Лейкин Н. А. Шуты гороховые: Повести. Рассказы
М., "Русская книга", 1992.
Открытие музыкальных увеселений в Павловске. Народ кишмя кишит в вокзале. Плебс перемешался с аристократией. Белеется фуражка кавалергарда, и блестит ярко наутюженный циммерман апраксинца. Паровозы все еще подвозят публику. Гремит музыка. Кругом толкотня.
- Ой, Семен Семеныч, легче! И то шлейф оторвали! - говорит разряженная купчиха.
- А ты терпи! На то открытие! - отвечает супруг.- Назвалась груздем, так полезай в кузов. Спиридон Мартыныч! Наше вам с огурчиком! - восклицает он при виде другого купца.- Какими судьбами?
- Где люди, там и мы. Не отставать же стать. Чудесно! Ей-Богу чудесно! Возьмите, скольку народу набралось. И какая все публика! Прелесть. У меня сейчас платок и перчатки украли.
- Публика чистоган, белая кость. Вот где благородному-то обращению поучиться. Я вот жене и говорю: приглядывайся, как модные дамы себя соблюдают. Доходи умом-то.
- Ну и что же, Анна Ивановна, доходите?
- Дохожу, по малости,- конфузливо шепчет молодая супруга.
- То-то... не ударьте супруга-то вашего в грязь лицом. К примеру, ежели вас толкнут и скажут "пардон", а вы сейчас - "мерси". Капельдинера-то, что перед музыкантами палочкой помахивает, видели?
- Показывал я ей.
- Этот погрузнее супротив прошлогоднего-то будет. Десять тысяч, сказывают, на свой пай получит. Вот и смотри! Иной и топором машет, а стольких денег за всю свою жизнь не выгребет, а тут наткость - палочкой!
- Да ведь ему не за это такие деньги платят. Палочкой помахивать мудрости не составляет.
- А за что же?
- А за то, что когда он был в городе Италии, так папе римской служил.
- Теперь куда?
- Да думаем соловья в парке послушать. А то быть в Павловске на открытии и не слыхать соловья, как будто и неловко...
- А свистит уже разве?
- Так и заливается, говорят. Конечно, погода теперь - кислота, а все-таки... Ну, да ведь здесь, надо статься, подсаженные соловьи-то.
- Погода - скипидар, что говорить! Я даве инда продрог весь. Вы в буфете-то толкались уже?..
- Нет еще.
- Так не хотите ли насчет горностаю дербалызнуть. По собачке опрокинули бы. Дамам мороженого.
- Ну вас, Семен Семеныч! И без того холодно,- говорит жена.
- А ты подуй! Да не вдруг ешь-то, вот и не будет холодно! Протискивайся, Спиридон Мартыныч. Что ее, дуру, слушать!
Купцы направляются в буфет. Там теснота и давка. Все столы заняты. Прислуга сбилась с ног, подавая требуемое. Кругом пьяно. Кто-то затягивает песню.
- Оставь, Вася! Безобразно,- останавливают его.
Купцы приснащаются к буфету.
- Вот вам по стулику... Садитесь и ешьте мороженое, а уж мы на дыбах свою порцию глотать будем.- говорят они дамам.- Насыпьте-ко нам, молодцы, парочку двухспальных да редисочку пополам. Сеня! Сеня! Слышишь, как соловей-то свистит!
- Что ты врешь? Это машина!
- А ты думай, что соловей, и благо тебе будет! Ну-ко, с открытием! Соси!
Купцы выпивают и крякают.
- По одной-то, так хромать будешь! Нужно повторить! Сыпьте, сыпьте, неверные! Теперь с букивротцом. Маханиной нас не накормишь? - обращается один из них к татарину-лакею.
- Несходно-с. Нынче лошади-то на конножелезку требуются.
- Сеня! Соловей-то как заливается! Ах ты, Господи! Самку кличет.
- Да это машина.
- Ну и пущай ее! А ты веруй, что соловей. Ведь тебе все равно... Позвольте! Анна Ивановна! Когда у нас дяденька Захар Игнатьич окочурился?
- Одиннадцатого мая два года будет.
- Так вот, я этого самого соловья на Волковом слышал. Понимаешь ты, сначала это круглит вавилонами, а потом как затрещит, затрещит, защелкает! Что ж, уж все одно, саданем по четвертой за соловья-то! Ведь без четырех углов дом не строится! Опять, опять засвистел! Ах, бык те забодай!
- Да это, ей-ей, машина.
- А ты знай пей за его здоровье да и шабаш!