Угольщик Нашатырь - горький пьяница.
Он пьет водку не иначе, как разбавленную нашатырным спиртом.
Кем был раньше Нашатырь, знал один товарищ его Швабра.
Швабра был штивальщиком [*], штивал пшеницу и в пьянстве не уступал товарищу.
[*] - То же, что и полежальщик. (Прим. автора.)
Оба, пошабашив, отправлялись постоянно в "Испанию" или к "Соколихе" и пили вместе.
Охмелев, Нашатырь часто, хотя и урывками, посвящал его в свое прошлое.
Как узнал Швабра, Нашатырь был скульптором, женат на дворянке и имел дочь Нюту. На пятом году жена изменила ему, он разошелся с нею и с тех пор запил.
Воспоминания эти вызывали на глазах у Нашатыря слезы, и он рыдал, жадно истребляя при этом ужасную смесь нашатыря и водки.
Швабра в таких случаях не оставлял своего товарища и вместе с ним отправлялся в ночлежку.
- Вам пакет! - раз остановил Нашатыря надзиратель ночлежки.
- Мне?! Вот так штука! - удивился угольщик. - Девять лет не получал ни строчки и вдруг... на! Что скажешь, Швабра?!
Швабра пожал плечами.
Пока приятели недоумевали, надзиратель достал небольшой пакет и прочитал вслух адрес.
- Карантинному рабочему Алексею Степановичу - ову в Приморский приют, по Ланжероновскому спуску. Вам?! Так?!
- Так! - подтвердил Нашатырь и сказал Швабре: - Что ж, идем, вскроем!
Товарищи избрали самый отдаленный угол в палате, и Нашатырь, присев на матрац, стал вскрывать пакет трясущимися руками.
Пакет был вскрыт, и изнутри вылетела вместе с письмецом чья-то фотографическая карточка.
- Нюта, дочь моя, дочечка! - воскликнул Нашатырь и стал осыпать карточку частыми и безумными поцелуями.
Угольщик положительно с ума сходил. Он в одно и то же время плакал, смеялся и радовался.
- Дай, дай и мне посмотреть! - не утерпел Швабра и почти вырвал у него из рук карточку. - У, да какая же она красавица!
Нюта действительно была красавица. Стройная, с круглыми, мечтательными глазами и пышными волосами по пояс.
- Боже, как она выросла! - между тем лепетал Нашатырь. - Стой! А вот и надпись! "На добрую память, - прочитал он с дрожью в голосе, - дорогому и незабвенному моему папе от его маленькой Нюты".
Угольщик вскинул глаза на Швабру.
- Слышишь?! Незабвенному!... Как на памятнике! Точно я покойник какой!
- То-оч-но! - согласился Швабра.
- А ты думал - не покойник? - вдруг набросился на него Нашатырь. - Я что, по-твоему, человек?! Труп, покойник! И ты труп, все мы, дикари, - трупы и живем в порту, как в могиле...
- Ну, поехала!... Стара штука! Зна-а-ем! Ты вот лучше прочитай, что пишут.
Нашатырь только теперь вспомнил о письмеце - вчетверо сложенной розовой и душистой бумажке и стремительно развернул ее.
- "Милый папа! - прочитал он. - Ты, наверно, забыл свою Нюточку. Она теперь большая и шлет тебе свою карточку. Она прилежно учится и играет. Папа! Ты все еще сердишься? Мама три месяца была при смерти. Теперь, слава богу, она здорова, кланяется тебе и просит забыть "все"... Приезжай к нам в Киев на Светлые праздники..."
Дальше несчастный отец прочитал, как много трудов стоило ей и матери узнать о его местонахождении и как они постоянно молят за него бога.
Угольщик дочитал и спрятал свою лохматую голову на груди у товарища.
Он рыдал, вздрагивал всем телом, и, глядя на него, тихо заплакал добрый и честный товарищ.
Нашатырь наконец успокоился.
- Что, поедем? - спросил полушутливо Швабра.
Угольщик отрицательно качнул головой.
- Отчего же?
- Поздно, поздно! - прошептал печально Нашатырь.
Угольщик, однако, раздумал.
- Еду! - решительно заявил он на следующий день Швабре и стал готовиться к отъезду. Он стал торговать у приютского сторожа пиджак и жилетку, а у сносчика одного - шапку.
- Вот, - говорил он Швабре, - поеду! Брошу пить, помирюсь с женой и поцелую Нюточку. А там... Смерть не за горами. Знаю! Жить нам недолго...
Швабра принимал в сборах Нашатыря деятельное участие.
Помогал ему штопать портки, уступил ему свою единственную сорочку, подарил горсть бычков (окурков), перочинный ножик, сам на свой счет купил ему жестяной чайник и осьмушку чаю.
Накануне же отъезда Швабра сходил вместе с Нашатырем на газовую и выпарил там основательно его одежду, сходил потом с ним в цирюльню и в баню.
По окончании сборов, чуть свет, оба приятеля находились уже по другой стороне таможни.
- Будешь идти по шпалам, - поучал товарища Швабра, - от станции до станции. Где можно, прицепись к поезду, к буферам или к площадке. По дороге заверни в деревню и поработай на косовицах. Слышишь?!
- Да-да! - мотал головой Нашатырь, с трудом волоча свои слабые, отекшие ноги.
Яркое весеннее солнце поднялось высоко, когда они очутились у переезда, у рельсов за городом.
Мимо пролетали поезда, отдельно маневрировавшие паровозы и дрезины.
- Стоп!
Швабра сбросил котомку и протянул ее Нашатырю.
- На!... Теперь ступай! Помни же, по шпалам!
Только сторонись поездов, не то раздавят. Не забудь поклониться Нюте. Скажи ей - кланяется тебе Швабра... Что же ты?...
Нашатырь стоял перед ним с виновато опущенной головой, жалкий и бледный.
Ноги и руки у него тряслись и все тело судорожно передергивалось.
Он взглянул тусклыми глазами на Швабру, выронил из рук котомку и грузно опустился на камень.
- Что же ты?! - повторил свой вопрос растерявшийся Швабра.
- Что?! Поздно, брат!
И Нашатырь закрыл свое изможденное лицо руками.
Швабра посмотрел на него и махнул рукой.
- Ворочаться, значит, будем?!
- Да, да, ворочаться, - хрипло взмолился Нашатырь. - Надо было сделать "это" давно, раньше, а теперь... поздно. Не дойду. Совсем слаб. Здесь неладно! - И он ткнул пальцем в грудь и в голову.
- Что ж, идем! - вздохнул Швабра.
И товарищи повернули в порт.
Медленно шел, прихрамывая, задыхаясь и еле поспевая за своим товарищем, угольщик.
Он шел обратно в свою берлогу, не оглядываясь.
А позади так мило улыбался простор, улыбались поля, нивы, пели, заливались, кружась в чистом и прозрачном воздухе, жаворонки.
Прощай навеки, родной дом, и ты - славная и хорошенькая Нюта!
Источник текста: Л. Кармен "Рассказы", М: Художественная литература, 1977.