Кондурушкин Степан Семенович - Хараба

торону от рассказа. Так вот, к этому-то Шибли и попала Хара́ба на хранение. Друзы не как мусульмане: они больше уважают женщин, но... трудно было видеть Хара́бу и не влюбиться в неё, а уж такому чёрту, как Шибли Атраш, и подавно. Положим, у Шибли была жена, а друзы могут иметь только одну жену. Но развод у них, как и у мусульман - одно слово мужа. Если жена идёт куда-либо в гости, то говорит мужу: "Я иду туда-то"... Муж говорит: "Иди и приходи обратно". Если муж не скажет "и приходи обратно", - он разведён с женой. Шибли задумал взять Хара́бу себе в жёны. Именно в жёны... Он написал митрополиту ответ, что Хара́ба будет у него в полной безопасности, и я уверен, сдержал бы своё слово...

  

   ...Увидев, что Хара́бу им не достать, родственники стали просить митрополита, чтобы он выпустил из тюрьмы бедуина. Очень уж много им было убытков от кочевников-родственников заключённого. Что было делать митрополиту, когда сами обиженные просят примирения? Написал он в Дамаск кому следует просьбу о том, чтобы бедуина отпустили из тюрьмы. Бедуин приехал в Хауран, да и начал снова слухи нехорошие про Хара́бу распускать... Между прочим, и стихи сочинял. Слухи-то распускал нехорошие, а стихи сочинял совсем как влюблённый поэт: грубоватые, потому что всё-таки дикарь он, но печальные и порой не лишённые поэзии. А иной раз пускался в сатиру. Слышал он про старого жениха Хара́бы н сочинил такие стихи:

  

   "Не грешно ли седому жениться на девице?

   Она в пору такому, как я,

   Который играл бы ей на тамбуре [*]...

   Старику пусть сядет нарыв на спине,

   Чтобы был, как тамбура...

   Седой пошёл в пекарню,

   Вытряс из бороды пару вшенят,

   Выросла из них пара телят, -

   Пашут, не оставляют ни одного целого места..."

  

   [*] - Тамбура - ударный музыкальный инструмент, на подобие барабана.

  

   ...И всё в таком роде. Родственники Хара́бы сердятся ещё более... А митрополит в это время подыскал Хара́бе жениха: какой-то торговец из Дамаска. Небогатый, но хороший человек. Митрополит рассказал ему, что случилось с Хара́бой. Убедил его жениться, расхвалил Хара́бу, обещал за хорошее дело награду от Бога. Ну, тот и согласился. Думаю, что митрополит пообещал ему кое-что и кроме награды от Бога...

   Осталось только уговорить выйти замуж за нового жениха Хара́бу. Понятно, хоть и сердятся на неё родители, а всё без них в этом деле не обойтись. Позвал митрополит отца Хара́бы к себе. Рассказал ему, в чём дело, начал уговаривать, чтобы согласился и не противился браку, а деньги старому жениху в Зора возвратил обратно. Тот будто ничего, - на всё готов. Поехал митрополит с Талялем к Шибли Атрашу за Хара́бой.

   И я с ними увязался, как вечный жид. Помимо того, что я любил эту девочку, судьба её могла заинтересовать всякого. Поехали. Весной дело было. Помню я весь этот день до мелких подробностей, - так врезался он мне в память... Весело было ехать. Весна, солнце такое ласковое, мягкое. Кругом горы синеют, на севере полосатый Гермон сверкает своими снегами. Зелено всё кругом. Даже чёрные колонны, старинные развалины прикрылись немного травой. Кое-где виднеются могильные курганы. Аисты по полю ходят. Поднимешься на пригорок, и столько свету, воздуху перед тобой, такая даль прозрачная, что, кажется, улетел бы в небо, только крыльев нет. Ветер такой мягкий, ласковый, как мать; по лицу гладит, шевелит поспевающей пшеницей и травой. А на земле красные маки разбросаны, точно капли человеческой крови... Как взгляну на них, на эти красные маки весной, так мне и припоминается, сколько крови пролито по этим камням в долгую историческую смуту Востока... Едем, разговариваем с митрополитом. Он меня и спрашивает:

   - Не помнишь ли ты, где это сказано, что во всякой беде причина - женщина?

   - Как же, - говорю; - это один француз сказал: Cherchez la femme [*].

  

   [*] - фр. Cherchez la femme - Ищите женщину.

  

   - Вспомнил, вспомнил, - говорит. - Да, cherchez la femme. Вот, мы нашли, говорит, la femme, но кто в этой беде виноват, - неужели Хара́ба?

   Я промолчал.

   - Видишь, - говорит, - какой вздор сказал твой французский мудрец.

   К вечеру приехали мы в дом Шибли Атраша. Дом у него большой, конюшни - тоже. Взяли слуги наших лошадей, в конюшни поставили, а нас в комнату ввели, лимонадом стали угощать, кофе подали по обычаю...

   Остались мы втроём: митрополит, Шибли и я.

   - Приехали мы, - говорит митрополит, - к тебе за своим кладом. Сохранил ли?

   - Сохранил, - говорит Шибли, - да только возвращать вам не хочу.

   И глаза начал жмурить, как кот.

   - А мы, - говорит владыка, - от тебя не уедем, пока не отдашь.

   - Живите, - отвечает Шибли, - сколько хотите, добро пожаловать...

   - Если нам, - говорит митрополит, - не отдашь, мы к тебе за кладом хозяина пришлём. Хозяина теперь нашли этому кладу.

   - Какого хозяина?..

   И шейх блеснул глазами в нашу сторону.

   - Я, - говорит, - нашёл ей хозяина ещё лучше...

   Митрополит сначала всё шутил, думая, что Шибли тоже шутит. Но тот говорил не в шутку. Когда митрополит понял это, то рассердился.

   - Не бывать, - говорит, - этому, чтобы христианка за друза замуж пошла!

   - Отчего не бывать, владыка? - говорит Шибли. - Хара́ба у меня будет довольна. Знаешь пословицу: "Любовь в старости подобна зрелому плоду на дереве". Её отцу я заплачу, сколько он хочет. А там уж моё дело. И ещё скажу вам, что Хара́бу неволить не буду. Пойдёмте, спросим её. Если она скажет, что не хочет у меня оставаться - берите, я сам к вам на свадьбу поеду!..

   Рожа у него, будто, добродушная, а у самого, вижу, руки трясутся, и бронзовое лицо посерело.

   Встали мы. Митрополит смутился.

   - Нет, - говорит, - лучше я с Хара́бой, как духовный отец, поговорю.

   - Зачем много говорить? Если она захочет остаться, так прямо и скажет. И нечего дело тянуть. Ведь, вы начнёте из неё душу вытягивать да Богом стращать!..

   Стоим мы втроём в комнате, точно три динамитных бомбы. Я-то молчу, но, поверите ли, с трудом сдерживаюсь, чтобы не броситься на Шибли. Как теперь помню эту минуту. Солнце уже закатилось. Фиолетовый сумрак окутал нас. Темно в комнате, а мы стоим и друг друга отлично видим. Стояли мы так, может быть, минуту, но мне помнится эта минута, точно целый год.

   Вдруг случилось то, чего я боялся всё время...

   Иван Казимирович схватил меня за руку и пристально забегал по моему лицу глазами, точно я стал величиной с маленькую козявку и он отыскивал, куда я затерялся. Лицо его побледнело, пальцы дрожали. Он продолжал:

   - ...Вдруг в доме раздался выстрел...

   У меня и по сей час звенит в ушах этот выстрел: коротко так, как всегда бывает в комнате, но очень гулко, и дом весь задрожал. Шибли, как волк, бросился из двери и прямо побежал на женскую половину. Мы за ним. Вбежали в комнату... Не разберём ничего, но страх охватил всех. Поняли мы, что случилось что-то ужасное. Порохом в комнате пахнет, и окно одно открыто. Рассмотрел я - на полу кто-то сидит. Подбежал, схватил за руку, смотрю - Хара́ба. Рот то открывает, то закрывает, смотрит на меня, за пальцы мои ухватилась. Вдруг кровь у ней изо рта хлынула. Она вздрогнула, выпустила мою руку и сразу рухнула на пол, как мешок...

   Иван Казимирович тоже выпустил мою руку, которую раньше сильно сжал, и провёл себе ладонью по лицу.

   - ...Шибли сразу к окну метнулся. Потом в дверь бросился, а сам рукой за пистолет схватился... Всегда он вооружённый ходил. Митрополит загородил ему дорогу, но Шибли оттолкнул его, вырвался и выбежал из дому.

   Остались мы с митрополитом в комнате. Молчим. Ни о чём я думать не мог, а только в голове всё эти слова митрополита вертелись: "Вот, мы нашли женщину, а кто в этой беде виновен, неужели Хара́ба?" Стою около мёртвой и, мгновениями, даже забываю про неё, - в груди такая боль, точно из меня все жилы тянут. Хоть бы заплакать, что ли, да не мог в то время... Женщины начали вбегать. Поднялась суматоха по всему дому.

   Митрополит подошёл к телу, перекрестил мёртвую Хара́бу. "Помяни, - говорит, - Господи, её во царствии Твоём. Умерла без покаяния..." И вышли мы...

   - Кто же убил Хара́бу? - спросил я нетерпеливо.

   - Кто убил?.. Неужели вам не ясно? Отец её убил, отец свою дочь... Шибли выбежал, всё искал его, чтобы убить. Но тот догадался, спрятался, в яме какой-то просидел. На дворе стемнело, поэтому Шибли и не нашёл его...

   Иван Казимирович помолчал немного, вздохнул и, улыбаясь грустной улыбкой, сказал:

   - Вот и вся история бедной Хара́бы. Налетели на неё тысячелетние предрассудки, как коршуны, и пропала молодая жизнь. Разбери тут, кого винить. Да я и не виню никого, а только иногда бывает так тяжело, так больно вспоминать всё это, в особенности в одиночестве. Как взгляну я, вот с этих гор, на юг, вижу синие острые вершины Хаурана, ну и вспоминаю, что я там пережил!..

   Иван Казимирович замолчал. Посидели мы ещё немного. Чай наш был совсем холоден и густ, точно краска. Пить его было невозможно. Да и часы показывали двенадцать. Село давно уже спало, только где-то далеко озлобленно лаяла собака, почуявшая близость диких зверей.

   Легли мы спать и больше ни о чём не разговаривали. Я был слишком утомлён дорогой и печальным рассказом. А он упорно молчал.

   Проснулся я наутро довольно поздно. Ивана Казимировича в комнате не было. Солнце пробивалось золотыми полосками сквозь ставни окон. Я отворил их. Передо мной во весь рост стоял богатырь Гермон. По его морщинам ползали пушистые облака. Они избегали солнечных лучей и прятались в его голубых тенях, На юге синели острые вершины Хаурана. Я живо вспомнил вчерашний рассказ...

   Через час, простившись с Иваном Казимировичем, я двинулся в путь.

   Передо мной опять была скучная дорога, и Димитрий снова бранил и колотил своего осла...

  

   1903

   Дамаск