Горбунов-Посадов Иван Иванович - Песни братства и свободы, том I, 1882-1913 гг, Страница 2 - Книги

p; Откуда у них это право?

"Это, говорят, право государства". Но откуда у государства

это право над моим телом, над моей жизнью, над моей

совестью, над моей душой?

Да разве государство родило меня? Разве государство дало

мне жизнь, что оно так распоряжается ею?

Ведь дали мне жизнь - отец, который сидел тут, в соседней

комнате, и трясся в лихорадке, в ожидании моей участи, - и мать, которая в эти минуты, на другом конце города, на коленях молилась, обливаясь слезами, за меня, за мое спасение из этих когтей государства.

Ведь это она с нежной заботой выносила мою жизнь под

сердцем и в тяжких муках, на волосок от смерти, родила меня в этот мир. И это они, мои родители, они одни вскормили и вырастили меня.

Они родили меня в мир для братства со всеми людьми на

свете, для любви ко всем,

Для мирного труда для себя и для братьев-людей.

И вдруг, потому что мне исполнился 21 год, государство,

которому до тех пор не было до меня никакого дела, хватает меня и говорит: - "Ты мой раб. И ты обязан стать государственным убийцей и делать все, что только я тебе прикажу".

------------

Сбоку стола, где заседали эти люди, властно щупавшие мое мясо, висел в углу образок Христа, в которого они будто бы верили, - Христа, который сказал: "Блаженны миротворцы" и "Любите врагов ваших".

Но сзади этих людей висел в золоченой великолепной раме огромный портрет того, в которого они действительно верили и которому они рабски повиновались, - портрет бородатого человека в мундире, - царя.

Это был их, и почему-то и мой, повелитель, наш общий рабовладелец, верховный начальник всех государственных убийц страны.

И если эти люди решат, что я годен, я должен буду клясться, что, по приказу этого никогда не виданного мною бородатого человека, по приказу какого-то государства, я должен буду убивать всех, кого мне прикажут. И, если велят, то я должен буду убить и родных братьев, и родного отца.

Я должен буду дать клятву, что я отрекаюсь отныне от всякого человеческого достоинства, от всякого братства с людьми, от всего, что во мне есть человеческого.

------------

Говорят, что в мире нет больше рабства, что рабство существовало когда-то и кончилось. Потом было крепостное право. Потом и оно уничтожилось, и с тех пор уже нет никакого рабства.

Нет рабства?! Да ведь эта солдатчина - ведь это самое ужасное, самое гнусное, самое позорное из всех рабств! Какое рабство может быть ужаснее обязанности быть человекоубийцей?

Эти минуты, которые я переживал, стоя голый перед этими людьми в черных мундирах и сюртуках, эти минуты останутся гореть на мне вечным позорным, рабским клеймом на всю мою жизнь.

Это я, Ваня Горбунов, исповедующий братство всех людей, это я, юноша с человечною душою, которая вся сжималась и рвалась от стыда и негодования в эти минуты, это я покорно стоял, полуголый, перед людьми, позорно рассматривающими мое голое тело, решая вопрос, годен ли я быть убийцей.

И что не был дикий сон, безумный кошмар.

Нет, это был реальнейший из реальных фактов. И то самое, что делалось со мною, делалось в том году с миллионами таких же, как я, молодых людей по всему свету.

Кто делал это со всеми нами? Государство. Что это за чудовище, которое имеет право из меня, желающего всем людям только добра, сделать обученного убийцу? Кто выдумал это жестокое чудовище - государство и дал ему такую ужасающую власть над нами?

------------

Если бы эти люди, поставившие меня голым перед собой, могли бы обнажить душу мою, они услышали бы, как она кричала, там, внутри, от боли и позора.

Но уста мои позорно молчали.

Я был раб, и я молчал, - как были рабы и молчали и молчат по всему свету, во всех государствах, десятки миллионов таких же, как я, молодых людей, так же раздеваемых догола и ощупываемых, могут ли они быть убийцами и убивать друг друга, когда им прикажут.

Рабы, - жалкие, позорно молчащие и покорно всему повинующиеся рабы. И таковы все мы по всему свету!

* * *

Мы о любви не говорили с ней,

Она рассказывала мне, как другу, о своей

Минувшей юности печальной.

Я любовался чистотой хрустальной

Ее души, ее сердечной простотой,

Ее очей приветных красотой.

Я поверял мечты ей молодые,

Стремленья к истине святые

Искавшей, жаждавшей, стремившейся души,

Наброски юные, незрелые мои.

Жилось ей очень трудно, но она

Не жаловалась. И ясна

Была ее улыбка, точно у ребенка.

Порой смеялася она так детски-звонко,

Так весело... И мне неведома была

Тень мысли, что в груди ее свила

Уж смерть гнездо

Свое.

Немноги были наши с нею встречи.

Немногие, простые, дружеские речи...

Мы с ней не говорили о любви.

Но каждый раз цветы своей души

Она бросала мне, - и сердце было радо

Сиянью милого, ласкающего взгляда,

Теплу ее, родных мне, милых слов.

Как-будто много светлых голосов,

В речах ее сливаясь, сердцу пели.

.................................................

В тот год была тяжелая весна,

И на Неве так долго льды белели.

Я долго не видал ее. Она была больна,

И тяжело... Но мне о том сказали,

Когда в гробу была уже она.

Я не бывал в семье у них. Мне рассказали:

В жару она меня все вспоминала. И хотели

Позвать меня... И не успели...

И милое лицо уже в дыму кадильном

Я увидал... Так молода - и мрак могильный!

...............................................................

Я был на кладбище у ней.

Над одинокими крестами

Светили звезды меж ветвей.

Весенний шорох тих был меж кустами.

Я был один. В кустах пел соловей.

И в первый раз я о любви моей

Сказал куда-то ей прощальными словами.

Мы о любви не говорили с ней.

ПАМЯТИ ГОГОЛЯ.

(К юбилею "Ревизора").

Взовьется занавес пред жадными глазами

Ликующей толпы, под звуки голосов,

Под гимн, несущийся воздушными волнами

Над морем света и голов,

И стихнет вдруг толпа, и, по бессмертной воле

Бессмертного творца, раскроется пред ней

Мир темных образов в позорном ореоле

Гнетущей пошлости своей.

И вечер пролетит, и вслед за стройным рядом

Картин, где жизнь кипит могучею струей,

Предстанет сам поэт с его глубоким взглядом,

С его улыбкою больной.

И смех, сквозь дымку слез, над вечной нашей ложью

Как-будто содрогнет лица его черты;

И хлынут к мрамора холодному подножью

Стихи, и лавры, и цветы.

Но мчится мысль моя от праздничной тревоги

К тому, кому теперь раздастся гром похвал:

Он был себе судья неумолимо-строгий,

Он в муках каждый штрих рождал.

За каждый перл венца платя своею кровью,

Всю душу в творчество он набожно вложил;

Он весь горел одной великою любовью,

Одною жаждой правды жил.

Сорвав густой покров с душевной нашей гнили,

Он к новой жизни звал, карая старый грех;

Но мы в беспечную забаву обратили

Его проникновенный смех.

Мы любим повторять чудесные страницы,

Но чужд нам их призыв вступить на путь иной.

Вложили ль мы в себя хоть жалкие крупицы

Горячей проповеди той?

Сроднившись с душной мглой, мы не могли полвека

Пойти наперекор бессмысленной судьбе,

Чтоб разбудить в себе живого человека,

Чтоб свет любви зажечь в себе!

Все тот же мрак и мерзость запустенья...

Все так же ждем, с безвыходной тоской,

Когда же сменится, под солнцем возрожденья,

Русь мертвых душ на Русь души живой?!..

15 апреля

1886.

НА ПЕРЕПУТЬИ.

Снова мы вместе, родная моя.

Завтра, чуть свет, перед новой разлукою

Снова заплачет с глубокою мукою

Бедная мама, голубка моя.

Крепко меня ты прижала к груди,

Смотришь очами, любовью горящими,

В душу мою и устами дрожащими

Шепчешь: "Останься со мной, не уйди!.."

Сын твой устал одиноко страдать.

Тяжесть вериг этой жизни мучительной

Ты облегчишь мне любовью целительной,

Ты, только ты, моя кроткая мать!

Душные тучи висят надо мной.

Дай мне, родная, слова утешения;

Дай разогнать мне туманы сомнения,

Злобы холодной и скорби больной.

Ты успокой меня лаской своей,

Ты обогрей меня взором участия;

Светлую струйку минутного счастия

В сердце, в тревожное сердце пролей.

Полный любви, полный радостных слез,

Тихо приник я на грудь исхудалую,

Тихо целую щеку твою впалую,

Глажу волну серебристых волос.

В эти мгновения в душу одну

Наши печальные души сливаются,

Раны одна за другой закрываются,

Ум отдается желанному сну.

Сумрачный вечер давно уж погас, -

Ночь рассыпает вокруг сновидения.

Добрая няня - блаженство забвения

В нежных объятьях баюкает нас ...

НА ВЫСОТЕ.

(Из Шарля Бодлэра).

Над туманом озер, над цепями холмов,

Над потемками рощ, и долин, и морей,

Сквозь дрожащий эфир, сквозь сиянье лучей,

За пределы разбросанных звездных миров,

О, мой дух, как легко поднимаешься ты!

Как искусный пловец отдается волнам,

Ты блаженно скользишь по небесным лугам,

В безграничном просторе, в объятьях мечты.

Далеко от заразы темниц и могил,

Чудным воздухом смой все недуги свои,

Пей, как нектар богов, золотые струи

Золотого огня светлозарных светил.

Счастлив тот, чья душа, покидая печаль,

Покидая мертвящую скуку и страх,

Может смело взлетать на могучих крылах

Вверх, туда, где блестит голубая эмаль,

Чьи свободные мысли, как жавронков крик,

На заре к небесам улетают всегда,

Кто над жизнью парит, кто постиг без труда

Тайный лепет цветов, тайный мира язык!

30 Августа

1886.

1887 г.

* * *

Все кончено. Меж нами тень чужая.

Прощай, любовь. Блеснула и ушла.

Прощай, любимая, родная, дорогая.

О, сколько счастья ты мне светлого дала!

Но на земле лишь горе только вечно.

Одно оно осталось у меня.

Любовь в мечте одной лишь бесконечна.

Прощай, любовь единая моя.

Твоей душе, глубокой и прекрасной,

Мои, как божеству, молилися уста.

Светила мне так радостно, так ясно

Души твоей святая красота.

А я... прости, прости мне огорчений

И слез твоих бесчисленную нить!

Я не умел спокойно, без сомнений,

Счастливым быть, доверчиво любить.

Все кончено. Быть-может, в новом чувстве

Найдешь ты все, чего я дать тебе не мог

В своей тоске, печали и безумстве

Душой, разорванной от боли и тревог.

Дай бог тебе и счастья и покоя.

И может даже буду счастлив я,

Коль сердце милое, любимое, родное,

Найдет все то, чего не знало у меня.

У ГРОБА НАДСОНА.

В разврате слова закоснелый,

Бездушный лицемер швырял из-за угла

Глумлений яростных отравленные стрелы

В отверстья ран недужного чела, -

Но я мечтал, что не домчится эхо

Его разнузданного смеха

В немую даль, где тихо ты сгорал.

Смерть над тобой давно парила грозно

И близилась... и слишком поздно

Открылось мне, что все ты знал,

Что в чашу твоего страданья

Струился яд бессмысленных клевет,

Что мощный крик, наш крик негодованья

Так жаждал услыхать поэт.

Я был одним из тех друзей беспечных,

Которым бросил ты мучительный укор,

Среди терзаний бесконечных

В загробный мрак вперяя взор.

И вот, покинув жизнь в удушливом тумане,

Поднявшись в глубины неведомых небес,

Ты в бесконечности безбрежном океане,

Как светлая волна, таинственно исчез.

И не успел твой враг хулой своей циничной

Метнуть еще в тебя, - и уж на гроб принес

Страницу злобы безграничной,

Где издевался он над болью тайных слез,

Где надругался он над чудною лампадой,

Которая одна мерцала в черной тьме

Предсмертных дней твоих, одна в глухой тюрьме

Была тебе теплом и кроткою отрадой, -

Над скорбной женскою душой,

Страдавшей над твоим страданьем

И беспредельным состраданьем

Спасавшей луч последний твой.

Вчера еще твой враг бесстыдно расточал

Потоки пламенных похвал

Пред гения всеправедным твореньем,

Пред гения величьем и смиреньем.

Вчера он был у ног апостола любви,

Края одежд его лобзал умильно,-

Сегодня ж, с яростью в крови,

Он бешено язвит покой души бессильной

Висящего над бездною певца

И лавры силится сорвать с его венца...

Напрасно он в судьи закутывался тогу

И маской критики лицо свое закрыл, -

Сознали все, какому богу

Презренной мести он служил.

За то, что не прикрыв своею братской грудью

Святую честь твою и грязному орудью

Безумной злобы дав терзать твой скорбный дух,

От стона твоего я отвратил мой слух

И руки умывал, идя во след Пилату, -

За то, что не помог измученному брату

Я тяжкий крест до гроба донести, -

Мой бедный друг, прости меня, прости!..

(Читано впервые на могиле С. Я. Надсона в 40 день его смерти - 27 февраля 1887 г.).

ИЗ ПЕСЕН, СВЯЗАННЫХ С ВОСПОМИНАНИЯМИ О С. Я. НАДСОНЕ.

НА ВЗМОРЬЕ.

На взморье дул ветер призывный и влажный.

В заката лучах золотых

Ладья уносилась, залитая солнцем.

Нас пятеро было в ладье молодых.

Мы молоды пыли. Мы были поэты.

Весь мир трепетал в нас всей жизнью своей,

Весь мир посылал нам родные приветы,

И волны несли нас в сияньи лучей.

И пели мы песни свои. И высоко

Вздымалася к небу младая душа,

И песни над морем звучали далеко.

Как жизнь в этот вечер была хороша!

И вольны, как ветер, как волны морские,

Над миром, скорбящим в цепях и крови,

Неслись наши песни великой свободы,

Великой печали, великой любви.

И волны бежали, и волны сияли,

И вторил тем песням их ласковый плеск.

И падали брызги с весла золотые,

И в сердце сверкал нам их радостный блеск.

Меж нами один был уж смертью отмечен.

Он пел всех прекрасней, как ангел, меж нас

Великие, чудные песни в заката

Последний, прощальный, торжественный час.

Лицо его дивно сияло. И песня

Лилася, как райский божественный свет,

И море под нами от счастья дрожало,

И волны любовно шептали в ответ.

И в даль мы неслися, свободны, как птицы,

Как чайки морские, как всплески волны, -

И солнца, и песен, и жизни великой,

Как небо, как море, полны.

II.

МОЛОДОСТЬ ХОРОНИЛА...

Молодость хоронила, тяжко страдая, тебя.

Молодость лила над тобой свои жаркие слезы.

Молодость бросала на твою могилу, бесконечно любя,

Свои цветы - свои мечты, свои юные, святые грезы.

Ты сам весь был ее мечта, ее греза о вечно великом,

О вечно прекрасном, о вечно высоком.

Ты был ее песней, ее призывом, ее криком:

"Вперед! Все вперед!" в походе к царству света далеком.

Твоя любовь к женщине была чиста, как взор дитяти,

Твоя любовь к свободе - как девушки чистой душа.

Твоя песнь среди стонов, среди скрежета, среди проклятий

Пела о том, как жизнь для других велика и хороша!

Как пылающий факел, твоя песнь пред нами горела.

Средь нас палачи свои кровавые расправы свершали,

Но твоя песнь о свободе, о братстве нам, светлая, пела,

И наши молодые сердца любовью и борьбой трепетали.

Ты ушел. Но песни твои будут вечно с нами,

И, когда мы погибнем, с теми, кто вперед и вперед

Пойдут новыми, отважными рядами

К великой цели, пока не увидит рассвета народ,

Пока не рухнут последней темницы кровавые своды,

Пока не сожжет молодого духа могучее пламя

Все цепи рабства, и засияет свободы

И братства над миром победное пламя.

Твое тело в могиле, но душа твоя с нами.

Вечно горящая, вечно прекрасная, вечно юная,

Она поднимает нас своими молодыми крылами

В царство свободы, в царство братства, в царство света лазурное.

Молодость хоронила, тяжко страдая, тебя.

Молодость лила над тобой свои жаркие слезы.

Торжествуя над смертью, над твоей могилой горят ей, любя,

Твои вечно юные песни, твои вечно юные, великие грезы.

Я УВИДАЛ СВЕТ.

Я никогда не забуду те минуты, когда страницы этой книги коснулись моей души. Точно какая-то тяжелая душевная завеса разорвалась во мне, и ослепительный, радостный, бесконечный свет хлынул из глубины моей души и разлился во все стороны, на всех, на все, разливаясь все дальше и дальше.

Этот свет озарил мне самую глубину моей души и в глубине ее я увидал великую жизнь, великую любовь.

И свет этот озарил мне все братские души.

Я почувствовал все чужие души, как свою.

В эти минуты я точно вновь родился в мир. И весь мир, все люди, все существа вновь родились, раскрылись для меня.

Я узнал величайшее счастье, которое только может узнать человек на земле.

Я узнал радость увидать то великое, святое, прекрасное, что живет в каждом человеке, живет в глубине самой святой и самой преступнейшей души, живет во всех нас под нашей животностью, под мраком нашей слепоты, наших страстей, безумий, злодеяний.

Во всех сердцах я увидал горящий в глубине их свет, единую в глубине их великую жизнь.

Мне раскрылась душа всего мира - любовь.

------------

Я услышал в себе, я узнал в себе тот божественный голос любви, который так громко, так ясно говорил во мне, когда я был ребенком, когда я жил своей чистой, все любившей душой одной неразрывной жизнью с душою всего мира, когда я всех любил и моя любовь была мне ключом ко всем сердцам, ко всему миру.

Милый, радостный голос детской души - это ты снова заговорил теперь во мне!

Ты всегда продолжал жить во мне. Только я не слушал тебя. Другие голоса - голоса страстей, сомнений, самолюбия, себялюбия, животности заглушали тебя и увлекали меня на темные дороги.

Порою какой-то родной голос звал меня, но я не откликался на его зов.

"Разве можно любить, когда надо ненавидеть и бороться с людьми?! Люди злы. Темные силы распоряжаются миром и решают его судьбы. В мире царит злоба, сила, ненависть. Надо бороться, как все, и ненавидеть".

И жизнь, чем дальше, тем больше казалась мне сплетением мрака, бессмыслицы, злобы, ненависти.

Я совсем измучился душой, и мрак, чем дальше, тем больше заволакивал мою душу и отдалял меня от братьев людей, от всего мира.

Я был близок к черной бездне...

------------

Но теперь светлые голоса, голоса детства, снова запели и засверкали в моей душе, как солнечные лучи.

И весь мир загорелся для меня этим светом.

------------

Благословенная книга! Она раскрыла мне меня самого, настоящего меня. Сквозь заволакивавший мою душу удушливый туман моего призрачного, маленького, эгоистичного, себялюбивого, мертвого "я" я радостно увидел другое, живое, настоящее мое "я", то "я", которое есть истинная сущность моя и всех людей всего мира.

Я сын высшего, великого начала.

Оно во мне и я в нем. Я его воплощение.

И оно во всех и всех соединяет.

Я страдал и мучился, как мучаются несчастные миллионы существ, не постигая самих себя.

A свет был так близко, тут, во мне самом.

Я знаю теперь, как инстинктивно знал это всем моим существом и в детстве, что во мне, какой бы я скверный, запутавшийся, падающий ни был, что во мне, как и во всех, горит луч солнца великой, божественной жизни, великой любви, и в ней-то весь смысл жизни, все ее назначение.

И каждый шаг вперед по пути этой любви в мире есть единое истинное дело жизни, единое истинное счастье жизни.

------------

Незакатный свет сияет мне теперь во всех людях сквозь толщу их животной оболочки.

Я узнал великую радость любовного единения душою со всеми людьми, жившими и умершими, со всеми существами, со всем миром.

Вся жизнь озарена для меня теперь неугасающим, все растущим светом, проникающим все дальше и дальше.

Все, что ведет к соединяющей всех любви, - все это истина, свет, жизнь.

Все, что против любви, все, что разделяет, разъединяет, восстанавливает человека против человека, - все это ложь, заблуждение, тьма, смерть.

------------

С тех пор я то поднимаюсь выше и выше, то, порою, скольжу и падаю... Порою тяжко, жестоко срываюсь. Но свет не перестает уже никогда светить мне, и я опять поднимаюсь, и снова в путь, всеми силами души стремясь к осуществлению озарившей мою жизнь великой истины любви.

Свет уже никогда не погасает для меня.

В ХРИСТОВУ НОЧЬ.

(Посвящаю дорогому брату Н. И. Горбунову).

В Христову ночь то было. Предо мной

Вдоль исполинской лестницы соборной

Спешившая толпа текла рекою черной.

В угрюмой тишине ночной

На всех устах был слышен только шопот.

Лишь чей-то грубый смех, да ржание и топот

Жандармских лошадей, метавшихся окрест,

Да нищенок-детей тоскливые стенанья

Смущали робкий трепет ожиданья.