Лондон Джек - Женское презрение

кую ругань и потому бросила парку на пол, а рукавицы на парку. Тогда Флойд кинулся к Фреде, а она не успела скрыться в соседней комнате, так как споткнулась о парку и упала. Он грубо схватил ее за руку и поднял. Но она только расхохоталась. Она не боялась мужчин.

   Хуже того, что они с нею сделали, они сделать не могли. А ведь она все-таки выдержала - разве нет?

   - Перестаньте! - вырвалось у нее наконец. - А впрочем, - она взглянула на свою плененную руку, - я передумала и решила пока не ложиться спать. Усаживайтесь поудобнее и не будьте смешным. Вопросы есть?

   - Да, сударыня, и, кроме того, нам надо свести счеты. - Он все еще не выпускал ее руки. - Что вам известно о проруби? Что вы имели в виду, когда... впрочем, нет, об этом после. Сначала ответьте на первый вопрос.

   - Да ничего особенного не известно. У Ситки Чарли там назначено свидание с одной особой, которую вы, вероятно, знаете, и он просил меня попридержать вас немного, из боязни, что столь опытный сердцеед, как вы, может это свидание испортить. Вот и все. Теперь они уже уехали, добрых полчаса назад...

   - Куда? Вниз по Юкону, и без меня? Да ведь он индеец!

   - Вы же знаете, что о вкусах не спорят, особенно о вкусах женщин.

   - Но я-то в какое положение попал! Четыре тысячи долларов я ухлопал на собак да упустил неплохую бабенку - и ничего не получу взамен. Кроме вас, - добавил он, спохватившись, - и, значит, вы мне достались дешево.

   Фреда передернула плечами.

   - Собирайтесь! Я пойду попрошу кого-нибудь одолжить мне две упряжки собак, и мы выедем немедленно.

   - Простите, но я сейчас пойду спать.

   - Укладывайте свои вещи, и советую вам не противиться. Хотите вы спать или нет, но, когда я пригоню собак, будь я проклят, если вы не сядете на нарты. Может быть, вы меня дурачили, но со мной шутки плохи. Я ловлю вас на слове. Понятно?

   Он с такой силой сжал ее запястье, что ей стало больно, однако она улыбнулась, внимательно прислушиваясь к шуму на дворе. Зазвенели колокольчики собачьей упряжки, мужской голос крикнул "хо!", чьи-то нарты завернули за угол и подъехали к дому.

   - Ну а теперь вы позволите мне лечь спать?

   И Фреда распахнула дверь. В комнату ворвалась стужа, и в свете северного сияния на порог нерешительно ступила женщина в обтрепавшейся за дорогу меховой одежде, окутанная до колен клубами пара. Она сняла шарф, которым ее лицо было закрыто до самых глаз, и стояла, моргая, ослепленная светом свечи. Флойд Вандерлип подался вперед.

   - Флойд! - радостно и с облегчением крикнула женщина и устало шагнула ему навстречу.

   Что ему было делать, как не расцеловать эту охапку мехов? А "охапка" была очень хорошенькая, и она прижалась к нему, утомленная, но счастливая.

   - Как ты хорошо сделал, что послал за мной мистера Деверо со свежими собаками! - проговорила "охапка". - Если бы не он, я бы добралась только завтра.

   Флойд растерянно посмотрел на Фреду и вдруг прозрел.

   - Очень любезно со стороны Деверо, что он согласился поехать, - сказал он.

   - Тебе не терпелось увидеть меня поскорее, правда, милый? - И Флосси прижалась к нему еще крепче.

   - Да, я уже начал нервничать, - признался он бойко и, приподняв ее, понес к выходу.

   В эту же самую ночь совершенно необъяснимый случай произошел с преподобным Джеймсом Брауном, миссионером, который жил несколькими милями ниже по течению Юкона - жил среди аборигенов, наставляя их на путь истинный, тот путь, который ведет в рай белого человека. Его разбудил незнакомый индеец, который вручил его попечению не только душу, но и тело какой-то неизвестной женщины, а сам быстро уехал. Женщина была полная, красивая, сердитая, и в гневе с губ ее слетали нехорошие слова. Достойный миссионер был шокирован: ведь он был еще молод, и присутствие женщины в его доме могло показаться предосудительным его простодушной пастве; к счастью, незнакомка ушла пешком в Доусон, как только стало рассветать.

   А спустя много времени, когда наступило лето, пришел черед быть шокированным Доусону; местное население, собравшись на берегу Юкона в честь некоей виндзорской леди королевских кровей, приветствовало Ситку Чарли, когда он появился на реке и, взмахнув сверкающим на солнце веслом, первым пересек линию финиша. В этот день состязаний миссис Эпингуэлл, которая уже успела узнать многое и о многом изменить свое мнение, увидела Фреду в первый раз после памятного бала-маскарада. "При всех, заметьте, - как выразилась миссис Мак-Фи, - не проявив никакого внимания и уважения к нравственным устоям общества", она подошла к танцовщице и протянула ей руку. Сначала, как вспоминают очевидцы, гречанка отшатнулась; потом они обе что-то сказали друг другу, и Фреда, великолепная Фреда, не выдержала и расплакалась на плече жены капитана. Доусону не дано было знать, в чем провинилась миссис Эпингуэлл перед какой-то гречанкой-танцовщицей, но она попросила прощения у Фреды при всех, а это было неприлично.

   Не следует забывать о миссис Мак-Фи. Она взяла каюту на первом же пароходе, который шел по Юкону. С собой она прихватила теорию, которую разработала в бессонные часы долгих темных ночей; она убеждена, что Север потому не способствует духовному росту, что там слишком холодно. Жителей ледяного дома нельзя устрашить огнями ада. Это утверждение, быть может, голословно, но такова теория миссис Мак-Фи.