А я-то как без него останусь? Вот так ежеминутно... Паша как услыхала, так и заревела... Он у нас родным жил. Все его жалеют. Главное - непьющий, в аккурате всегда.

   Сережка простился со всеми как следует. Больше всех горевала о нем Шурка, которой было уже десять лет. Она горевала молча и старалась не смотреть на Сережку.

   - В крестьяне запишешься? - спрашивая дядя Василий.

   - В крестьяне... Зимой сапоги буду шить.

   - Та-ак... Что же, дело невредное. С богом... Ужо в гости к тебе приедем с Фомой Павлычем...

   - Милости просим... Ну, прощайте, да не поминайте лихом.

   Катерина Ивановна и Парасковья Ивановна плакали о нем, как о родном.

   Дело было осенью, когда уже начались дожди и дни делались короткими. По вечерам в мастерской частенько вспоминали Сережку и завидовали ему, особенно Фома Павлыч.

   - Теперь страда кончилась, все с хлебом, - говорил он с каким-то ожесточением. - Свадьбы играют... Пиво свое домашнее, закуска всякая тоже своя, а водку покупают прямо ведрами. Ежеминутно... Эх, жисть!

   Можно себе представить общее изумление, когда ровно через три недели, поздно вечером, в мастерскую вошел Сережка.

   - Ты это откуда взялся-то? - удивился Фома Павлыч. - Вот так фунт!

   - Где был, там ничего не осталось, - уклончиво ответил Сережка.

   Вечером у дяди Василия был устроен настоящий пир. Сережка купил за собственные деньги водки, пива и разной закуски. Угощались дядя Василий и Фома Павлыч с женами и Кирилыч.

   - Эх, брат, как же это ты так, то есть ошибку дал? - спрашивал дядя Василий. - Мы-то тебе тут завидуем, а ты вот он.

   - Скучно показалось, дядя... Точно чужая вся деревня... И все люди точно чужие. Пожил, посмотрел, и потянуло меня опять в город... Главная причина, делать мне там нечего цельную зиму. Какие в деревне сапоги - одно званье, что сапог. Даже по ночам просыпался: так и вижу всех живыми - Фому Павлыча, дядю Василия, Кирилыча... Ну, так и порешил... Значит, уж такая линия вышла!.. Шурку вот все жалел...