Гарин-Михайловский Николай Георгиевич - Вариант

день закинул удочку и рассказал свой план Залескому.

   При докладе Залеский, между прочим, сказал Елецкому:

   - Вельский и Дубровин хотят проситься к Кольцову.

   - Дудки,- ответил добродушно Елецкий.- К этакому кипятку, как Кольцов, прибавить двух таких головорезов - они всю линию разнесут. Кольцову не пару подбавлять, а тормоза нужны.- И, помолчав, Елецкий прибавил: - Надо с этим кончить. Сегодня вечером приходите, составим списки на участки, и ночью надо их отпечатать. С конченным делом и разговоров не будет, а сегодня мне придется уж дома заниматься, чтоб избавиться от этих просьб. Скажете, что я заболел.

   Кольцову так и не удалось в тот день поговорить с Елецким о своем штате, а на другой день в управлении уже был отпечатан приказ начальника работ о назначениях.

   Переговоры Кольцова с Елецким на эту тему оборвались на первой фразе Елецкого:

   - Я завален просьбами о назначениях. Начальники участков почти все одних и тех же приглашают, остальных никто не желает. Начальники дистанций почти все к одному просятся, к остальным не желают. Чтобы избавиться от этих бесконечных просьб, я решил изменить на этот раз способ назначения и сам всех назначил. Так как ваш участок самый трудный, то вам и назначены лучшие силы: Звиницкий, Штомор, Мартино, Касович и ваши прежние Татищев и Стражинский.

   - Я хотел было просить о Вельском и Дубровине.

   - С кем же я останусь? - вспыхнул Елецкий.

   Через неделю Елецкий и Кольцов выехали в Петербург.

   Доклад сошел благополучно и, сверх ожидания, был встречен очень милостиво. Радиус сто пятьдесят, излюбленное детище Кольцова, пришелся как нельзя кстати.

   В Петербурге в высших служебных сферах уже был возбужден вопрос об уменьшении радиуса.

   На замечание председателя Временного управления, что жаль, что не употреблен при изысканиях радиус сто пятьдесят, Елецкий с достоинством ответил:

   - Я привез вариант с радиусом сто пятьдесят.

   Передавая Кольцову об этом, Елецкий сказал:

   - Вот и толкуйте с ними. В прошлом году на заседании мое предложение насчет радиуса было единогласно отвергнуто, а в этом году они готовы меня же упрекнуть, зачем не ввел его.

   И, помолчав, Елецкий пренебрежительно бросил:

   - Флюгера!

  

   <Во Временном управлении Кольцов узнал, что необходимость радиуса сто пятьдесят настолько сознана, что Временным управлением уже началась перепроектировка существующей профили. Это дело было в заведовании товарища Кольцова - Никольского.

   - Мы и до вас добрались,- сказал Никольский, разворачивая план прежде представленного Кольцовым варианта линии.- Объясните, пожалуйста, как нам быть. Возьмешь вашу профиль, начнешь откладывать на план - в воду залазишь. Начнешь по горизонталям откладывать, расстояния и углы не выходят.

   - Ну? - спросил Кольцов.

   - В чем тут дело? - не без ехидства переспросил Никольский.

   - Очевидно, что в плане ошибка,- ответил Кольцов.

   - Да, тогда, конечно, понятно,- колко согласился Никольский.

   - Еще мы заметили,- начал Никольский, но замолчал и начал рыться в бумагах.

   - Что еще? - переспросил Кольцов, волнуясь и чувствуя себя неловко.

   Никольский достал профиль и проговорил:

   - Вот. Тангенс 37.75, другой - 40.52, вставка 30 - сумма 78.97, а по пикетам длина линии 75.97.

   - Опять ошибка,- покраснел Кольцов.

   Никольский насмешливо улыбнулся и стал собирать бумаги. Несколько инженеров собралось и с любопытством смотрели на Кольцова.

   - А еще в моем варианте вы ничего не заметили?

   - Больше, кажется, ничего,- ответил Никольский тоном, говорившим, что и этого довольно.

   - А экономии этого варианта против прежней линии на миллион сто тысяч рублей не заметили? - желчно спросил Кольцов.

   Никольский удивленно посмотрел на Кольцова, но, встретив его налившиеся кровью глаза, быстро отвел свои и быстро стал собирать бумаги.

   - И вам не совестно? - наступал на него Кольцов.- Этот план, эта профиль - это мое вам донесение, что сделано миллионное сбережение. Это донесение полководца, что выиграно блестящее сражение, а вы, совет десяти в Венеции, ищете грамматические ошибки в рапорте и, опуская содержание, готовы начать обвинение за грамматические ошибки. Стыдно. Если вы грамотные, то по профилям можете убедиться, что места, где сделан вариант, сплошь состоят из разорванных скал, где немыслим математически точный промер: скалы, где два человека у меня вдребезги разбились, где каждое проложение цепи связано буквально с опасностью жизни. Вы ищете точности в три сажени на двадцативерстном расстоянии, когда от отсыревшей линейки и сухого помещения всегда может получиться такая ошибка.

   - Это не наше дело.

   - Не ваше. А какое же ваше дело? Игнорировать, сводить на нет, садить в чернильницу?

   - Да что вы с цепи сорвались? - окрысился Никольский.- Если вы будете так говорить, я должен буду прекратить наш разговор. Никто вас ни в чем не упрекает, показал вам ошибки, которым вы сами только и придаете значение. Всякий понимает, что требовать математической точности нельзя, но стремиться к ней необходимо. О чем же говорить? А все эти миллионы здесь ни при чем. Сберегли их, и слава вам, мне от этого ни тепло, ни холодно - мое дело просмотреть вашу профиль и сверить ее с планом. Сверил, нашел ошибку и докладываю вам как товарищу, показал и в благодарность получил ругань.

   - Да я вовсе вас и не хотел трогать,- отвечал сконфужен<но> Кольцов.- Я только хотел указать на ту китайскую стену, где недосягаемо ютится вся мерзость казенного дела,- нанести удар может всякий, кто пожелает, а защититься от таких ударов никакими миллионными сбережениями нельзя.

   - Ох, бедненький, беззащитный,- сказал Никольский.- Обидели,- обидишь вас, сам всякого обидит.

   Окружающие инженеры рассмеялись. Кольцов тоже добродушно смеялся.

   - Вы зачем в Петербург приехали? - спросил его Никольский.- Для того только, чтобы нам заявить, что вы миллион сократили?

   - Для этого и кстати, чтоб сказать вам, что и другой миллион еще привез.

   - Вариант?

   - Вариант.

   - Черт знает что - как блины печет он эти варианты. Да вы что сразу не сделаете как следует?

   - Опять булавка. Опять полное незнакомство с тем, о чем говорите,- шутливо отвечал Кольцов.- Сразу, господин, ничего не делается. И прыщ сначала почешется, а потом уже выскочит.

   - Какой он недотрога стал,- заметил Никольский.

   - Недотрога,- вспыхнул Кольцов.- Пятнадцать лет тому назад за все свои варианты я получил бы тысяч триста премии, да поклон в ножки от хозяина-концессионера, который на всех перекрестках будет расхваливать меня, а теперь я чуть не Христа ради выпрашиваю как милостыню принять мои варианты и должен считать для себя как милость высоко снисходительные замечания вроде ваших: почему сразу не сделали. Да, черт меня побери, сколько надо было поломать голову, чтоб выдумать такое положение дел, чтобы всякий участник в деле не только не был бы заинтересован в успехе, но наоборот всю помощь свою невольно направлял к тому, чтобы с такой стороны осветить вопрос, чтоб сразу все дело свелось на нет.

   - Эк его распирает, подумаешь, что он не с полюса, а с экватора приехал. Из мухи, батюшка, слона делаете - на все в увеличительное стекло смотрите. А вы смотрите проще - люди как люди. Что вы мне - брат, сват, чтобы я за вас радовался и на стену лез. Ну сделали и сделали, долг свой исполнили, чего вам еще? А где наврали, так и наврали. Что ж нам прикажете делать, для чего ж мы, по-вашему, здесь?

   - Да, по-моему, вы совершенно бесполезный народ, если только для того и сидите, чтобы наши ошибки искать, так как таких инженеров из такого же теста, как вы, уже сидит сто человек.

   - И все ж таки ошибки не досмотр<ели.>

   - А что толку, что вы досмотрели. И ошибка-то только вашим существованием вызвана. Для вас специально и тратим время на разрисовку этих картинок.

   - Армия никогда не признает штаба, а без штаба все ж таки армия сброд баранов,- отвечал Никольский.- В данном случае вы, может быть, и правы, но есть миллион случаев, о которых, очевидно, вы не имеете и представления. Не было бы нашего Временного управления, например, с властью, большею, чем у министра, все вопросы должны были бы проходить через Государственный совет, а для живого дела, вы понимаете, что значит? Идет у вас дело хорошо - мы молчим, а вдруг злоупотребление и нужно его прекратить в двадцать четыре секунды - вот мы тут как тут. Сдаются подряды, а цена сумасшедшая - готово veto {запрет (лат.).}. Понимаете, господин?

   - Если бы в России строилась целая сеть дорог, тогда я еще понял бы, но когда строится в год одна дорожка, то содержание штата, стоящего до миллиона, ложащегося бременем на одну дорогу, я не понимаю. За одним человеком уследить и так можно, а не хватает власти, то, ввиду того, что это уже означает факт,- в чем же дело? Усильте министра и консула. А при таком положении, когда вас двести на одного, за неимением настоящего дела вы будете выдумывать себе его - это и дорого и ведет к деморализации. Нужно девать куда-нибудь избыток сил - нельзя направить на дело, на безделье можно. Результат - сплетни, интриги, сажание в чернильницу и прочие атрибуты людей, не занятых настоящим делом. Вдобавок так вы все здесь поставлены, что вы ничем не заинтересованы в успехе дела, а напротив, ваша заслуга найти пятно. И по службе выслужился, да и конкурента лишнего устранил. Пожалуйста, не возражайте, факт налицо: из всех ваших начальников работ кто ушел не с замаранным хвостом. А ведь были люди, заслуживающие высокого уважения, что ж вы с ними сделали,- одного прогнали, другого довели до самоубийства, третий с ума сошел. Что вы с Елецким, наконец, делаете? - Ведь недели не проходит, чтобы вы ему какой-нибудь каверзы не придумали. Ну вот хоть сейчас. Десять человек занимаются под начальством Дубинина перепроектировкой профиля на радиус сто пятьдесят. Все это потихоньку, чтобы сюрпризом послать ему: вот, дескать, тебе,- за три тысячи верст сидим от линии, а лучше тебя видим, что нужно делать. А в прошлом году сами же отказали в этом Елецкому. Ведь гадость же. Ну вызвали бы его, предложили бы, а то тайком. Хорошо, что Елецкий маху не дал и на этот раз сам привез вам радиус сто пятьдесят и, кстати, этим же показал, что такую работу необходимо делать на месте, а не в кабинете. Я смотрел эту перепроектировку, стыдно просто, поняли бы хоть одно, что раз новый радиус разрешен, то для него и новые места нужно выбрать, а они себе по тем же местам валяют. Сто тысяч, говорят, эконом<ии>, когда я с одного своего участка привез семьсот. В том-то и ваше горе, что вы или забыли живое дело, или не знаете. Иначе бы таких глупостей не делали. Вместо того, чтоб обставлять все дело так, что благодаря только чуду могут получаться сокращения,- поставьте дело рационально.

   - Как же его, по-вашему, надо поставить?

   - А вот как. Если я вам выложу на стол миллион и подарю с тем, чтобы из него вы мне отдали пятьдесят тысяч, то вы согласитесь на это, конечно. Концессионер-хозяин понимал эту логику, и самой выгодной статьей были у него изыскания. Для этого достаточно сравнить в прежних постройках предварительные и окончательные изыскания - разница в миллионах. Возьмите правительственные постройки - разницы между предварительными и окончательными почти никакой. Кому надо заботиться об сбережениях, тратить силы, здоровье, деньги, наконец, так как 2 рубля 50 копеек суточных кому же хватит на жизнь в Петербурге? А у кого денег нет лишних? А у кого охоты нет переносить одни обиды, так на долю изыскат<елей> только это и выпадает? Ведь это нарочно надо придумать такие не обеспечивающие дело условия. Жаль пяти процентов и не жаль девяноста.

   - Казна в данном случае смотрит так: премия - деморализация. Ты гражданин, ты обязан исполнять свой долг и надо полагать, что и без премий ты сделаешь все, что можешь.

   - Это довод или мошенника, или дурака. И вот почему. Оттого, что казна смотрит на человека, как на идеальное существо, человек не переменится и останется тем же, чем был - пострадает одна казна. Что это за утешение, что он должен? Но он не делает. Можете вы его проверить? Нет, конечно. Вот вам факт налицо. Уже четвертый мой вариант вы мне утверждаете. Уже два с половиной миллиона вы бы заплатили, а может быть и теперь вы в других местах платите. Вы ведь этого не знаете, для того чтобы это знать, нужно горизонталями снять всю страну, работа, стоящая дороже самой линии? Где у вас гарантия, что человек приложил все свои силы и сидит действительно достойный, а не бабушкин внучек? Ваша гарантия в том, что вы наполовину уменьшили содержание, уничтожили премии, игнорируете, на нет сводите заслуги и при всем том остаетесь в сладком убеждении, что всякий должен исполнять свой долг. И это в коммерческом деле, когда рядом тысячи коммерческих дел, где людей считают за людей и умеют ценить их. В результате все опытное, все знающее, все способное ушло. Осталась посредственность, подлая посредственность, которой каждое напоминание об ее ограниченности колет и режет глаза. Выиграла ли от этого казна? Один убыток как в нравственном, так материальном отношении. В нравственном понятно, а в материальном еще понятнее: наши изыскания ведутся уже два с половиной года и стоят дороже любых концессионных,- то, что опытный сделал бы сразу, неопытный сделает в несколько раз, я не беру во внимание ленивых, неспособных. Количество начальников тоже несравненно больше. Все это еще яснее в постройке. В концессионном способе была одна администрация и затем система мелких рядчиков. У нас контроль, вы, мы, линейные инженеры в количестве большем против концессии и, наконец, участковые подрядчики с администрацией, не уступающей нашей. Смело можно сказать, что на одного прежнего приходится теперь трое служащих, из которых подрядчик продолжает преисправно в большем против прежнего количестве получать содержание и премии. Несостоятельность казны очевидна: очутившись благодаря бумажным сбережениям со штатом, не годным для работы, она вынуждена взять подрядчика и за пятнадцать процентов бумажной экономии отдать сто процентов подрядчику. Это факт. Посмотрите любую смету подрядчика: на администрацию, ее премии, проценты на капитал и заработок себе он кладет тридцать пять процентов от всей суммы. Сумма прежних премий (пять процентов) составляет пятнадцать процентов от этой суммы. Кто может так действовать? Или человек, не знающий того дела, за которое, берется, или дурак, который не умеет доказать государству, в чем истина, и этим позволяющий грабить это государство, или подлец, умышленно заинтересованный в таком положении дел. А с виду выходит очень хорошо: никому не обидно из чиновников - всем жалованья убавили - не те-де времена. Общество успокоено, что период хищений кончен. Вам угодно родине служить, полезным быть отечеству - вот вам грош, а вы хотите казну грабить - вот вам миллион. Умненько придумано.

  

   Впервые - в журнале "Русское богатство", 1910, No 2.

   По воспоминаниям Н. В. Михайловской, рассказ написан в 1888 году на Урале, во время постройки Уфа-Златоустовской железной дороги. В основу содержания произведения положен действительный факт биографии Гарина.

   До середины 80-х годов железнодорожное строительство в России по существу было отдано в руки частных предпринимателей-концессионеров, которые, получив у правительства подряд на постройку, сами в свою очередь сдавали работы с подряда инженерам, стремясь для получения большей прибыли заинтересовать и их в барышах. На постройках царил дух стяжательства и наживы, процветала безудержная эксплуатация рабочих, косность, бюрократизм, полное отсутствие интереса к живому делу. Строительство дороги казной также не изменило положения.

   Мечтая покрыть страну широкой сетью железных дорог, Гарин - энтузиаст своего дела - в эти годы настойчиво пытается провести в жизнь идею удешевления постройки, неустанно изыскивая для этого в своей практической деятельности все новые и новые способы. "Про меня говорят,- писал он жене из Уфы 13 июня 1887 года,- что я чудеса делаю, и смотрят на меня большими глазами, а мне смешно. Так мало надо, чтобы все это делать.- Побольше добросовестности, энергии, предприимчивости, и эти с виду страшные горы расступятся и обнаружат свои тайные, никому не видимые, ни на каких картах не обозначенные ходы и проходы, пользуясь которыми можно удешевлять и сокращать значительно линию" (ИРЛИ).

   Как свидетельствует Н. В. Михайловская, при изыскании Самаро-Златоустовской железной дороги Гариным был разработан вариант, по которому предусматривалась прокладка тоннеля в одном из труднопроходимых участков постройки, что намного сокращало ранее намеченную изыскателями линию железной дороги и давало огромную экономию.

   "Начальником работ Самаро-Златоустовской ж. д.,- расказывает она,- был однофамилец Николая Георгиевича, Константин Яковлевич Михайловский. К идее экономии, вдохновлявшей Николая Георгиевича, он относился не только равнодушно, но даже враждебно, так как между подрядчиками, строившими Уфа-Златоустовскую ж. д., были его прежние сослуживцы и товарищи, поэтому Николаю Георгиевичу пришлось выдержать борьбу с начальником дороги за то, чтобы этот вариант, несмотря на всю очевидность его выгоды, был принят. Только благодаря настойчивости Николая Георгиевича, поставившего вопрос о своей отставке, в случае если проект будет отвергнут, он в этой борьбе остался победителем" (Н. В. Михайловская, Мои воспоминания о Н. Г. Гарине-Михайловском. ИРЛИ).

   Об этом факте рассказывается и в статье "Несколько слов о Сибирской железной дороге" ("Русское богатство", 1892, No 3, подпись "Инженер-практик"), несомненно принадлежащей Гарину.

   История борьбы Гарина за осуществление его варианта с начальством дороги и заправилами-дельцами из Главного управления и послужила основой для произведения. Однако работа над ним была прервана автором. По свидетельству жены писателя, Гарину рассказ не понравился, и он разорвал рукопись. Михайловская, склеив разорванные листы, сохранила их и уже после смерти Гарина передала в редакцию "Русского богатства", где рассказ и был напечатан.

   Как в "Русском богатстве", так и во всех последующих публикациях (повторяющих журнальный текст) рассказ заканчивается словом "Флюгера!" (стр. 186). Однако в автографе дальше следует текст на пятнадцати страницах рукописи, из которых первые две (начиная от слов "Во Временном управлении Кольцов узнал..." - стр. 186, и кончая словами "такая ошибка" - стр. 187) зачеркнуты автором, чем, очевидно, и объясняется то, что редакция "Русского богатства" не воспроизвела заключительную часть рассказа. Однако и с этими последними страницами рассказ, оставшийся незавершенным, по сути дела не имеет конца.

   Незавершенность произведения сказалась и в большом количестве недописанных слов, в стилистически невыправленных фразах (например: "- Конечно,- поспешил согласиться Бжезовский, видимо недовольный, что его пылкий помощник выболтал видимо обсуждавшиеся..." - стр. 158) и в том, что одна и та же характеристика относится к двум лицам (фраза "Моя хата с краю" дается как характеристика и Залесского - стр. 169, и Стороженко - стр. 182), и, наконец, в существовании разнобоя в именах и фамилиях действующих лиц: так, Мария Павловна вначале была названа Зинаидой Александровной, и в двух случаях это имя и отчество остались неисправленными; Бжезовский несколько раз назван Грибовским (на стр. 162, 164, 166): Елецкий - Езерским (стр. 170).

   Но все же, несмотря на явную незавершенность, "Вариант" является значительным произведением, в котором ярко проявились те стороны таланта Гарина, которые явились определяющими для всего его творчества,- искренность, простота и правдивость изложения, сочетание публицистических элементов с художественными, поэтичность, умение увлекательно говорить о будничных делах, пафос покорения природы, пафос труда и строительства.

   Рукопись "Варианта" дает представление о процессе работы автора над произведением. В ней много вычеркнутых и недописанных слов и фраз, перестановки текста. Так, монолог Кольцова, который вначале следовал за словами: "Он рассказал ей... когда уже было два часа" (стр. 166) - был зачеркнут Гариным, и большая часть его перенесена в конец. В сцене прощания Кольцова с женой после слов: "Да хранит тебя господь!- с глубоким чувством проговорил он" (стр. 179) - в автографе шел текст, оборванный на полуслове и зачеркнутый писателем.

   "Жена его на дорогу надела на него свой образок. Он поборол в себе неловкое чувство, перекрестился и поцеловал образ, потом горячо поцеловал жену. "Никто как бог",- вспомнил он слова одного мужика из своей деревни, который на вопрос Кольцова, как он не боится в местности, наполненной волками, в святки, в разгар опасности ходить один с тоненькой палочкой за десятки верст на богомолье, когда кругом столько случаев, ответил Кольцову:

   - А бог? - И, помолчав, прибавил: - Никто как бог.- Было сказано мало, но так выразительно, так бесконечно сильно, что Кольцову навсегда запали его слова в душу, и не раз с завистью вспоминал он эту твердую несокрушимую веру, этот оплот, о который все разобьется, как о скалу, думая, что с такой силой действительно ничего не страшно.

   У Кольцова силу эту заменяло служение правде, служение своей родине, исполнение своего долга. Он чувствовал в себе, может быть, не менее стойкий и надежный оплот, какой был у мужика. Разница между ними была как между теми двумя часовыми, из которых один гибнет..."

   В период работы над рассказом у писателя, очевидно, зарождалась мысль показать жизнь своего героя, начиная с детских лет, а затем возвратиться к описанию его инженерной деятельности; основание для такого предположения дает рукопись "Варианта", где после нескольких чистых страниц, следующих за словами "Умненько придумано", шли две страницы, содержащие рассказ о том, как, очутившись в родных местах, Кольцов вспоминает несколько эпизодов из своего детства.

   "И вот он снова между знакомых покосившихся памятников с массой протоптанных дорожек... Какая масса воспоминаний связана с этим старым городским кладбищем. Вот стена, за которой был некогда принадлежавший им дом. Кольцов не сдержался и взлез на эту серую, поросшую мхом стену. Какая она теперь низенькая, покосившаяся и какой высокой, неприступной казалась ему в детстве. А там за стеной как все переменилось. Но дом, сад, каретник, даже беседка, уже старая, развалившаяся, но все та же беседка - все по-прежнему... Кольцов спрыгнул в сад и пошел к беседке. Он вошел в нее. Полусгнившая скамейка с следами зеленой краски, обрубок ствола, служивший когда-то ножкой для стола, дыра в крыше беседки...

   Чувство тоски, одиночества, сожаленья вдруг охватило Кольцова. Где все эти милые, некогда дорогие сердцу лица... где эта кипучая, некогда сильная жизнь".

   Интересно, что этот набросок воспоминаний Кольцова, связанных с его детством, некоторыми деталями совпадает с "Детством Темы" и "Инженерами".

   Порвав рукопись рассказа, писатель не расстался со своим героем. "Дело идет, и я в своей сфере...- писал он жене из Сибири 22 июня 1891 года,- попробую писать как бы о Кольцове, описывая действительную жизнь: не выйдет, ты не будешь в убытке, так как будешь знать про меня. Итак... Кольцов был снова в своей сфере... Снова пахнуло на него свежестью полей, лесов, земли и неба. Снова природа обхватила его в свои обътия, как молодая соскучившаяся жена обнимает своего долго отсутствующего мужа, и Кольцов сразу почувствовал в этих объятиях всю силу своей любви и всю ту бесконечную связь, установившуюся между ними" (ИРЛИ).

   В этом же письме Гарин приводит отрывок из продолжаемых им записей о Кольцове. Действие происходит в Сибири, на изысканиях. Работа успокаивающе влияет на Кольцова, дает ему уверенность в своих силах. Во время изысканий он из своего заработка предлагает рабочим заплатить по 5 коп. за каждую пройденную ими лишнюю версту. Позднее эти наброски в какой-то мере будут использованы в "Инженерах". Однако в те годы замысел написать произведение, основанное на впечатлениях от инженерной работы, так и остался нереализованным.

   Ряд текстуальных совпадений с "Вариантом" содержится и в статьях Гарина 1888-1889 годов, например: "Несколько полезных предложений по удешевлению сооружения железных дорог", за подписью "Практик" (журнал "Железнодорожное дело", 1888, No 44); "Несколько слов об удешевлении постройки железных дорог в России" (там же, 1889, No 22).

   К "Варианту" восходят и статьи первой половины 90-х годов, опубликованные за подписью "Инженер-практик" и также несомненно принадлежащие Гарину; в одной из них ("Несколько слов о Сибирской железной дороге" - "Русское богатство"; 1892, No 3) автор вновь говорит об изысканиях Уфа-Златоустовской дороги, во время которых "восемь процентов изыскателей навсегда сошли со сцены, главным образом от нервного расстройства и самоубийств. Это процент войны".

   В настоящем томе рассказ печатается по автографу; начало, автограф которого не сохранился (до слов "чтоб не стыдно было на него посмотреть", стр. 153) - по тексту "Русского богатства".

  

   Стр. 156. ...поляки... но... примиренные...- Очевидно, имеются в виду сосланные в Сибирь участники польского восстания 1863-1864 годов, которое было жестоко подавлено царским правительством.

   Стр. 161. Ржих - Ржига Франц (1831-1897), австрийский инженер, чех по происхождению. Автор ряда известных в то время книг о строительстве тоннелей.

   Стр. 174. Здесь прошли орлы Всеволода III...- Всеволод III, или Всеволод Большое гнездо (1154-1212), известен своими походами на половцев и на камских болгар. При нем могущество и общерусский авторитет Владимиро-Суздальского княжества достигли своего наивысшего расцвета.

   Стефенсон Джордж (1781-1848)-английский изобретатель; создал конструкцию паровоза, усовершенствованные модели которого впервые нашли практическое применение.

   Стр. 175. И, как некогда Ермак искупил свою и товарищей своих вину...- До похода в Сибирь Ермак был атаманом казаков, занимавшихся разбоем на Волге.

   Стр. 187. ...совет десяти...- высший политический орган в Венеции, существовавший в 1310-1797 годах; был учрежден для подавления движения народных масс, сопротивлявшихся усилению олигархического режима.