Лейкин Н. А. Шуты гороховые: Повести. Рассказы
М., "Русская книга", 1992.
Хитрец был наш хозяин Пуд Стахиевич Крокодилов; такой хитрец, что, кажется, исходи все рынки - другого такого не найдешь. Четыре раза в мою бытность у него он "свою совесть очищал", то есть банкрутился и делал с кредиторами долговые сделки, да так счастливо, что больше двугривенного или четвертака за рубль никогда не платил. И всегда у него на этот счет предлог был: то лавка сгорит, то "ходебщики", то есть разносчики по домам, которым он продавал красный товар, не платят, то "его молодцы на левую ногу обделали". А уж где такого человека обделать! Не только что палец ему в рот не клади, кулак не клади - и тот откусит. И ведь всегда это ему благополучно с рук сходило. Лавку сейчас переведет на имя жены, чтоб, значит, к ней приступу не было, не моя-де, а сам наденет старенький сюртучишко да рваные сапожонки да по кредиторам с "ерестиком" и ходит, валяясь у них в ногах, чтобы подписались, что согласны взять по двугривенному за рубль. И брали, потому чувствовали, что не возьми по двугривенному, так убежит он "в свое место" и ни копейки с него тогда не получишь.
Лавка у него была вертеп разбойничий, он сам атаман, а мы все - молодцы-разбойники, и только надень на нас красные рубахи да вымажь лица давленой клюквой и сажей, так совсем заправские: точь-в-точь как в Александринке в "Двумужнице" или в "Ермаке" играют. Лавка наша была двухэтажная; внизу торговали красным товаром, а вверху шапками и готовым платьем. Вывески никакой не было: ни номера, ни фамилии, на тот случай, что ежели обмерим или что гнилое спулим и покупатель назад принесет, так чтоб отречься было можно. Сам, бывало, на пороге стоит и как заметит, ежели покупатель что назад несет и нашу лавку отыскивает, сейчас нам крикнет: "Измени хари!" Ну, мы сейчас: кто надуется, кто рот в сторону своротит и брюхо выпятит, кто шапку на лоб нахлобучит и сгорбится. Это, собственно, для того, чтобы покупатель хоть по приказчицкому облику лавки не узнал. У нас один молодец такой мастак был, что семь харь из своей собственной хари делать мог и хозяин его за это ценил и нам в пример ставил.
Крокодилова даже соседи боялись, потому дня не проходило, чтобы он у них покупателей не отбивал. И ведь как это делал, какая у него хитрость в башке бывала, так просто уму непостижимо! Придет, бывало, к соседу покупатель и спросит, к примеру, шелкового атласу или бархату, сторгуется и велит отрезать сколько нужно. Крокодилов все это видит и тотчас же, как только приказчик берется за ножницы, шмыгает в соседнюю лавку, важно подходит к прилавку, щупает доброту только что сейчас купленного покупателем товара и говорит: "Удивительно, как нонче до всего дошли. Бархат-то ведь совсем на вид шелковый и не узнаешь, что из бумаги". Покупатель, покупавший бархат за шелковый, выпучивает глаза и начинает ругать продавца, хотевшего ему продать бумагу за шелк. Продавец, продававший, действительно, шелковый бархат, божится, что бархат шелковый, и в свою очередь ругает Крокодилова, а тот с улыбочкой отходит в сторону: дескать, ври, что знаешь! Выругавшись вволю, покупатель, разумеется, выбегает из лавки, а Крокодилову только этого и нужно, он сейчас к нему и начинает рассыпаться:
- Пожалуйте к нам!.. У нас самый первый сорт лионский... Уж и захотели вы у них покупать! Да они отца с матерью надуют! Вчера одной генеральше продали десять аршин полотна, отвели глаза да калинкор и завернули. Нас торговца надуть трудно. Хорошо, что я подвернулся, а то бы плис вместо бархату-то домой принесли; да и не плис, а, чего доброго, полотно бы вам вместо плису-то завернули. Пожалуйте, вот наша лавка!
Затащит таким образом да и сдерет втридорога, потому покупатель в него уж вверившись и торгуется слегка, ради блезиру.
Во втором этаже, как я уже сказал, у нас была торговля готовым платьем и на всем полу, на пол-аршина, было наложено сено. Ежели покупатель спрашивал, для чего это сено, то ему отвечали, что, мол, "снизу дует, а покупатели жалуются, так чтобы простуды не было". Но сено было положено не для этого случая, а для того, чтобы при примерке бурнуса, тулупа или шубы продаваемая вещь казалась длиннее. Топчется покупатель в сене и видит, что вещь-то действительно хватает по полу, то есть до сена. Иному, конечно, и невдогад, а хозяину это на руку. Сверх того вся верхняя лавка была оклеена темными обоями, и не только стены, но и двери. Двери были оклеены для того, чтоб покупатель, ежели не сторгуется в цене, не сразу бы мог их найти, а тем временем его бы было можно уговорить кой-что прибавить. Двери было действительно трудно найти, потому как только, впускался покупатель, сейчас же их захлопывали и вешали на них шубы, сюртуки, брюки и пр. Покупатель чуть не плачет и вон просится, ругается, грозит, а его все не пускают. Особенно, бывало, жалко было женщин; те там чуть в обморок не падали и еле живые от страху спускались вниз, разумеется, уже с покупкой, так как без покупки оттуда их не выпускали. Чтобы улаживать с ними дело, у нас были на этот счет два особенные ловкача. Те просто запугивали смертью. "Покупай, мол, а то зарежем!"
Зайдут, например, в лавку две горничные и спросят бурнус. Ловкачи сейчас перемигнутся между собой и к ним.
- Пожалуйте, есть! Самые княжеские и генеральские!.. Пожалуйте!..
И поведут их наверх. Приведут, как водится, захлопнут двери, навешают на них разной дряни и ну бурнус показывать. Пересмотрят женщины с дюжину бурнусов, но ни один им не нравится, а который ежели понравится, так цена дорога; хотят выходить из лавки, а выходу нет, и начинается следующая сцена:
- Нет, нам не нравится да и дорого. Вы нас выпустите. Где выход-то?
- Зачем вам выход? Послушайте, пожалуйте! Вы взгляните... Чем это не вещь за двадцать пять рублей?.. Хоть во дворец, так и то явиться можно...
- Да дорого...
- А какая ваша цена? Откройте ротик, подарите словечком...
Женщины улыбаются от этой любезности.
- Да цена-то несообразная... Двенадцать рублей...- говорят они, чтобы отвязаться, и снова ищут выход.- Вы нас выпустите.
Молодец возвышает голос.
- Зачем же выпустить-то?.. Вы давайте настоящую цену... А то только нарыли. Ну, прибавляйте...
- Да как же прибавлять-то. Ей-Богу, больше не стоит... Вы уж, Бога ради, укажите, где двери...
- Не стоит, не стоит? А позвольте вас спросить, кому лучше знать, что что стоит? Торговцу или покупателю? Мы с малых лет приучены... Давайте же настоящую-то цену. Что в самом деле ломаетесь... Коли пришли покупать, так покупайте, а то нарыли, да и вон...- наступает молодец.- Ведь вещь, как и человек, трется и стареет... ведь и вы через пять лет не такие будете. Ну, накидывайте!
Женщины начинают робеть и переглядываться между собою.
- Да что же, пятнадцать рублей дадим,- выговаривают они наконец.
- За эту-то вещь пятнадцать? Да вы посмотрите, какая она... Вы ее видели ли?
Молодец хватает их, тащит к окну, отдергивает занавеску, и глазам представляется сидящий на окне другой молодец и точащий на бруске огромный поварский нож. Увидя такую картину, покупательницы до того пугаются, что от страху еле могут стоять на ногах и говорить. Нож, оттачиваемый для нарезывания кошке говядины, помогает. Для того чтобы хоть как-нибудь выйти из вертепа, именуемого лавкой, женщины набавляют еще три рубля и покупают, наконец, за восемнадцать рублей бурнус, не стоящий и пятнадцати.
Вот какой был вертеп у купца Крокодилова, вот какой он был сам атаман и вот какие у него были разбойники!
Разбойник был наш хозяин Пуд Стахиевич Крокодилов и так же, как другие знаменитые разбойники, вроде Ваньки Каина и Картуша, шутник был. Разница была только та, что для шуток своих он выбирал людей не сильных мира сего, но слабых. Шутки свои он производил большею частью летом, когда в торговле затишье, а всегда в сообществе своего любимца молодца Гаврилы, того самого, который из своего собственного облика семь харь делать мог. У Гаврилы этого для шуток разных над покупателями были даже разные орудия припасены. Так, была у него коробка, наполненная пылью, и коробка эта всегда стояла на самой верхней полке и предназначалась для "отначиванья" или отваживанья навсегда какого-нибудь надоедливого покупателя.
Приходит, например, старуха, показывает образчик и спрашивает:
- Есть у вас ленты масакового цвета, только чтоб не в небесный цвет, а в медную искру ударяло?
Гаврила уж около нее и говорит:
- А много ли вам, сударыня, нужно?
- Аршин, не больше.
- Ну, с аршин-то найдется. У нас остаточек махонький. Дешево отпустим. А сам между тем думает: "Ну, нужно насмешку сотворить".
- Так покажите.
Гаврила начинает морщиться и говорит:
- Высоко больно стоят-то эти самые ленты. Вот она - коробка-то где... Нужно на прилавок лезть. Сударыня, не во гневе вам будь сказано... Вот видите ли: я в Крымскую кампанию в ополчении служил и был ранен в ногу, так нога-то словно палка. Не поможете ли мне ее на прилавок занести, сделайте Божескую милость.
Старуха берет его ногу и начинает заносить на прилавок. Гаврила стонет: "Легче, легче",- и наконец взбирается на прилавок, берет с верхней полки приготовленную с пылью коробку, но вдруг вкрикивает якобы от боли в ноге и роняет коробку старухе на голову. Обсыпанная пылью и испуганная старуха начинает ругаться, а Гаврила, не спускаясь с прилавка, потирает ногу и стонет:
- Нет масакового цвета, нет... верно весь продали... Только задарма ногу разбередил... теперь опять на сорок копеек мази потребуется.
Ходил к нам в лавку жид-фактор и завсегда завалящийся товар скупал. У жида у этого была очень маленькая голова и преогромная шляпа, доставшаяся ему с чьей-то большой головы. Пришел он однажды к нам, нарыл товару целый ворох и стал давать самую неподходящую цену. Крокодилов был в лавке, рассердился на этого жида и ну его ругать.
- Только,- говорит,- зря шляешься да товар мнешь. Пошел вон, Христопродавец, свиное твое ухо!
Подошел к нему сзади, схватил за поля его шляпы да и нахлобучил ему ее на самые плечи и вытолкал его из лавки на линию. А уж у нас молодцы на линии, что твои собаки, охулки на руку не положат. Как увидали этого самого жида в нахлобученной до самой шеи шляпе, вмиг подхватили его, кто пинка дал, кто толчка, кто в загривок, да так, словно сквозь строй через всю линию и прогнали. Фалды даже на сюртуке оборвали, галстук с шеи сдернули. Очнулся жид на другом конце линии и только с помощью будочников стащил с головы своей шляпу, так крепко она была нахлобучена. Хоть и много у нас в рынке над ним шуток шутили и завсегда все с рук сходило, но на сей раз он обиделся. Сейчас в квартал и на Крокодилова жалобу... Наутро повестка. Крокодилов пошел в квартал. Надзиратель ему был знакомый; завсегда пьянствовал вместе и чуть не каждый день в горку играли. Приходит. Жид уже там. Надзиратель сидит и никак не может от смеху, удержаться.
- Что это ты, говорит, Пуд Стахич, с Иудиным-то племенем наделал? Вот жалуется на тебя, что ты его избил и шляпу ему испортил.
- Я его бил? Я ему шляпу испортил? Врет он, ваше благородие, как перед Истинным, врет! Не токма что бить, а пальцем его не тронул. Я ему только вот что сделал...- И не успел жид рта разинуть, как Крокодилов выхватил у него из рук шляпу и снова нахлобучил ему ее до самых плеч.
- Вот это я точно сделал, не отрекусь.
Надзиратель и вся контора так и покатились со смеху.
Жид на дыбы.
- Ежели, говорит, ваше благородие, вы за меня не заступитесь, я выше пойду.
- Зачем не заступиться, заступлюсь, только начинай форменным манером. Подавай прошение на гербовой... да там еще с тебя придется...- и надзиратель начал высчитывать, сколько придется с жида.
Жид призадумался. Денег было жалко. Надзиратель это видел, отвел его в сторону да и говорит:
- Мирись, бери с него два целковых на шляпу, выгоднее будет.
Так на двух рублях и покончили.
А то так у нас раз шутку сшутили с попом, да такую шутку, что линия целую неделю со смеху помирала. Зашел к нам раз в лавку поп, простенький, из деревенских, и зашел первым покупателем, а уж у рыночников примета: ежели поп зайдет с почину, так целый день торговли не будет. Крокодилов был в лавке и крепко на это рассердился, ругаться начал, а Гаврила приказчик ему и говорит:
- Позвольте, Пуд Стахич, я над ним шутку устрою.
Крокодилов обрадовался.
- Устрой,- говорит.
Поп был в верхней лавке и покупал там шапку. Гаврила сейчас наверх. Вбежал туда впопыхах, прямо к попу, да и говорит:
- Батюшка, спасайтесь!
Поп побледнел.
- В чем дело?
- Беда! Кто Богу не грешен, царю не виноват! Грешным делом купили мы краденый товар и теперь внизу обыск, полиция нагрянула и уж всех молодцев перевязали. Сейчас придут и сюда! Спасайтесь, Бога ради, а то и вас за сообщника примут.
- Куда?
Поп засуетился.
- Вниз нельзя, потому на лестнице схватят. Пожалуйте вот сюда в окошко, на галдарейной крышке постоите.
Взял, выпустил его на крышу галереи да и запер окошко. Поп очутился на крыше и начал по ней бродить, а уж внизу на линии сбежалась целая толпа молодцев, указывала на него пальцами, хохотала и кричала: "Держи его! хватай!"
На крыше поп пробыл с четверть часа и рад был, что его наконец через окно снова впустили в лавку, так как с крыши вниз другого хода не было. Попавши в лавку, поп без оглядки бросился из нее вон с такою поспешностью, что даже забыл принесенный с собой кулек, в котором находилось пять фунтов сахару, чай и прочая провизия.
По линии он бежал во всю прыть, а молодцы кричали ему вдогонку: "Держи его! Держи!"
Вот как шутили в разбойничьем вертепе у Крокодилова.