Степан Семёнович Кондурушкин
Единственная неприятность
Источник: Кондурушкин С. С. Сирийские рассказы. - СПб.: Товарищество "Знание", 1908. - С. 37.
Абу Уадиа был совершенно счастлив в своей жизни. Конечно, у него, как и у всех людей на свете, были маленькие неприятности. Но эти неприятности не могли испортить его общего довольства судьбой, хотя судьба, как известно, весьма похожа на жену: ею никто не доволен.
Но Абу Уадиа был судьбой вполне доволен, как и своей женой. Хоть немного на свете людей, довольных своими жёнами, но есть. Может быть, и у читателя есть жена, и он (я даже в этом уверен) очень и очень ею доволен, но... Всякий доволен женой по-своему. Абу Уадиа был доволен женой не потому, чтобы она была особенная умница или красавица. Нет, он был человек очень обстоятельный и обращать в женщине главное внимание на ум и красоту счёл бы для себя унижением. Его жена была хорошая хозяйка, покорно исполняла все желания мужа, а главное, - это было самое главное, - она рожала постоянно сыновей, одних только сыновей. Абу Уадиа даже уверовал в то, что жена его не может рожать никого иного, кроме сыновей. Поэтому, когда она бывала беременна, он, сидя в своей лавке на базаре (Абу Уадиа торговал), от нечего делать выдумывал имя будущему сыну, - всегда сыну, а не дочери. Первый сын его назывался Уадиа, что значит Кроткий, почему и сам он назывался Абу Уадиа, т. е. отец Кроткого. Второй его сын назывался Наср Дияб, т. е. Победитель Волков; третий сын именовался Мугиб, т. е. Грозный; четвёртый - Гинд, т. е. Индеец. Теперь Абу Уадиа ожидал пятого, которому уже около месяца тому назад начал выдумывать имя. Он называл его: Прозрачный, Единственный, Милый, Сидящий на Лошади, Совершенный, - но ни одно из этих имён ему не нравилось. Он обращался в мир зверей и птиц и там хотел найти достойный прообраз своему новому наследнику. Но ни Газель, ни Орёл, ни Тигр, ни Соловей, ни Леопард, ни Верблюд, ни даже Лев - ни одно из этих славных имён не могло удовлетворить гордого отца. Однако, он не терял надежды выдумать новому сыну такое имя, которому могли бы позавидовать все Антиливанские горы.
Чувствую, - читатель думает: "Но всё это не может составить полного счастья жизни". Совершенно верно! Не будь у Абу Уадиа ещё другой радости, он не был бы так доволен своей судьбой.
Дело в том, что у Абу Уадиа была ещё прекрасная кобылица. Кобылица была непростая. Вела свою родословную от знаменитого жеребца одного князя из племени Бану-Гиляль и кобылицы, принадлежавшей племени Бану-Курейш. Хотя Абу Уадиа и был христианин, однако не без гордости утверждал, что на её далёком праотце ездил сам пророк Магомет. Кобылица имела свидетельство, в котором подробно перечислялась вся её родословная. Когда Абу Уадиа рассказывал её слушателям, то всегда добавлял, что такой знаменитой родословной позавидовал бы любой из турецких генералов.
Зато Абу Уадиа ухаживал за своей кобылицей и всячески холил её. Он давал ей ежедневно утром и вечером по мерке чистого ячменя, чистил, поил, а в хорошую погоду выпускал гулять по селу. Кобылица ходила по улицам горного села, лазила по горам, резвилась по долинам, сильная, как ветер, стройная, как газель, и гибкая, как рыба. К вечеру она возвращалась в дом и нетерпеливо стучалась в ворота.
Но чем в особенности был доволен в ней Абу Уадиа, так это тем, что кобылица приносила всегда кобылиц. В этом было её главное достоинство. В настоящее время и кобыла, как и его жена, была беременна. Абу Уадиа уж успел запродать будущую кобылицу одному богачу за десять турецких золотых монет.
Итак, жена рожала мальчиков, - за это её Абу Уадиа и любил. Кобылица приносила ему кобылиц, - поэтому она и была ему дорога; можно даже сказать, что Абу Уадиа любил её не меньше жены. Обе они исправно выполняли своё назначение и веселили сердце счастливого Абу Уадиа.
За всем этим, или, может быть, именно поэтому, Абу Уадиа пользовался подобающим от всех уважением и почётом. Как хотите, - счастье есть то же богатство. Счастливого человека, как и богатого, везде любят и всегда рады видеть. Конечно, людей оклеветали, говоря, что они преклоняются только перед богатством. Счастья дайте нам, немножко радости, удовлетворения жизнью - и мы не захотим даже богатства. Ну, зачем много богатства при счастье?..
Но с тех пор, как совершенное счастье и высшее спокойствие человеческой жизни было нарушено в раю, в долине Месопотамской (куда теперь немцы проводят железную дорогу), ни одно человеческое счастье не бывало ещё полным, и не было на земле такого довольства, которое в конце концов не омрачилось бы каким-нибудь неожиданным и неприятным оборотом колеса фортуны. Так, к сожалению, случилось и с Абу Уадиа.
Однажды Абу Уадиа сидел, по обыкновению, в своей лавке на базаре. Он уж продал женщинам несколько кусков синей материи на юбки, два флакона каких-то неведомых миру духов, которые он иногда употреблял с сахаром для отравы мышей; несколько фунтов фиников, и проверял вырученные деньги, чтобы узнать, не обсчитался ли он при получке. Всё время он думал о том, какое имя даст своему пятому сыну, который не сегодня-завтра должен был появиться на Божий свет. Наконец, остановился он на имени арабского богатыря, поэта Антар.
- Прекрасно! - воскликнул он и даже привскочил на месте. - Прекрасно! Пусть он называется Антар. Это будет очень ново. А главное сильно!.. Скажут, - в Антиливанских горах у Абу Уадиа есть сын Антар. Все будут о нём говорить, прославлять и сына, и отца... Превосходно!
Абу Уадиа пришёл в прекрасное расположение духа. В это время в лавку вбежал четвёртый его сын, по имени Гинд, и торопливо проговорил:
- О, отец мой! Мать принесла ребёнка. Пойдём скорее домой...
Счастливый Абу Уадиа тотчас же запер лавку и, побрякивая ключами, пошёл домой. По дороге он разговорился с сыном.
- А знаешь ли ты, как будет зваться новый твой маленький брат? - спросил сына Абу Уадиа.
Мальчик посмотрел на отца с недоумением, немного подумал и сказал:
- Отец мой! Разве ты хочешь назвать ребёнка мальчиком? Бабушка сказала, что моя мать принесла девочку...
Абу Уадиа рассердился.
- Врёшь ты, сын вчерашнего дня! Мать принесла мальчика! Это тебе, поросёнку, хочется, чтобы мать принесла девочку, ибо ты ещё мал и глуп. А я не хочу, понимаешь, не хочу девчонки!..
Абу Уадиа сердился всё больше и больше. В сердце его зародилось сомнение. А ну, как и в самом деле жена родила девочку?! И в душе его поднималась досада, даже злоба на жену за такой промах. Чем ближе подходил он к дому, тем более охватывало его волнение и нетерпение. До дому остаётся всего каких-нибудь двадцать шагов, а ему кажется, что перед ним ещё целая сирийская пустыня.
Наконец, вот и стена его дома. Абу Уадиа тяжело дышал, точно поднялся на вершину Гермона; пот катился с него, как в бане. Он перевёл дух, прислушался к суете и крику баб в доме и постучался в ворота...
В первое мгновение он хотел бежать от ворот, куда-нибудь подальше, но во второе же мгновение краска стыда за собственную слабость бросилась ему в лицо, а в третье мгновение он уже негодовал, что ему долго не открывают ворот. Он ударил скобкой так сильно, что даже больная жена его простонала:
- Отворите, муж мой пришёл...
В комнате, где лежала больная, собралось несколько женщин, болтавших так громко, как будто в комнате работала целая сотня горных водяных мельниц в полном ходу. Абу Уадиа первым долгом прошёл к бабке и, увидев в её руках ребёнка, хриплым голосом спросил:
- Мальчик?!
- Нет, девочка, - не без робости отвечала бабка, однако поздравила:
- Если Бог хочет, дочь твоя будет большая и родит тебе много внуков.
Абу Уадиа позеленел, прошёл прямо к жене и начал её бранить:
- Ах ты, дочь прожжённого! Да сократит Бог твою жизнь, разрушит твою веру! Собака ты, дочь собаки! Разве ты не знаешь, что мне не нужно твоих девчонок? Ты этого не знаешь?!
И Абу Уадиа, в исступлении, замахнулся на больную жену и хотел её ударить. Но присутствующие при этом женщины удержали его.
- Во имя Господа, будь милосерден, Абу Уадиа! Жена твоя теперь больна, не бей её. Разве потом ты не можешь сделать с ней, что хочешь?
Абу Уадиа остановился. Он стоял весь багровый и тяжело дышал, потом повернулся и, выходя из комнаты, прохрипел:
- Подожди ты, я ещё с тобой потом побеседую...
Женщины остались утешать больную плачущую женщину.
- Да, счастлива та, которая родит орлов! Но горе той, которая родит девочек! - сказала одна женщина.
- Когда родится девочка, даже дерево дома загорается, - вздохнув, промолвила другая.
- Зато, когда родится мальчик, ангелы на небе радуются! - воскликнула третья.
В доме шла обычная возня. Бабка с помощью других женщин вымыла ребёнка в тёплой, освящённой заранее попом, воде, потом принялась натирать его крошечное красное тельце солью с вином. Делают это, очевидно, для того, чтобы сразу приучить будущего человека к суровой действительности. Соли насыпали ребёнку везде: между ножек, на шейку, в рот и даже в глаза, которые затем протёрли крепко рукой.
- Дай Бог, чтобы ты никогда не болела, - сказала бабка и закутала засоленный комочек живого тела в пелёнки.
Девочку положили к матери. Завтра снова развернут и снова осыплют солью, ибо полагается это делать в течение семи дней.
Родственники и знакомые Абу Уадиа, узнав, что жена его родила девочку, не пришли к нему совсем, ибо поздравить с рождением девочки - значит обидеть кого угодно, а Абу Уадиа и подавно. Женщины тоже скоро разошлись по домам. Они только сказали роженице:
- Слава Богу, что ты освободилась. Будь здорова.
В доме осталась лишь бабка, да больная жена Абу Уадиа. Сыновья его разбежались играть на улице, а сам он мрачно пошёл на базар в свою лавочку.
Он ни на кого не смотрел и ни с кем не разговаривал. Ему было стыдно, точно он сделал какое-то преступление. Да и злоба не улеглась в нём и давила сердце, как камень. Он тяжело опустился на пол в своей лавочке и просидел так до самого вечера в полном одиночестве. Даже покупатели к нему не заглядывали, точно все сразу узнали, что его жена родила девочку.
Уж поздно вечером пошёл Абу Уадиа домой. Жены он не хотел видеть. Спал и ел в другой комнате, а день проводил на базаре.
Так прошло время до первого воскресенья. Друзья Абу Уадиа знали об его горе и пришли его утешить. Пришёл цирюльник Ибрагим, мясник Курше и священник Ханна. Абу Уадиа пригласил их на крышу своего дома, угостил водкой, апельсинами и кофе. Поговорили о последних европейских новостях, об Японии, о дороговизне хлеба и маслин, о недавней драке. Наконец, свели речь на несчастье Абу Уадиа.
- Всё от Бога, Абу Уадиа! - сказал внушительно цирюльник Ибрагим. - И мальчик от Бога, и девочка от Бога! Ты сам рассуди: если бы не рождались девочки, то ни у тебя, ни у меня не было бы жены.
- Видит Бог, господин Ибрагим говорит мудрые речи! - сказал Абу Уадиа. - А всё же, если у тебя родится девочка, ты не будешь радоваться.
- Я не буду радоваться, потому что у меня нет мальчиков, - ответил Ибрагим. - А ты не должен печалиться, ибо у тебя уже есть четыре сына. Одна девочка не помешает.
- Видит Бог, он говорит правду, - добавил священник Ханна, что-то вытаскивая двумя пальцами из своей бороды.
- Конечно, - согласился Абу Уадиа. - Но не привык я! - закричал он вдруг со слезами на глазах. - Четыре сына один за другим... И вдруг такое несчастье! Знаете, как говорит арабская пословица; дети наших сыновей - наши дети; дети наших дочерей - чужие дети. Вот что мне с непривычки обидно знать!.. Не достаёт только, чтобы теперь моя кобылица принесла мне жеребца.
- Вот это несчастье, - сказал мясник Курше. - От жеребца будет прямой убыток. Здесь его никто не купит, а в Дамаске продать - дадут очень мало.
Абу Уадиа нахмурился.
- Если кобылица принесёт мне жеребца, я его застрелю. Чтобы Абу Уадиа поехал продавать своего жеребца в Дамаск извозчикам!.. Никогда этого не будет!
- Бог даст, этого не случится, - успокоил священник, и снова принялся ловить кого-то в бороде.
- Ну, а как здоровье твоей жены? - спросил мясник Курше.
- Не знаю, - ответил неохотно Абу Уадиа, - не видел. Думаю, что здорова. Что ей делается.
- Вот это нехорошо, - сказал Курше. - Знаешь пословицу: будь милостив к виноватому, - он будет тебе рабом.
- Или другая: за зло делай добро, чтобы стереть зло, - сказал священник Ханна.
Абу Уадиа ничего не ответил. Гости посидели, поговорили ещё о том, о сём и разошлись.
Кобылица вскоре должна была принести жеребёнка.
Абу Уадиа ждал этого события и очень тревожился. Известно, кто хоть раз испытал в жизни крупную неудачу, тот уже не может смотреть судьбе в глаза доверчивым взглядом. И Абу Уадиа теперь тоже начал беспокоиться. Ведь жена родила же ему девочку. Положим, это была простая случайность, но по такой же случайности и кобылица может принести жеребца. А на что ему жеребец?!
От ожиданий и беспокойных сомнений Абу Уадиа плохо спал по ночам, похудел, был постоянно хмур и зол. На стене у него висел заряженный пистолет, на случай, если бы и кобылица вздумала над ним подшутить так же, как и жена. Он хотел сорвать всю накопившуюся в сердце досаду на свою судьбу, на эту первую крупную неудачу в жизни.
Однажды ночью, когда Абу Уадиа, измученный бессонницей, метался на своей постели, в конюшне раздался необычный стук и лёгкое ржание кобылицы. Сердце его забилось сильно-сильно. Значит, кобылица принесла жеребёнка. Но кого? Кобылицу или жеребца?
Абу Уадиа схватил со стены заряженный пистолет и побежал босиком и в одной рубашке в конюшню. Там было темно. Он увидел только, что кобылица нагнулась к земле и с ласковым ржанием облизывает какой-то тёмный комочек.
- Наверно, жеребец! - мелькнуло в голове Абу Уадиа. Он взвёл курок пистолета и заорал на все Антиливанские горы:
- Уадиа, принеси фонарь!
Как ни крепко спал сын его Уадиа, однако услыхал грозный окрик отца и, как угорелый, заметался по дому, отыскивая фонарь. На пороге конюшни он увидел своего отца с пистолетом в дрожащих руках и с багровым лицом.
- Давай сюда! - прохрипел Абу Уадиа.
Вдруг он радостно вскрикнул, швырнул в навоз пистолет, бросился к кобылице, обнял её за шею и поцеловал в горячий лоб. Кобылица устало потёрлась мордой об его плечо и принялась снова облизывать своего детёныша. А Абу Уадиа гладил её по шее, по спине, трепал за уши и чёлку и всё приговаривал:
- Милая, милая! Я был мёртв, и ты меня оживила! Теперь я опять счастлив.
С этих пор Абу Уадиа снова повеселел. Он снова уверовал в судьбу и простил жене её ошибку. А девочку назвал "Единственная неприятность".