Лондон Джек - Планшетка

sp;    - Ну, что, Крис, мой мальчик, как ваша верховая поездка?

   Тетя Милдред плотнее закуталась в свою шаль и торопила всех приступить к "делу". На столе лежал лист бумаги. На бумаге стояла на трех ножках маленькая треугольная дощечка. Две ножки были снабжены двумя легко вращающимися колесиками. К третьей ножке, помещенной у вершины треугольника, был прикреплен карандаш.

   - Кто первый? - спросил дядя Роберт.

   Несколько мгновений колебания, затем тетя Милдред положила свою руку на дощечку и сказала:

   - Кто-нибудь должен же разыграть дурака для увеселения других.

   - Храбрая женщина! - воскликнул ее муж. - Теперь, миссис Грантли, пускайте в ход вашу силу.

   - Я? - спросила миссис Грантли. - Я ничего не делаю. Сила, или как вы там соблаговолите ее называть, находится вне меня так же, как и вне всех вас. И в чем заключается эта сила, я вам не могу сказать. Однако она существует. Она проявляется - я знаю это. И вы, без сомнения, увидите проявления этой силы. Теперь, пожалуйста, будьте спокойны. Миссис Стори, прикоснитесь к дощечке легко, но в то же время достаточно сильно. Не делайте ничего по собственной воле.

   Тетя Милдред кивнула и протянула руку к "планшетке". Все остальные встали вокруг нее в молчаливом ожидании. Однако ничего не случилось. Минуты проходили, а дощечка оставалась неподвижной.

   - Терпение, - советовала миссис Грантли. - Главное, не противьтесь тому влиянию, которое вы начнете ощущать в себе. Но в то же время сами ничего не делайте. Об этом позаботится та сила, которая будет действовать через вас. Вы почувствуете приказание сделать то или другое и не сможете против этого бороться.

   - Я бы хотела, чтобы это "влияние" поспешило проявиться, - сказала тетя Милдред после пяти минут напрасного ожидания.

   - Да, немного долго, миссис Стори, действительно немного долго, - сказала миссис Грантли с сожалением.

   Вдруг рука тети Милдред задвигалась. На лице ее выразилось удивление, когда она наблюдала за движением своей руки и слышала, как царапает карандаш по бумаге.

   Это продолжалось минут пять, пока тетя Милдред не отняла с усилием своей руки и не сказала с нервным смехом:

   - Я не знаю, сама ли я это делала или нет. Я знаю только, что начинаю нервничать, стоя здесь точно сумасшедшая среди вас и смотря на ваши торжественные лица, обращенные ко мне.

   - Какие-то каракули, точно курица лапой нацарапала, - сказал дядя Роберт, взглянув на исписанную бумагу.

   - Решительно ничего нельзя разобрать, - был приговор миссис Грантли. - Это даже не похоже на буквы. В сущности, работа той силы, которую мы ждем, еще не началась. Попробуйте вы, мистер Бартон.

   Мистер Бартон торжественно выступил, положил руку на дощечку и целых десять минут стоял неподвижно, точно статуя, точно холодное олицетворение коммерческого века. Лицо дяди Роберта начало подергиваться. Губы его кривились. Он кусал их, подавляя какие-то звуки в горле, наконец фыркнул, потерял власть над собой и разразился громким смехом. Все присоединились к его веселью, включая и миссис Грантли. Мистер Бартон смеялся со всеми, но был немного задет.

   - Ну, теперь попробуйте вы, Стори, - сказал он.

   Дядя Роберт, все еще смеясь, понукаемый Льют и женой, протянул руку. Вдруг он стал серьезным. Его рука начала быстро двигаться, и карандаш, царапая, скользил по бумаге.

   - Вот так штука, - пробормотал он. - Это необыкновенно! Посмотрите! Это не я делаю! Я твердо знаю, что это не я. Посмотрите, как бегает рука. Посмотрите на нее.

   - Ну, Роберт, опять твои фокусы, - сказала жена с упреком.

   - Я говорю тебе, что ничего не делаю, - возразил он с негодованием. - Какая-то сила водит моей рукой. Спроси миссис Грантли. Скажи ей, чтобы она остановила это "влияние", если вы хотите, чтобы все кончилось. Я не могу остановиться. И посмотри, какие росчерки! Никогда в жизни не писал я с такими росчерками.

   - Постарайтесь быть серьезным, - предупредила миссис Грантли. - Атмосфера легкомыслия мешает правильной работе "планшетки".

   - Ну, довольно, - сказал дядя Роберт, снимая руку с дощечки. Он наклонился и поправил очки.

   - Конечно, это письмо, и написанное почерком лучшим, чем у каждого из вас. Льют, прочти, у тебя молодые глаза.

   - О, какие росчерки! - воскликнула Льют, взглянув на бумагу. - И посмотрите, здесь два различных почерка.

   Она начала читать.

   - "Это первое поучение. Сосредоточь все внимание на следующей сентенции. "Я дух положительный, а ни в каком случае не отрицательный. Поэтому думай всегда о положительной любви. Выше всего любовь, и она даст тебе мир и гармонию. Твоя душа"..."

   А тут начинается другой почерк. И вот что написано: "Бульфорк - 96. Дикси - 16. Золотой Якорь - 65. Золотая Гора - 13. Джин Бутлер - 70. Джембо - 75. Полярная Звезда - 42. Браунхот - 16. Железная Гора - 3".

   - "Железная Гора" стоит довольно низко, - прошептал Бартон.

   - Роберт, это опять твои шутки, - с упреком сказала тетя Милдред.

   - Нет, я тут ни при чем, - оправдывался дядя Роберт. - Я только прочитал биржевой бюллетень. Но каким чертом - прошу прощения - эти цифры попали на бумагу, я не знаю.

   - Это ваше подсознательное "я", - сказал Крис. - Вы прочитали биржевой бюллетень в сегодняшних газетах...

   - Нет. Сегодня я не читал. На прошлой неделе я бегло взглянул на него.

   - День или год - для подсознательного "я" безразлично, - сказала миссис Грантли. - Подсознательное "я" никогда не забывает. Но я не могу сказать, что это действительно подсознательное "я". Я пока отказываюсь объяснить происхождение этого послания.

   - Ну а что вы скажете о первых фразах? - спросил дядя Роберт. - Это нечто вроде христианского поучения.

   - Или теософского, - многозначительно сказала тетя Милдред. - Послание для какого-нибудь неофита.

   - Ну, продолжайте, читайте остальное, - решительно распорядился ее муж.

   - "Это приводит тебя в соприкосновение с высшими духами, - читала Льют. - Ты должна стать одной из нас, и твое имя будет "Ария"", и ты будешь... Победитель - 20, Власть - 12, Гора Колумбия - 18"... и... это все. Ах нет, здесь еще росчерк - "Ария из Кандора".

   - Ну, как вы объясните эту теософскую штуку на базисе подсознательного "я", Крис? - вызывающе спросил дядя Роберт.

   Крис пожал плечами:

   - Не знаю, у меня нет никаких объяснений. Вы, должно быть, получили послание, которое направлялось кому-нибудь другому.

   - Линии перепутались, а? - шутил дядя Роберт. - Я бы назвал это - "мультипликатор духовного беспроволочного телеграфа"...

   - Какие все глупости, - сказала миссис Грантли. - Я никогда не думала, что "планшетка" может так вести себя. Какие-то влияния вредят ее работе. Я чувствовала это с самого начала. Может быть, это потому, что вы позволяете себе слишком много шуток. Вы чересчур веселы.

   - Некоторая серьезность необходима в данном случае, - согласился Крис, кладя свою руку на дощечку. - Позвольте мне попробовать. И пусть никто не смеется и не позволяет себе никаких шуток. А если вы рискнете фыркнуть хоть раз, дядя Роберт, то вас может постигнуть... уж я и не знаю, какое оккультное мщение.

   - Я буду смирнехонек, - сказал дядя Роберт. - Ну а если мне захочется фыркнуть, могу я потихонечку уйти?

   Крис кивнул. Без всяких предварительных колебаний, едва только рука Криса коснулась дощечки, "планшетка" стала двигаться быстро и равномерно по бумаге.

   - Посмотри на него, - шепнула Льют своей тетке, - как он бледен.

   Крис посмотрел на Льют, услышал ее шепот. Она замолчала, и водворилось общее молчание. Слышно было только царапанье карандаша по бумаге. И вдруг словно что-то ужалило Криса - он отдернул руку. Со вздохом, зевая, он отошел от стола и смотрел на всех, точно человек, только что проснувшийся.

   - Кажется, я написал что-то? - сказал он.

   - Да, вы действительно написали, - подтвердила миссис Грантли довольным тоном, поднимая лист бумаги и вглядываясь в него.

   - Читайте вслух, - попросил дядя Роберт.

   - Это начинается одним словом: "Берегись", написанным три раза подряд и буквами гораздо большего размера, чем все остальное. "БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ!.. Крис Дунбар, я намерен уничтожить тебя. Я уже два раза покушался на твою жизнь, но неудачно. Теперь неудачи быть не может. Я так уверен в успехе, что не боюсь сказать тебе об этом. Мне не нужно говорить тебе - почему. Твое сердце знает. Зло, которое ты делаешь..." Тут обрывается.

   Миссис Грантли положила бумагу на стол и посмотрела на Криса, на которого уже обратились все взгляды. Крис продолжал зевать, не в силах победить странной сонливости.

   - Могу сказать, веселый оборот, - заметил дядя Роберт.

   - "Я уже два раза покушался на твою жизнь", - еще раз прочитала миссис Грантли.

   - На мою жизнь? - спросил Крис между двумя зевками. - Ну, на мою жизнь ни разу никто не покушался. Но что это со мной? Я засыпаю стоя.

   - Ах, дружок! Вы думаете о людях с плотью и кровью, - засмеялся дядя Роберт. - А перед нами бесплотный дух. На вашу жизнь покушались невидимые существа. Может быть, руки какого-нибудь привидения пытались задушить вас во время сна.

   - О, Крис, - воскликнула Льют, - а сегодня днем? Вы сказали, точно какая-то рука схватила поводья.

   - Но ведь я шутил, - возразил он.

   - Все-таки... - Льют не окончила своей мысли.

   Миссис Грантли с любопытством прислушивалась.

   - А что случилось сегодня? Вашей жизни угрожала опасность?

   Сонливость Криса исчезла.

   - Я сам начинаю интересоваться этим, - сказал он. - Мы об этом никому еще не рассказывали. Мой Бен сломал себе спину сегодня. Он бросился с обрыва, и я едва не погиб вместе с ним.

   - Вот видите, - торжествующе произнесла миссис Грантли. - В этом есть что-то. Это предостережение. Да. А вчера вы ушиблись, когда ехали на лошади мисс Стори? Вот вам и два покушения.

   Она с торжеством посмотрела на всех.

   - Все это глупости, - рассмеялся дядя Роберт, но в его смехе чувствовалось скрытое раздражение. - Такие вещи не случаются в наши дни. У нас двадцатый век, дорогая моя. А все, что тут происходит, пахнет Средневековьем.

   - Я делала очень много чудесных опытов с "планшеткой", - начала миссис Грантли, но быстро оборвала свою речь, подошла к столу и положила руку на дощечку.

   - Кто вы? - спросила она. - Как ваше имя?

   Дощечка немедленно начала писать. Все головы, за исключением головы мистера Бартона, наклонились над столом и следили за карандашом.

   - Это Дик! - воскликнула тетя Милдред. И в ее голосе послышались истерические ноты.

   Муж ее выпрямился, и его лицо в первый раз стало серьезным.

   - Это подпись Дика, - сказал он. - Я узнал бы его почерк из тысячи других.

   - "Дик Картис", - громко прочла миссис Грантли. - Кто это - Дик Картис?

   - Но это замечательно, - заметил мистер Бартон, наклонившись над столом. - Почерк в обоих случаях один и тот же. Ловко, могу сказать, необыкновенно ловко! - прибавил он с восхищением.

   - Покажите-ка, - потребовал дядя Роберт. Он взял бумагу и стал рассматривать ее.

   - Да, это почерк Дика.

   - Но кто такой Дик? - настаивала миссис Грантли. - Кто такой Дик Картис?

   - Дик Картис - это капитан Ричард Картис, - ответил дядя Роберт.

   - Это отец Льют, - прибавила тетя Милдред. - Льют носит нашу фамилию. Она никогда не видела отца. Он умер, когда ей было несколько недель. Это мой брат.

   - Замечательно, необыкновенно, - повторила миссис Грантли, восстанавливая в своей памяти первое послание. - И действительно - два покушения на жизнь мистера Дунбара произошли. Здесь ничего нельзя объяснить подсознательным "я", потому что никто из нас не знал о том, что произошло с мистером Дунбаром.

   - Но я-то знал, - ответил Крис, - и в это время держал руку на дощечке. Объяснение вполне простое...

   - А почерк? - вмешался мистер Бартон. - То, что вы написали и что написала миссис Грантли, - совершенно одинаково.

   Крис наклонился и сравнил написанное.

   - И кроме того, - воскликнула миссис Грантли, - мистер Стори узнал почерк! - И она посмотрела на дядю Роберта, ожидая подтверждения.

   Он наклонил голову.

   - Да, это рука Дика, я готов поклясться.

   А в это время в душе Льют поднимались давно забытые образы. Пока вокруг нее спорили и в воздухе звучали фразы - "психический феномен", "самогипноз", "пережиток необъяснимой истины", "спиритизм", в ее уме проносились картины детства, в которых такую большую роль играл ее отец, хотя она никогда его не видела. У нее была его сабля, несколько старых дагерротипов, она много слышала рассказов о нем, и на основании всего этого ее детское воображение нарисовало ей живой образ отца.

   - Совершенно невозможно, чтобы одно подсознательное "я" заразило своим знанием другое "я", - говорила миссис Грантли.

   Перед мысленным взором Льют встал образ отца верхом на рыжей боевой лошади. И рядом с его физическим образом она рисовала себе его характер, его храбрость, его пылкость, его верность идеалам старого рыцарского прошлого.

   - Позвольте мне продолжить испытание, - услышала она голос миссис Грантли. - Пусть теперь мисс Стори положит руку. Быть может, мы получим новое послание.

   - Нет, нет, прошу вас, это слишком тяжело. Для чего эти обращения к мертвому? Я чувствую, что мои нервы расстроились совершенно. Впрочем, вы оставайтесь, продолжайте ваши опыты, а я уйду спать. Так будет лучше всего. А завтра утром вы мне все расскажете. Покойной ночи. - И тетя Милдред быстро удалилась. - Роберт может к вам вернуться, - крикнула она, - пусть только проводит меня в мою палатку!

   - Было бы позорно прекратить сейчас, - сказала миссис Грантли. - Ну, что же, мисс Стори, вы не хотите попробовать?

   Льют повиновалась. Но когда она положила руку на дощечку, ее вдруг охватил смутный, неопределенный страх и сознание, что она прикасается к чему-то сверхъестественному.

   Она была человеком двадцатого века. А то, что происходило сейчас, действительно отзывалось Средневековьем, как сказал ее дядя. И все-таки она не могла победить в себе инстинктивный страх, который поднимался в ней, как наследие древних веков, когда ее волосатый обезьяноподобный предок дрожал перед темнотой и представлял себе стихии олицетворенными в существах, наводивших на него ужас. Ей показалось, что какая-то таинственная сила схватила ее руку и заставила писать. И в это время перед ней пронеслось другое видение - ее мать, которую она тоже не знала в сознательной жизни. Этот образ не был так жизненен и определенен, как образ ее отца. На этот раз перед ней проносилось неясное, туманное видение. Голова святой в ореоле мягкости и доброты. Образ кротости и самоотвержения. Мерцающее лицо той, которая в жизни знала только покорность.

   Рука Льют перестала двигаться, и миссис Грантли приступила к чтению того, что было написано.

   - Это другой почерк, - сказала она, - это женская рука. Подписано "Марта". Кто это - Марта?

   Льют не была удивлена.

   - Это моя мать, - сказала она просто. - Что она говорит?

   Она не испытывала сонливости, как Крис. Наоборот, ее чувства были обострены, а затем она ощутила приятную и сладостную усталость. Когда стали читать, что она написала, перед ее глазами все время стоял образ матери.

   - "Дорогое дитя, - прочитала миссис Грантли, - не обращай на него внимания. Он всегда был порывист в словах и поступках. Не будь скупой в любви. Любовь не может повредить тебе. Отрекаться от любви грех. Повинуйся своему сердцу, и ты никогда не сделаешь зла. Если ты будешь повиноваться мнению света или гордости или тем, кто мешает порывам твоего сердца, ты совершишь грех. Не обращай внимания на то, что говорит отец. Он теперь раздражен, как часто бывал раздражен в своей земной жизни. Но он скоро признает мудрость моего совета, потому что так бывало и в его земной жизни. Люби, дитя мое. Люби сильно. Марта".

   - Покажите мне это! - воскликнула Льют, схватывая бумагу и жадно всматриваясь в почерк. Она дрожала от невыразимой любви к матери, которую никогда не видела, и это послание из могилы сделало для нее образ ее матери ближе и понятнее, чем все прежние туманные видения.

   - Это необыкновенно, - повторяла миссис Грантли. - Никогда ничего такого не бывало в моих опытах. Подумайте только, моя дорогая, здесь с нами в эту ночь и ваш отец, и ваша мать.

   Льют вздрогнула. Усталость ее прошла. Она снова была собой, наполненная инстинктивным страхом перед неведомым и неосязаемым, и ей показалось оскорблением, что присутствие или воспоминание о ее отце и матери обсуждалось здесь двумя лицами, совершенно чужими для нее, - нервной и болезненной миссис Грантли и могучим, глупым мистером Бартоном, который был груб как телом, так и духом. И еще большим оскорблением показалось ей, что эти чужие люди посвящены в ее тайные чувства к Крису. Она услышала приближающиеся шаги дяди, и все для нее стало простым и ясным. Она быстро схватила лист бумаги и спрятала его на груди.

   - Не говорите ничего дяде о втором послании, прошу вас, миссис Грантли и мистер Бартон, а также не говорите и тете Милдред. Это только причинит им ненужное волнение. И пожалуйста, не будем продолжать. Довольно, - прибавила Льют поспешно. - Забудем все те нелепости, которые были сегодня.

   - Нелепости, дорогое дитя! - с негодованием запротестовала миссис Грантли, в то время как дядя Роберт подходил к столу.

   - Ну, что же? - спросил он. - Как идут дела?

   - Слишком поздно уже, - ответила Льют. - Больше нет никаких биржевых бюллетеней для вас. Все откладывается до следующего дня, и к этому дню вы должны найти какую-нибудь теорию, которая все объяснит. А теперь пора спать. Знаете, который теперь час?

  

   - Ну, что вы делали вчера ночью, когда мы расстались?

   - Мы сделали маленькую прогулку, - ответил Крис.

   Глаза Льют смеялись, когда она спросила:

   - Конечно, с... с мистером Бартоном?

   - Ну да.

   - И курили?

   - Да... Но что же из этого следует?

   Льют громко рассмеялась:

   - Произошло как раз то, что я предсказала. Ну что? Разве я не пророк? Я уже узнала, что все предсказания мои сбылись. Я только что оставила Бартона и знаю, что он гулял с вами, что вы его покорили и что вы "блестящий молодой человек". А где вы были сегодня утром?

   - Там, куда я вас поведу сегодня днем.

   - Вы составляете планы, не спрашивая о моих желаниях?

   - Я хорошо знаю, что ваше желание совпадет с моим. Я хочу показать вам лошадь, которую я нашел.

   Льют радостно воскликнула:

   - О, это прекрасно!

   - Лошадь очень красива, - сказал Крис.

   Но вдруг лицо ее стало серьезным и в глазах мелькнул страх.

   - Лошадь зовут Команч, - продолжал Крис. - Чистокровный калифорнийский скакун. А какие у него линии! Но что с вами?

   - Не будем больше ездить верхом, - сказала Льют, - по крайней мере некоторое время. Право, мне уже это наскучило, и я устала.

   Он посмотрел на нее с удивлением, и она мужественно выдержала его взгляд.

   - Но знаете, - начал он, - я убежден, что увижу конец света и звезды, падающие с неба, и рухнувшие небеса, и мертвых, восставших из гроба, собравшихся вместе с живыми для последнего суда, и святых в белых одеяниях, и услышу звук золотой трубы, и погибшие души на моих глазах будут падать в ад, - все это я увижу в тот день, когда Льют Стори откажется от верховой езды. Льют отказывается от лошади! Невероятно!

   - Только на некоторое время, - умоляла она.

   - Странно! - воскликнул он. - Но объясните - в чем дело? Вы здоровы? Вы всегда так восхитительно и так непростительно здоровы!

   - Нет, не потому, - ответила она, - я знаю, это смешно, Крис, но все-таки невольно во мне поднимается сомнение. Я не могу бороться с этим. Вы всегда говорили, что я необыкновенно здоровыми корнями соединена с землей и с реальностью и все прочее, но... может быть, это предрассудок, я не знаю... Но в меня вселяют страх все эти "послания", и я начинаю думать, что рука моего отца, не знаю, как, но, может быть, действительно схватила Бена за поводья... Быть может, между гибелью Бена и словами моего отца, что он дважды покушался на вашу жизнь, есть действительно какая-то связь. Ведь на самом деле два раза вашей жизни грозила опасность именно от лошадей, а мой отец был хорошим наездником и знатоком лошадей... Во мне поднимаются сомнения. А что, если в этом есть что-нибудь? Наука, быть может, слишком догматична, отрицая этот невидимый мир. Силы этого невидимого мира, силы духа, может быть, слишком тонки, слишком неуловимы, чтобы наука могла их изучить и формулировать. Разве вы не допускаете, Крис, что есть некоторая справедливость в таких предположениях? У меня, может быть, очень ничтожное сомнение, очень небольшое, но я слишком люблю вас, чтобы допустить даже и этот ничтожный риск. А кроме того, я - женщина и, значит, немного склонна к предрассудкам. Да, да, я знаю. Назовите все это нереальным. Но я слышала как-то ваши парадоксы о "реальности нереального", о реальности иллюзий для больного мозга. То же и у меня, если хотите. Это иллюзия и "нереальное", но для меня, для моего сознания это очень реально, так же реально, как реальны кошмар и страдания человека, переживающего этот кошмар и еще не проснувшегося.

   - Самый логичный аргумент в пользу нелогичного, какой я когда-либо слышал, - улыбнулся Крис.

   - Я вижу, вы не хотите отнестись к моим словам серьезно, - сказала Льют.

   - Ну как я могу отнестись серьезно ко всему этому теософскому пустословию и пророчествам дощечки! - возразил он, улыбаясь.

   - Но как вы объясните почерк моего отца, который был узнан дядей Робертом? Как вы все это объясните?

   - Я не могу объяснить все то непонятное и таинственное, что происходит в нашем уме, - сказал Крис. - Но я уверен, что эти явления получат точное научное объяснение в ближайшем будущем.

   - Все это так. Но меня и сейчас мучит желание выведать еще что-нибудь у этой глупой дощечки, - призналась Льют. - Пойдемте попробуем. Я знаю, дощечка там, на столе. Попробуем, пока никого нет.

   Крис взял ее за руку.

   - Ну, если хотите, пойдем. Это будет утреннее развлечение.

   Рука об руку они побежали по дорожке к той площадке, которая была обращена в столовую.

   - Весь наш лагерь опустел, - сказала Льют, когда они подошли к столу. - Миссис Грантли и тетя Миддред внизу, в роще. Мистер Бартон ушел с дядей Робертом. Нам никто не помешает.

   Она положила руку на дощечку.

   - Ну, теперь начинаем!

   Несколько минут ничего не происходило. Крис хотел заговорить, но она сделала знак, чтобы он молчал. Вдруг ее рука вздрогнула и задвигалась. Карандаш начал быстро писать. Они читали послание слово за словом, по мере того как слова появлялись на бумаге:

   "Есть мудрость более великая, чем мудрость разума. Любовь пользуется иными путями, чем сухие и пыльные пути разума. Любовь рождается в сердце; она вне всякого разума, выше разума, выше логики, выше философии. Верь твоему сердцу, дочь моя. И если твое сердце приказывает тебе верить твоему возлюбленному, то смейся над разумом и его холодной мудростью; повинуйся своему сердцу и верь своему избраннику. Марта".

   - Но ведь все это послание продиктовано вами, вашим собственным сердцем, - проговорил Крис. - Разве вы не видите этого, Льют? Это ваши собственные мысли, и ваше подсознательное "я" выразило их на бумаге.

   - Но есть здесь одна вещь, которую нельзя объяснить, - возразила она, - а именно почерк. Посмотрите на него. Он не похож на мой. Это мелкий, старомодный почерк - женский почерк прошлого поколения.

   - Не хотите же вы сказать, что действительно верите, будто это послание вашей покойной матери? - прервал он ее.

   - Я не знаю, Крис, - задумчиво ответила она, - я решительно ничего не знаю.

   - Полная нелепость! - воскликнул он. - Все это сплетение глупых фантазий. Когда умирают, то значит, все кончено. Кто умер, тот обратился в прах, стал пищей червей, как говорит ваш Мартин. Мертвые! Я смеюсь над мертвыми! Они больше не существуют. Я не могу поверить во власть могил, и мертвый человек для меня только прах и пыль. Ну, что вы, духи, ответите на это? - сказал Крис с шутливым вызовом, кладя руку на дощечку.

   И в ту же минуту рука его начала писать. Льют и Крис с удивлением следили за движениями дощечки. Послание было коротко:

  

  

   Крис на мгновение задумался, но потом расхохотался:

   - Да это чудесная игра! Мы разговариваем со смертью через могилы. Ну что ж, у нас хорошая компания.

   Но Льют остановила его браваду. Ее лицо было испуганно, рука ее дрожала, когда она положила ее на его руку.

   - О, Крис, оставим это! Я очень жалею, что мы начали. Оставим мертвых покоиться в их могилах. Напрасно мы вздумали шутить этим. Признаюсь, я очень испугана. Так же, как мое тело, дрожит и моя душа. Это речь из могилы, это мертвец, желающий защитить меня от вас! Все объясняется этим. Причина в тайне, которая мешает вам жениться на мне. Если бы мой отец был жив, он бы, конечно, стал охранять меня от вас. И теперь, мертвый, он старается защитить меня. Его руки, руки привидения, направлены против вас...

   - Успокойтесь, - нежно сказал Крис, - послушайте меня. Ведь это все шутка, игра. Мы играем сами с собой, с тайными силами нашего собственного существа, с явлениями, которых наука еще не объяснила. Вот и все. Психология - молодая наука. Подсознательное "я", в сущности, только что открыто. Пока это еще тайна, но скоро она будет разгадана и законы ее будут установлены. Все это просто не объясненные пока явления. Но ведь это же не причина немедленно бросаться в объятия спиритизма и наклеивать на себя его ярлык. Мы еще не знаем причин некоторых явлений, вот и все. Что же касается этой дощечки...

   Он вдруг замолчал, потому что в этот момент случайно положил руку на дощечку, и она сейчас же задвигалась по бумаге, и буквы, казалось, были написаны рукой раздраженного человека.

   - Нет, довольно, - сказала Льют, когда дощечка остановилась. - Мне кажется, точно какая-то борьба происходит между вами и моим отцом.

   Она указала на фразу, появившуюся на бумаге:

   "Ты не можешь убежать от меня так же, как не можешь избежать наказания, заслуженного тобой".

   - Я точно вижу его, протягивающего руки к вашему горлу. Я знаю, что он, как вы говорите, обратился в прах, и все-таки вижу его живым, двигающимся по земле. Я вижу гнев на его лице - гнев и жажду мщения, и знаю, что все это направлено против вас!

   Она схватила и скомкала бумагу, отодвинув в сторону дощечку.

   - Ну, не будем больше размышлять об этом, - сказал Крис, - я не знал, что это вас так сильно взволнует. Все это чисто субъективно, поверьте мне, и вызвано нашим собственным волнением. То, что мы сейчас переживаем, особенно благоприятно для всех этих явлений.

   - Да, подумаем о нашем положении, - сказала Льют, когда они медленно шли по дорожке среди высоких деревьев. - Я не знаю, что мы теперь будем делать. Оставим все так, как было раньше? Вы ничего не придумали?

   - Я предлагал сказать вашему дяде и вашей тетке.

   - То, что вы не могли сказать мне? - быстро спросила она.

   - Нет, - ответил он медленно, - только то, что я сказал вам. Я не имею права сказать им больше, чем сказал вам.

   - Нет, не говорите им, - решительно сказала она, - они не поймут вас. Я тоже не понимаю, но я верю вам. А они по самой природе вещей неспособны на такую беззаветную веру. Вы сказали мне, что есть некая тайна, мешающая вам жениться на мне, и я вам верю. Но у них не может быть такой веры. У них возникнут сомнения и подозрения относительно вашей тайны. И, кроме того, это только усилит их тревогу.

   - Я должен уйти, я знаю, что должен уйти, - прошептал он, с трудом переводя дыхание, - и я смогу это сделать, я поборол свою слабость. Если один раз я не справился с собой и вернулся к вам, то это еще не значит, что я окажусь слабым вторично.

   - Мне страшно слушать, когда вы говорите об уходе, - сказала Льют, - я не могу примириться с мыслью, что не увижу вас больше. Не упрекайте себя в слабости - это меня нужно упрекать, а не вас. Я помешала вам исполнить ваше решение. Я знаю это. Я хочу, чтобы вы были около меня. Не нужно ничего предпринимать, Крис, пусть все идет так, как шло раньше. Пусть все совершится само собой.

   - Но было бы проще и легче, если бы я ушел, - прибавил он.

   - Я буду счастливее, если вы останетесь. Я не хочу, чтобы вы уходили... Не будем больше говорить об этом, не будем об этом упоминать никогда, до тех пор... до тех пор... до того чудесного счастливого времени, когда вы сможете прийти ко мне и сказать: "Льют, у меня все хорошо теперь. Тайна больше не связывает меня. Я свободен!" А до того времени похороним все это вместе со всяким спиритизмом, со всеми предсказаниями и будем жить тем малым, что осталось у нас. А теперь, чтобы доказать вам, что я готова жить мелкими интересами, которые нас связывают ежедневно, я отправлюсь с вами сегодня смотреть лошадь, хотя больше и не хочу ездить верхом... По крайней мере несколько дней, - ну, скажем, неделю. Как зовут эту лошадь?

   - Команч, - ответил он, - я знаю, она вам понравится.

  

   Крис лежал на спине, положив голову на большой гладкий камень, а глаза его внимательно смотрели через ущелье на противоположный спуск, покрытый деревьями. Оттуда до него доносились звуки раздвигающегося кустарника, звон стальных подков о валуны и изредка мягкий шум сорвавшегося камня. Слышно было, как камень долго катился по холму и затем падал в поток, с шумом пробиравшийся среди дикого хаоса скал. Среди зелени мелькал иногда золотисто-коричневого цвета костюм для верховой езды, в котором была Льют.

   Она выехала из леса на открытое место, где ни деревьям, ни траве не было приюта; подъехала к самому краю обрыва и смерила глазами спуск. Ниже футов на сорок крутой спуск заканчивался небольшой террасой, усыпанной мелким гравием и землей, скатившейся с крутого склона.

   - Вот это хорошая проба для Команча! - крикнула она Крису. - Я хочу спуститься к ручью.

   Животное осторожно стало ощупывать опасную почву, приседая на задние ноги, а передними спокойно и не спеша пробуя каждый камень, прежде чем опереться на него. Когда Команч почувствовал под своими ногами ровную и плотную почву террасы, он пошел по ней свободным и быстрым шагом, точно расправляя свои мускулы после только что пережитого напряжения.

   - Браво! - крикнул Крис с края ущелья и зааплодировал.

   - Самая умная и самая осторожная лошадь, какую я когда-либо видела, - ответила Льют. Она повернула лошадь и стала взбираться наверх к деревьям, под которыми расположился Крис.

   Он следил за движениями лошади по доносившимся до него звукам и мельканию костюма Льют среди деревьев.

   Пробираясь по склону, она остановилась около ручья. Из потока выступал край камня, а немного выше находилась маленькая площадка, усыпанная гравием. Доступ к ней преграждал огромный камень. Попасть на площадку можно было, только перепрыгнув через него. Льют тщательно изучала положение камня, и по движению ее руки Крис издали догадался о ее намерении.

   - Осторожнее! - крикнул он ей.

   - Я верю Команчу, - ответила она.

   - Но вряд ли он сможет сделать этот рискованный прыжок, - предупреждал Крис, - он может поскользнуться и упасть в ручей. Только одна лошадь из тысячи здесь перепрыгнет.

   - И Команч как раз такая лошадь, следите за ним!

   Льют осторожно проехала по узкому проходу между скал к большому камню. Команч одно мгновение колебался, но Льют слегка прикоснулась к его шее поводьями, поворачивая его несколько влево, пришпорила, и он, сделав полуоборот на задних ногах, легко перепрыгнул через камень на маленькую площадку, усыпанную гравием. Оттуда ему уже нетрудно было сделать прыжок через ручей, и через несколько минут Льют стояла перед Крисом.

   - Ну, как? - спросила она.

   - Я от волнения не мог дышать, - сказал Крис.

   - Вы должны купить его непременно! - воскликнула Льют. - На этой лошади можно проделывать все что угодно. Я никогда в жизни не питала такого доверия ни к одной лошади.

   - Его хозяин говорит, что не было случая, чтобы Команч когда-нибудь поскользнулся или оступился, - прибавил Крис.

   - Непременно надо купить его, - снова воскликнула Льют, - и надо сделать это скорее, пока хозяин не переменил своего намерения! Если вы его не купите, то куплю я. У него необыкновенные ноги, и, кроме того, он гибок, как кошка, и чрезвычайно послушен. Им можно управлять просто шелковой ниткой. О, я знаю, вы скажете, я увлекаюсь. Ну, так я повторяю: если вы не купите, его куплю я.

   Крис улыбался, когда они меняли седла, и она сравнивала обеих лошадей.

   Они шагом выехали на дорогу, и вдруг Льют остановила лошадь.

   - Нет, мы не поедем прямо в лагерь, - сказала она.

   - Вы забываете про обед, - напомнил Крис.

   - Но я помню о Команче, - возразила она, - мы поедем прямо на ранчо к его хозяину и кончим дело о покупке. Обед подождет.

   - Кухарка не может ждать, - засмеялся Крис. - Она уже грозила оставить место, потому что вы всегда опаздываете и меняете часы обеда.

   - Даже если и так, - ответила Льют, - тетя Милдред найдет кухарку. Но мы ни в коем случае не должны упустить Команча.

   Они свернули с дороги и начали подниматься по ущелью Нэн. Дорога круто шла к перевалу, а оттуда спускалась в долину Напа. Подъем был труден, и лошади шли медленно. Иногда дорога вилась по краю ущелья, футов на сто над руслом потока, а иногда спускалась к самой воде, и всадникам приходилось много раз переправляться через ручей. Они ехали то под тенью развесистых кленов, то карабкались по безлесым горным хребтам, покрытым сухой, растрескавшейся от солнца землей.

   Взобравшись на один из таких хребтов, они выехали на ровную дорогу, тянувшуюся почти четверть мили без крутых подъемов. С одной стороны ее высился горный массив, а с другой - берег ущелья отвесно падал вниз к потоку, едва заметному в зеленой бездне. В тихом безветренном воздухе явственно слышался ропот ручья и жужжание диких горных пчел.

   Лошади шли крупным, спокойным шагом. Крис ехал по краю обрыва и смотрел вниз, в дивную, почти бездонную зеленую глубину. Все усиливаясь и заглушая жужжание пчел, доносился до них шум падающей воды. Он становился все явственней и явственней.

   - Посмотрите, Льют! - воскликнул Крис.

   Льют наклонилась и заглянула в бездну. Под ними внизу пенилась вода и падала со скалы точно белая живая лента, вечно движущаяся и вечно остающаяся на месте, непрерывно меняющая свой состав, но никогда не меняющая формы, - воздушный водяной путь, такой же призрачный, как туман, и такой же вечный, как стоящие вокруг горы, как деревья, растущие на скалах, глубоко внизу, в зеленой чаще которых исчезал водопад, низвергаясь в реку.

   Как видение, мелькнула эта картина и осталась позади.

   Льют и Крис, подчиняясь одному чувству, взглянули друг на друга.

   - О, Крис, как хорошо жить... и видеть вас здесь, рядом со мной!

   Он ответил ей нежным взглядом. Все, казалось, соединилось в этот день, чтобы дать им ощущение блаженства. Легкое движение животных под ними, ощущение горячо переливающейся в жилах крови, ласкающее прикосновение теплого ветерка, обвевающего их лица, и красота, разлитая кругом, в которую они погружались.

   Они смотрели друг на друга, слегка покачиваясь в седлах. Весна природы и весна их юности кипела в их крови. Тайна жизни трепетала в их глазах, готовая раскрыться, и казалось, что вот-вот будет произнесено магическое слово, которое уничтожит все печали бытия.

   Дорога круто повернула, и внезапно показались вершины ущелья. Над их головами вздымались высокие гряды. Они ехали, глядя на быстро развертывающуюся перед ними панораму. И вдруг... Не было ни одного предупреждающего звука. Льют ничего не слышала, но прежде чем лошадь упала, она почувствовала, что согласное движение двух животных, идущих одно за другим, чем-то нарушено. Она обернулась и в ту же секунду увидела, как Команч упал. Он не споткнулся, не задел за камень, он сразу упал на полном ходу, точно был свален оглушительным ударом.

   В это мгновение она вспомнила все предсказания прошлой недели. Точно молния пронизала ее мозг. Долли была впереди лошади Криса, но вдруг она повернула голову, и глаза ее остановились на падающем Команче.

   И все это случилось в одну секунду - в миг, который кажется длиннее вечности. Команч рухнул так неожиданно и с такой силой, что воздух шумно вырвался из его могучих легких. Быстрое падение увлекло его вперед, за край обрыва. Седок, сползший при падении на шею лошади, силой своей тяжести заставил ее полететь головой вниз в бездну. Льют была уже на земле, у края обрыва. Она не помнила, как соскочила с лошади. Вместе с Команчем катился в бездну Крис - правая нога его зацепилась за стремя, и он не мог ее высвободить. Обрыв был так крут, что ни человек, ни лошадь не могли удержаться на его скате. Земля и мелкие камни, за которые цеплялись они при падении, катились вниз вместе с ними и впереди них, точно лавина. Льют стояла неподвижно, прижимая руку к сердцу и не отрывая глаз от бездны. И в то время, как она смотрела на это страшное падение, перед ее глазами проносился призрак отца, наносящего невидимый удар, который сразил Команча на полном ходу и сбросил лошадь и седока в пучину.

   Обрыв сбегал вниз тремя уступами. Каменистое дно ущелья лежало на четыреста футов ниже того места, где стояла девушка и смотрела вниз. Она видела, как Крис тщетно старался освободить свою ногу из стремени. Команч цеплялся за каждый выступ скалы. На склоне между первой и второй террасами лошадь вдруг зацепилась за что-то, Крис успел схватиться за куст мансаниты и обеими руками держался за растение. Но лошадь заскользила снова, и Льют видела, как натянулось стремя, как напряглось тело Криса и вытянулись его руки. Куст мансаниты был вырван с корнем, и Крис соскользнул с края выступа... Льют потеряла его из виду.

   Но вот она снова увидела и человека и лошадь. Они катились вместе - то человек ниже лошади, то лошадь ниже человека. Крис больше не боролся. Он и лошадь скользили по третьему склону. Недалеко от края последнего обрыва Команча задержал небольшой круглый камень. Команч лежал неподвижно, и около него, все еще связанный с ним стременем, лицом вниз лежал его седок.

   - О, если бы только лошадь не двигалась, - громко сказала Льют, мысль которой все время искала спасения для Криса. Но в то же мгновение она увидела, как Команч снова стал бороться, и опять перед ней пронесся призрак отца, и ей показалось, что невидимая рука схватила поводья и дернула лошадь. Команч забился, скатился с камня, за ним последовало тело всадника, и оба, человек и лошадь, исчезли из ее глаз. Они упали на каменистое дно ущелья.

   Льют оглянулась. Она одна в мире! Ее любимый ушел навсегда. Ничего не оставалось здесь от его жизни. Только отпечаток подков Команча и следы тела там, где Крис соскользнул за край обрыва.

   - Крис! - крикнула