Степан Семёнович Кондурушкин
Стоит на реке Волге село Обваловка. Около Обваловки лес большой, старинный.
А в лесу жила ворона.
Ворона, с виду, самая обыкновенная как и все прочие вороны: в сером жилете, в тёмной юбке, в тёмном платке. Глаза круглые, чёрные; нос толстый.
Ну, и голос был у неё вороний. Каркнет:
- Гр-р-рабят!
Жила она на одном сучке, в дедовском гнезде, может, уж лет тридцать. Воронят выводила, по деревне летала, пищи искала.
Плохо кормилась.
Мимо Обваловки по реке пароходы ходят. За пароходами чайки-величайки летают, что с парохода упадёт - подбирают.
Перед вороной величаются.
Ворона на сучке над водой сидит, а чайки на воду перед вороной сядут, красотой своей величаются. И так и эдак вертятся.
Говорят:
- Смотри, ворона, какие мы чистенькие да красивые! Платья на нас беленькие, ножки у нас красненькие! А у тебя одна жилетка белая была, и ту затаскала: серая стала.
- Мы за пароходами летаем, всякие сладости подбираем, в воде купаемся, каждый день умываемся. Оттого и чистые. Потому и гладкие.
- А ты в помойных ямах копаешься, в грязи живёшь. Тебя все гонят да бьют.
- А нас зовут и ждут.
- На палубе чистенькие дети ходят, нам калачики носят, по кусочку бросают, а мы подбираем.
- Хорошо живём.
Сидит ворона на сучке.
Задумалась наша ворона. Даже голова разболелась, и нос от раздумья горячий стал.
Трудно было вороне.
Деды и прадеды около Обваловки жили, по задворкам кормились, кроме своей деревни нигде не бывали. На одном сучке жили, воронят плодили.
Здесь и подохли.
Как же нашей вороне не по-дедовски жить?
Засмеют!
Заклюют!
Страшно...
А была наша ворона умная. И говорит сама в своём уме:
"Дай и я за пароходом полетаю, своего счастья испытаю. Пусть смеются, пусть бранятся.
Насмеются и устанут.
Побранятся - перестанут.
А я попробую".
Видит - идёт пароход.
И полетела за пароходом.
А чайки-величайки над ней смеются.
- Зачем ты, ворона, прилетела?
- Отчего на своём сучке не сидела?
- Потонешь!
Ворона молчит, за пароходом летит, в воду смотрит.
Увидала что-то в воде, кинулась. Крылья намочила, чуть не потонула. Носом ухватила, вытащила.
Смотрит - пробка!..
А чайки хохочут. Даже в воду со смеху попадали. На волнах качаются, перед вороной величаются.
Назад полетела ворона.
Когда против ветра летела - была ничего себе, ворона как всякая ворона. А полетела по ветру - ветром перья все на ней приподняло, - помелом стала ворона.
А чайки гладенькие, чистенькие вокруг вороны летают, от смеху помирают.
Даже заплакала ворона от стыда и досады.
На гнездо прилетела, целую ночь проплакала.
О сучок слёзы вытирала.
Думала.
Сама с собой рассуждала.
"Ну, что ж! Всякое дело уменья требует. Научусь, буду и я не хуже чаек за пароходами летать, в воде сладости подбирать. Никто в один день мастером не сделался.
Ещё попробую".
На другой день, как только завидела ворона пароход, опять за ним полетела.
Палуба белая, чистая. На палубе господа гуляют, чай, кофей попивают. Нарядные дети бегают. Играют.
Стоит у перил девочка, булочку ломает, чайкам по кусочку бросает. Чайки хватают да глотают, даже до воды не допускают.
С лёту берут.
Ворона шасть туда же. Близко подлетела, да как крикнет по старой привычке:
- Гр-р-рабят!
Это уж, извините, такая у вороны поговорка, - к делу и не к делу "грабят" кричать.
Девочка от удивления всю булку из рук выронила.
А ворона тут как тут. Нос свой как железные клещи раскрыла, булку подхватила, да к себе на сучок и полетела.
Чайки уж не смеются.
Рассердились.
- Вишь, - говорят, - ворона, так и есть ворона, мужицкая лапа. Целую булку ухватила.
- Проклятущая!
Погнались было за ней чайки. Наперерез залетали. "Брось!" - кричали.
Да где тут, не вырвешь.
Унесла.
Сама себя не узнала ворона, когда булки наелась.
Никогда она такой пищи не пробовала. Лёгкость такую в себе почувствовала, что, кажись, под небеса бы взлетела.
Даже сон ей особенный этой ночью приснился. Будто дерево стоит, дуб старинный. А на нём булки растут.
Мно-о-о-ожество!
Обрадовалась во сне ворона. Да только от этого пользы никакой не вышло. Во сне порадуешься много, а не поешь ничего. Всё голодный проснёшься.
На другой день опять ворона за пароходами полетела.
И стала с тех пор наша ворона за пароходами летать, себе пропитание по-новому добывать.
Над вороной смеялись.
Ворону ругали.
- Ты, - говорят, - ворона, не по-вороньему живёшь. Это чайки-величайки за пароходами летают, с барского стола кусочки подбирают. А мы - вороны, мужицкие птицы. Испокон веков в Обваловке жили, горе и радость с мужиками делили.
- А ты куда полезла?
- Умнее дедов хочешь быть?
- По-новому думаешь жить?
- Да мы тебя заклюём!
- Да мы знаться с тобой не станем!..
Только поговорили, а не заклевали.
Погалдели, посмотрели, да и сами начали за пароходами летать.
Когда по Волге на пароходе поедете, так и увидите. Летят за пароходом белые чайки, а между ними одна или две вороны.
И полёт, и голос, и одежда, и все повадки - всё старое, воронье. Только по-новому жить стали.
Из Обваловки улетели. Живут уж, где Бог приведёт: сегодня здесь, а завтра там ночуют.
Конечно, не все вороны жизнь свою переменили. Сразу это не делается.
Однако, многие уж теперь за пароходами летают.
Источник текста: Кондурушкин С. С. Звонарь (Рассказы). - М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1914. - С. 71.
Подготовка текста: Евгений Зеленко, июнь 2012 г.
Оригинал здесь: Викитека.