Большой гастрономический магазин на Дерибасовской улице накануне рождества, залитый светом ауэровских горелок, сиял, как чертог.
В магазин и из магазина беспрерывно входили и выходили покупатели, увешанные покупками.
Мимо магазина под густо падавшим и мягко, как пух, ложившимся под ноги снегом шмыгали денщики с корзинками с вином, мальчишки из кондитерских с тортами, посыльные с цветами и проплывали нарядные дамы и девицы.
Тьма народа была на улице.
Перебегая от магазина к магазину за последними покупками, люди, празднично настроенные, покрывали улицу громким говором, шутками и раскатистым смехом.
И, вслушиваясь в этот шум, казалось, что теперь не поздний декабрь, а начало весны, когда в душистых акациях шумят, возятся, хлопочут и чирикают тысячи воробьев.
- Марья Петровна! Здравствуйте! - чирикала какая-то дама.
- Здравствуйте, здравствуйте, Ирина Григорьевна!
- Куда так шибко? Да постойте!
- Не могу. Еще одну покупочку надо сделать. Боюсь - магазин закроют. Au revoir!...
- Извозчик!... Во-оозчик! - покрывал этот диалог звонкий голос мальчишки, выскочившего со свертками из магазина.
- Есть! - откликался пушечным выстрелом с мостовой, по которой со звоном проносились сани, точно мукой обсыпанные снегом, извозчик и, как вихрь, срывался с места.
В этой сутолоке, в этой тьме народа, в этом шуме и падающем снеге, как булавочная головка в мешке с пшеницей, как жалобный писк птенца в шуме векового леса, затерялся Сенька Фрукт - совсем незначащая личность, червячок, пропащий гражданин Одесского порта.
Его никто не замечал, и никто не обращал на него внимания.
Толкаемый со всех сторон денщиками, посыльными и господами, он больше двух часов вертелся перед гастрономическим магазином.
Нос, щеки, руки, оголенные в нескольких местах ноги, спина и грудь его - все это было раскрашено и почти до крови натерто морозом. А козлиная русая бородка, усы, брови, веки и куча волос, на которых чудом держался "окурок" фуражки, были посеребрены морозом и похожи на стальные щетки.
Но Сенька не обращал на это никакого внимания.
Засунув руки в рукава своей кофты, - на нем вместо пиджака была женская теплая кофта в заплатах, - надвинув на глаза свой "окурок", скрючившись в вопросительный знак и безостановочно и глухо покашливая, он каждую минуту заглядывал в магазин через настежь раскрытые двери.
Лицо при этом у него делалось злым, как у волка.
В магазине было людно, тепло и весело.
В большом пространстве, огороженном кадками в белых рубахах с надписями "Нежинские огурчики", "Королевские сельди", "Икра паюсная", "Икра зернистая", полками, на которых лежали и лоснились кучи всяких колбас, ветчины, зажаренных уток, тяжелых и блестящих, как зеркало, окороков, и стойками с батареями всяких вин, водок и ликеров топтались в нанесенном с улицы снеге и грязи дамы в шикарных ротондах, мужчины в шубах, чиновники и студенты в николаевских шинелях, кухарки, толкали друг друга, перебирали руками и обнюхивали со всех сторон колбасу, сыр и трещали на разных голосах так громко, что было слышно на улице.
- Дайте же мне наконец полфунта паюсной икры!
- Неужели мне два часа ждать сыру?
- Дайте фунт охотничьих колбас и фунт чайной!
Розовые, как амуры, приказчики в круглых каракулевых шапочках и картузах, в белых передниках, с кожаными нарукавниками возле кистей рук, с карандашиками за ухом метались от одной кадки к другой, от прилавка к прилавку, резали колбасу, ветчину и сыр, взвешивали, заворачивали в бумагу и скороговоркой отвечали нетерпеливым покупателям:
- Извольте-с, сударыня, получить фунт чайной колбасы. Еще чего прикажете? Ничего-с? Мерси-с! Кушайте на здоровье!
- Грибков вам маринованных? Сию секунду-с! Не угодно ли присесть?
- С вас, мусью, два рубля семьдесят три копейки. Извольте получить чек и обратиться в кассу.
- Уверяю, самое свежее! Сегодня только получено. Так прикажете отрезать?...
Получив свои покупки, покупатели направлялись к кассе у дверей, за которой сидел с бесстрастным лицом кассир, расплачивались, опускали мелкую монету в кружку Общества спасания на водах - раскрашенную жестяную спасательную шлюпку - и удалялись.
Улучив момент, когда кассир головой погружался в конторку, Сенька легонько поднимался на каменную ступеньку перед дверьми, выкруглял спину и вытягивал свою длинную шею вместе с серебряной головой, оглядывал публику и поводил носом.
Можно было подумать, что ему доставляет удовольствие послушать разговоры приказчиков с публикой и что он наслаждается запахом окороков, сыров и колбас.
Но как только кассир поворачивал лицо к дверям, Сенька моментально втягивал, как улитка, голову и длинную шею в свои узкие плечи и давал задний ход.
Он соскакивал со ступеньки.
- О, чтоб вас! Анафемы! - ругал он вполголоса покупателей. - Да разойдетесь вы наконец? Все мало вам! Весь магазин хотели бы забрать! И в какую утробу вы столько колбас понапихаете? Чтоб вас разорвало!
Повертевшись немного и потолкавшись в публике, он снова подходил к магазину, просовывал в двери свою смешную голову и ворчал по адресу какой-нибудь барыни в роскошном саке:
- Да будет тебе... торговаться и людям (приказчикам) голову морочить! Сказано тебе, что фунт сыру - семьдесят копеек. Чего же торгуешься? И на кого она похожа? Нацепила на себя шляпу с пером! Умереть можно. Ах ты, чимпанзе!
Будь у меня такая жена, я бы ее в зверинец отправил. Что ты говоришь? Сыр не свежий? Скажите пожалуйста! Оне не привыкли несвежий сыр есть. Боже мой, боже мой, какие мы нежные... А этот длинный в очках на кого похож? На цаплю! Тоже онор имеет и на букву "г" говорит (тон задает).
Ни один находившийся в магазине не избежал его злой критики.
Каждого выходящего из магазина он встречал такими словами:
- Так бы давно. А то стоишь и торгуешься двадцать часов. Слава богу, одним менче.
Но радость сейчас же покидала его, так как на смену одного являлись пять новых. И он от злости сжимал кулаки и скрипел зубами.
"Когда же наконец послободнеет?" - спрашивал он самого себя с отчаянием в голосе.
Сенька вот уже седьмой год, что ходит перед каждым рождеством в этот магазин за обрезками.
Приказчики, освободившись от работы, подзывали его и набрасывали ему в фуражку обрезки охотничьей и чайной колбасы, ветчины и сыру.
Взвесить бы эти обрезки, всего-то их оказалось бы на пятачок.
Пятачок, что и говорить, монета пустячная. Для иного пятачок - все равно что плевок.
А для Сени и для всякого портового босяка в зимнее время - капитал.
Вот почему он готов был ждать даже еще три часа.
Не остаться же ему в праздник без мяса.
Чтобы хоть чем-нибудь развлечься, Сенька подошел к витрине магазина.
В громадной витрине, залитой приятным светом, как в аквариуме, во всю длину ее покоилась громадная, без шелухи рыба, хорошо прокопченная, жирная, сочная, янтарная. Она купалась в соку. Ее окружали полчища разноцветных бутылок, окороков, белые, как молоко, поросята и коробки с разным соленьем.
Дрожь электрическим током пробежала по телу Сени.
У него родилась преступная мысль:
"Посадить на правую руку фуражку, разбить стекло, вытащить быстро за хвост эту подлую рыбину и сплейтовать (удрать) в порт".
Да! Это было бы недурно. "Но куда тебе, несчастному Сеньке Фрукту, - заговорил в нем благоразумный голос. - Будь ты блатным (ловким вором), куда ни шло. А то ведь ты жлоб (дурак). Далеко не уедешь. Сейчас мент (постовой) сцапает тебя, и попадешь ты в участок. И будет тебе в участке хороший праздник".
Сенька со вздохом расстался со своей мыслью и, дабы не поддаться больше соблазну, оставил витрину.
Он опять заглянул в магазин и просиял.
Народу в магазине теперь было совсем мало. Всего пять-шесть человек.
- Слава богу, - проговорил Сенька, откашлялся, вытащил из рукавов красные, как бы обагренные кровью руки, снял картуз и бесшумно влез в магазин.
- Что надо? - грубо спросил кассир.
- Обрезки... Приказчики изволили обещать, - пролепетал он, с трудом ворочая одеревеневшими от мороза губами.
- После придешь, - отрезал кассир.
- После опять много народу будет... Они сказали, что когда послободнее будет, чтобы прийти... Теперь слободно...
- Убирайся!
- А я уже три часа жду, барин. - И Сенька состроил плаксивое лицо. - Смерз весь. Ей-богу... Страсть как холодно на дворе. Как ножом режет...
- После, после! Я же тебе сказал, когда совсем слободно будет! - послышался из-за прилавка резкий голос старшего приказчика. - Будешь надоедать, ничего не получишь!
Сенька помял в руках картуз, пожал плечами, засмеялся неестественным смехом и покорно проговорил:
- Что ж. После так после. Три часа ждал. Можно еще часок подождать.
И он оставил магазин.
"Попросить бы у кого-нибудь", - подумал он и запел над ухом одного франта:
- Пожертвуйте что-нибудь ради праздника образованному и благородному человеку.
Но тот и глазом не моргнул.
Из магазина в это время вылез толстый, приземистый господин с бабьим лицом, без бороды, в шубе.
Это был Семен Трофимович Быков, одесский домовладелец, он же хозяин мясной лавки на Молдаванке, человек по натуре мягкий, чувствительный, но бесхарактерный.
За спиной Семена Трофимовича стоял артельщик с громадной корзиной, отягченной окороками.
Семен Трофимович запахнулся плотнее в свою шубу, посмотрел на падающий снег и быстрым взглядом оглянул мостовую.
Сенька моментально сообразил, что надо Семену Трофимовичу, подскочил к нему, ловко козырнул по-военному и спросил:
- Позвать извозчика, барин?
- Сделай милость, - ответил тот.
Через дорогу возле магазина белья стояли сани. Сенька подскочил к обочине тротуара, замахал руками и крикнул:
- Извозчик!
- Занят! - последовал ответ.
- Извозчик! - крикнул он потом другому и третьему.
Все, как назло, оказались занятыми.
Тогда Сенька бросился в переулок, отыскал свободные сани, прыгнул в них и подъехал, как триумфатор, к магазину.
- Пожалуйте! - крикнул он Семену Трофимовичу и выскочил из саней.
Семен Трофимович подошел вместе с артельщиком.
- Прикажете поставить? - спросил артельщик, указав на корзину.
- Поставь.
- Я поставлю! - воскликнул Сенька и, не дожидаясь разрешения, почти вырвал из рук артельщика двухпудовую корзину.
Артельщик ушел, а Сенька стал устраивать в санях корзину.
- Полегче. Бутылки не разбей, - заметил ему Семен Трофимович.
- Будьте покойны, - ответил Сенька.
Пока Сенька возился с корзиной, Семен Трофимович разглядывал его тощую, стоявшую к нему спиной и терзаемую кашлем фигуру, профиль страдальческого лица, голую шею, присыпанную снегом, и вдруг почувствовал к нему глубокую жалость и расположение.
Он вспомнил почему-то недавно прочитанного на сон грядущий "Юлиана Милостивого", как тот пригрел прокаженного и как прокаженный оказался лучезарным ангелом, посланным Юлиану богом для испытания.
"А что, - промелькнула в голове Семена Трофимовича нелепая мысль, - если этот маленький, худой, оборванный человечек, возящийся над его корзиной, - такой же, как и тот прокаженный, и послан Семену Трофимовичу господом богом для испытания?"
Мысль эта была неожиданна и повергла его в трепет.
"Все равно, - подумал он потом, - кто бы ни был, а я должен пригреть его. Возьму его сейчас домой, и мы вместе встретим праздник", - решил он.
От этого решения на душе у него сделалось так легко, точно он услышал великую радость.
Сеня тем временем окончил работу, поднял голову и, ничего не подозревая о готовившемся для него сюрпризе, проговорил с улыбкой:
- Готово, ваше благородие.
- И прекрасно, - сказал как-то особенно мягко и ласково Семен Трофимович. - Теперь садись! - И он легко втолкнул его в сани.
Сенька вытаращил на него свои мышиные глаза.
- Поставь корзину к себе на колени, - сказал, как прежде, мягко и ласково Семен Трофимович.
Сенька, продолжая таращить на него глаза, исполнил его приказание.
Семен Трофимович одобрительно кивнул головой и с кряхтением залез в сани.
- Подвинься, - попросил он Сеню.
Сеня забился в самый угол саней и, несмотря на это, оказался до боли притиснутым Семеном Трофимовичем. Сене сделалось так тесно, как теcно покойнику в гробу. Он задыхался.
- Не тесно тебе? - спросил участливо Семен Трофимович, захватив девять десятых узкого сиденья.
- Н-не, - соврал Сенька.
- А корзина не тяжела?
- Н-не, - соврал опять Сенька.
Корзина давила его колени, как надгробный памятник.
- Тогда с богом, извозчик!
Сани со скрипом и звоном полетели по снежному пуховику.
Сеня, придерживая обеими руками и подбородком корзину и изнемогая от ее тяжести, ждал, что будет дальше.
Когда они проехали полквартала, Семен Трофимович повернул к нему свое доброе, бабье лицо и спросил:
- Ты, брат, чем занимаешься?
- В порту работаю. Уголь из трюмов выгружаю, - ответил скромно Сенька.
- Та-ак-с. А работа выгодная?
- Не очень чтобы. Конкуренция. Банабаки и буцы совсем цены сбили. Прежде по рублю работали мы в день, а теперь иной раз по сорок копеек.
- А кто они, банабаки?
- Имеретины и грузины. И нанес их черт с Кавказа! Сидели бы себе там и шашлыки свои лопали.
- А буцы кто?
- Мужики. Тоже анафемы. В деревне сладкого нет, так они к нам за сладким в порт лезут.
- А ты сегодня работал?
- Где там, когда ни одного английского парохода в гавани. Лед кругом. Декохт такой в порту, что держись.
- А декохт что такое?
- Пост. - И Сенька рассмеялся.
- Вот оно что. А где ты нынче, милый, праздник встречать будешь?
- Известно где. В баржане, в приюте.
- Ну, этого не будет, - торжественно заявил Семен Трофимович. - Ты вот что, друг любезный, поедешь со мной ко мне домой, и вместе праздник встретим, как полагается всякому православному.
Сенька, как услышал это, поймал его руку и беззвучно прилип к ней.
- Что ты?! Христос с тобой! - оторвал его руку Семен Трофимович.
Он после этого совсем расчувствовался, положил на плечо Сеньки свою тяжелую руку и ласково проговорил:
- А кутья у нас будет хорошая. С орехом, миндалем, маком... Любишь такую кутью? Небось никогда не едал такой. Хе-хе! Потом рыба всякая, вино, водка, и рябиновая, и горькая, и наливка.
У Сени при перечислении всего этого глаза забегали и потекли слюнки.
Семен Трофимович помолчал малость и затем продолжал знакомым торжественным голосом:
- Вот я не знаю, кто ты, да и на что мне знать, я беру тебя к себе домой, потому что я - христианин и ко всякому бедному человеку жалость иметь могу. Христос учил одевать нагого и кормить голодного... А ты бы, милый, накрыл чем-нибудь грудь! Боюсь, простудишься. Ты и так кашляешь. Ах ты, милый человек, братец родной мой...
- Не извольте беспокоиться. Дело привычное, - ответил с дрожью в голосе Сеня и громко всхлипнул.
Ласковые речи Семена Трофимовича тронули его за самую душу.
Первый раз в жизни он слышал такие речи.
Кто говорил с ним так?
Разговоры с ним были известные. Все называли его босяком, дикарем, пьяницей.
- Эх! - вырвалось у Сеньки, и он всхлипнул
громче.
Семен Трофимович тоже прослезился, и оба поднесли рукава один - своей шубы, а другой - женской кофты к глазам, из которых зернами пшеницы падали слезы.
- Куда прикажете, барин? Влево или вправо? - испортил своим вмешательством эту удивительную картину извозчик.
- Влево. Нам на Градоначальническую улицу, - ответил Семен Трофимович.
Извозчик повернул налево.
Сенька перестал всхлипывать и переставил корзину с одного колена на другое.
- Тяжело тебе? - спросил, как прежде, участливо, указав глазами на корзину, Семен Трофимович.
- Не-е, - ответил Сенька.
- Скажи, есть у тебя кто-нибудь? Мать, отец?...
- Никого.
- Бедный. Подожди... Дай только приехать домой... Все хорошо будет... А я, брат, живу не как-нибудь. В пяти комнатах. Комнаты светлые-светлые, как фонарь. Мебель-то какая. В чехлах вся. Фортепиано, люстра, граммофон. Что хочешь, граммофон играет. Например, "Жидовку", "Угеноты", романц "Под чарующей лаской" и смешные такие куплеты "с одной мадмозелью случилась беда, полнеть как-то вдруг стала"... А жену посмотрел бы ты мою. Красавица. Детей у меня четверо. Старшему, Косте, - четырнадцать. В гимназии учится. Как же! Отметки преотличные. Все "пять" и "четыре" и ни одной единицы. Я ему за это велосипед купил и "Ниву" выписал.
Сеня слушал его со вниманием и в знак удивления покачивал головой и поднимал и опускал брови.
Семену Трофимовичу, как видно, большое удовольствие доставляло говорить о своем доме, и он продолжал:
- Вчера только две кровати английские купил. Сто тридцать рублей отдал за них. Были у меня деревянные, да не выдержали. Увидишь... А ты как поужинаешь, переночуешь на кухне. Это ничего, что на кухне. У меня там тепло. Как в бане. Тебе матрац дадут, подушку.
Сенька, слушая его, радостно улыбался и заранее предвкушал все эти удовольствия.
"Скорее бы только добраться домой, - думал он, - да согреться и поужинать. А то промерз насквозь и голоден как волк. А на кухне, должно быть, кухарка есть. Толстая такая, красавица, румяная". Греховная мысль о кухарке заставила его улыбнуться во весь рот.
- У тебя, брат, я вижу, сорочки нет, - прервал его приятные думы Семен Трофимович. - Как же можно в такой холод - без сорочки? Я тебе сорочку дам. Даже две. У меня их много. Пять дюжин. И фуфайку дам. Знаешь, иегеровскую. И ботинки... Два раза только ботинки в починке были. Не знаю только, хороши ли они на тебя будут? У тебя какая нога? Большая или маленькая?
- Не извольте беспокоиться. Самая подходящая. А ежели они очень велики, то можно будет напхать в носки хлопку или газету.
- Это верно ты сказал... Я тебе еще пальто подарю. Два года у меня даром на вешалке висит... Дай только приехать домой... А какой водочкой тебя угощу! Желтой. А ты пьешь? Может быть, не пьешь?
- Помилуйте, - чуть было не обиделся Сенька.
Семен Трофимович перестал приставать к нему с разговорами и погрузился в свои думы.
Никогда-никогда он не чувствовал себя так хорошо и таким чистым перед богом, как теперь.
Как же! Такое хорошее и богоугодное дело сделал. Взял человека с улицы и пригрел его.
Но, отъехав два квартала, Семен Трофимович вдруг завял, сократился, беспокойно завертелся на своем сиденье и со страхом посмотрел на Сеню.
Он как будто только сейчас увидал его, до того тот показался ему чужим.
Сенька сидел, нагнувшись над корзиной, и мечтал.
Он мечтал о теплой, как баня, кухне и кухарке. Он рисовал себе вот что: на кухне - полусвет. Сытый и слегка пьяный, он лежит на матраце в углу, а она, кухарка, лежит на деревянной скрипучей кровати и вздыхает.
- Чего, матушка, вздыхаешь? - спрашивает он.
- Да как не вздыхать, милый человек, - отвечает она. - Весь день работаешь, и нет тебе удовольствия.
- А муж у тебя есть?
- Нет.
- Как же так без мужа?
- А на черта мне муж? Чтобы бил меня?
- Почему чтобы бил? Такую славную бабу-то. Выходи за меня замуж, как в раю жить будешь. Всякие удовольствия предоставлю. Гм!...
- Ах, какой смешной!... Хи-хи!
"Господи! Что я наделал? - думал в это время Семен Трофимович. - Взял с улицы первого встречного, оборванного и домой везу. Кто он? Может быть, он не угольщик, а душегуб, беглый. Хоть бы паспорт спросил у него. А что жена скажет? Без спросу ее в гостиную ввести такого лохматого, босяка... Ишь какие у него патлы. Сколько зверья в них, как подумаю".
- Послушай, любезный, - обратился он к Сеньке.
Голос его теперь не был торжествен. В нем чувствовалась тоска и неловкость.
Сенька с трудом расстался со своими дивными мечтами и поднял голову.
- Давно был в бане? - спросил Семен Трофимович.
- Давно.
- Как давно?
- В позапрошлом году.
- Гм-м!
Семен Трофимович отодвинулся и опять подумал: "Вот целый год в бане не был... И как я, дурак, решился... Нет, этого никак нельзя. Жена загрызет. Надо ему сказать по совести. Он сам поймет. Но как? Неловко, стыдно. Сам ведь пригласил его, наговорил ему за кутью с миндалем, за желтую водку, за теплую кухню, за рубахи, фуфайку и прочее. А теперь... Да делать нечего".
Семен Трофимович для храбрости откашлялся и робко сказал Сене:
- Послушай!
Тот поднял голову и приготовился услышать опять что-нибудь про его обстановку, про граммофон, про рубаху, фуфайку и прочие подарки.
Но вместо этого он услышал совсем иное.
- А что жена моя скажет?
- Что-о-о? - не понял было сразу Сенька.
- Что жена, спрашиваю, скажет? Она у меня не очень-то добрая. Чего, спросит, с улицы незнакомого человека в дом привел? А вдруг она возьмет да меня с тобой выкинет? Что тогда? Каково положение? А!
"Дзинь!" - послышалось вместо ответа.
Это зазвенели бутылки в корзине на коленях у Сеньки.
Дрожь пролетела по всему его телу и сообщилась бутылкам.
- Легче! Разобьешь! - вскрикнул, побагровев, Семен Трофимович... - Ну, как ты думаешь насчет этого самого?
- Как я думаю?... - прошептал Сенька и посмотрел на Семена Трофимовича испуганными глазами.
- Вот что, милый, я тебе скажу, - Еыручил его Семен Трофимович... - Дам я тебе полтинник, и ступай себе ты в трактир или ресторацию... А насчет рубах, фуфайки, пальто и всего прочего приходи ко мне после праздников. Что обещал, то дам. Так ты как? Ничего?
- Ничего, - машинально ответил Сенька.
- Стой, извозчик! - закричал Семен Трофимович. Извозчик остановился.
- Ну!... Отдай корзину и вылезай.
Сенька отдал ему корзину и неуклюже вылез.
- Постой, - сказал Семен Трофимович. Он достал из кошелька полтинник и сунул ему в руку. - Ты, брат, не сердишься? - спросил он его потом.
- Чего сердиться? - послышался тихий ответ.
- Так будь здоров. Не забудь прийти за тем, что обещал. Извозчик!
Извозчик дернул вожжи, Семен Трофимович глубоко вздохнул, как человек, с которого свалилось бремя, и сани понеслись, оставив посреди мостовой, в глубоком снегу Сеню.
"Как же это так, - шептал Сеня вслед удалявшимся саням. - Обещал кутью, то, другое, третье. А вышло вот что. Уж не посмеялся ли он надо мной? Наверно, посмеялся".
И Сенька стал громко ругать Семена Трофимовича, пересыпая свою ругань портовыми эпитетами:
- Ах ты, бочка сальная! Чтоб тебе домой не доехать!
Он ругал его, злился несколько минут, а потом от души расхохотался, пошел с полтинником в трактир и поужинал. Из трактира пошел в порт, в баржан и рассказал о своем приключении товарищам. И все хохотали до колик.
Источник текста: Л. Кармен "Рассказы", М: Художественная литература, 1977.