Собрание сочинений в пяти томах
М., ГИХЛ, 1968
Том 4. Очерки и рассказы (1895-1906)
Кончались весенние работы. Народ отпахался, отсеялся, и наступило сравнительно безработное время междупарки.
Год обещал быть хорошим.
Особенно под закат так и отливали поля молодой зеленью посевов. Яркой, сочной, буйной.
- Стеной идет,- говорили крестьяне,- что только дальше господь бог даст.
А пока было хорошо и спокойно на душе. Отдыхали люди, скот отдыхал.
Была суббота, под вечер.
На большой площади села приезжий купец с женой и подростком сыном расставляют свои товары но случаю прибытия нерукотворной иконы.
С иконой уже вышли из последнего села, и ждут ее сюда к ночи.
Большая часть жителей ушла встречать икону.
Сам купец, толстый, в засаленной суконной поддевке, не работает,- он у избы Григория за столиком пьет вприкуску чай, толкует с Григорием, к которому стал на квартиру, и по временам добродушно окрикивает жену и сына:
- Поворачивайтесь, поворачивайтесь: вот-вот народ нагрянет...
Или:
- Митька, не видишь,- бумажку-то сдуло: эх, народ...
Купец человек обстоятельный и любит, чтоб и всем это сразу ясно было.
Григорий, худой, пожилой крестьянин, с особой какой-то мечтательной искоркой в глазу, подобострастный и льстивый, старается "потрафить" купцу.
- Трудитесь же и вы,- вздыхая, говорит он купцу на его замечания,- вокруг нерукотворенной... Так за образом и поспеваете везде?
- Да уж так и ездим...
Григорий заискивающе кивнул головой, вздохнул и сказал:
- Чай, и насмотрелись же вы на чудеса, что матушка пресвятая царица небесная во славу свою творит...
- Бывает,- ответил купец.
- Бывает? - испуганно встрепенулся Григорий.
- Чудак ты человек, как же иначе?
И, помолчав, купец продолжал:
- Труды бог любит,- без трудов нельзя... самая малая букашка, муравей, и тот больше себя норовит поднять...
- Так, так,- согласился Григорий.
- Жареный кусок в рот не полетит... Как сказано? В поте лица... Да уберите же вы, Христа ради, короб,- крикнул купец своим и, обращаясь снова к Григорию, спросил: - Это что за человек у вас?
Человек, и очень странный человек, о котором спрашивал купец, вышел в это время из-за задов Григорьева двора.
Высокий, худой, с маленьким, очень маленьким бурым лицом, стрижеными усами и бородой, в длинном изорванном халате, с непокрытой, тоже стриженой головой, человек этот остановился, и, ни на кого не обращая внимания, смотря голубыми потухшими и выцветшими глазами тупо и равнодушно перед собой, что-то бормотал.
На вопрос купца Григорий с захлебывающейся торопливостью и елейным смирением ответил:
- А так раб божий, Ильюша по прозванию... Вроде того, что юродивый.
- Это хорошо,- кивнул головой купец и, откашливаясь, сплюнул.
- Тихий человек, и никому обиды от него нет.
- Он что ж делает? - спросил купец.
- Да вот живет у нас в бане,- вон за огородом. Сам и выбрал мою, значит, баню,- что ж, живи...
Юродивый в это время опустился на колени и, смотря в небо, что-то бормоча, кивал головой...
- Это насчет чего же он? - спросил купец у Григория и прибавил: - Да ты присядь.
- А постоим, батюшка... Это он, вишь, покойников поминает, всех, до последнего человека, кто за его память помер на селе, помнит и поминает...
- Что ж, это хорошо...
- Хорошо, батюшка, хорошо... Раб божий... А только что так считаем,- Григорий замирающим от восторга голосом, наклоняясь к купцу, прошептал:- так считаем: великий раб.
- Все может быть,- одобрительно кивнул головой купец.
- Так, батюшка, так... Его дело... Так и живет в бане... Сам и выбрал у меня со старухой свое житье: так в бане... и уж и не знаю, с чего и выбрал: кажись, и лучше нас есть люди и в греху мы: выбрал... Не знаю, с чего и на думушку ему пало,- не нам угадать, а только что так по приметам - великий раб...
- Да уж вам видней, конечно... Душа у кого чистая, святость эта самая, как одежа светлая, к примеру,- грязь на ней, так уж грязь и есть: на виду... С ним, что ж, покалякать можно?
- Уж не знаю, батюшка,- раздумчиво ответил Григорий,- как его воля...
В это время подошел другой крестьянин средних лет - длинное туловище на низких ногах, с какой-то приплюснутой физиономией, и только нижняя губа выпукло выдвинулась вперед. Он сплюнул и, вмешиваясь в разговор, пренебрежительно, голосом, как иерихонская труба, сказал:
- Что ж тут?.. Скричать его и только... Эй, ты, слышь, Ильюшка, подь сюда,- вот господин говорить с тобой желает...
Юродивый замигал глазами и растерянно смотрел некоторое время перед собой.
- Неколи мне... кур в огороде гонять надо...
Он сказал это и торопливо, озабоченно пошел, делая на ходу движения, как будто он гонит кур, тихо приговаривая: "Кишь, кишь".
- Не пожелал,- проговорил Григорий, испуская вздох не то сожаления, не то удовлетворения.
Купец, получивший неожиданно афронт, спросил недовольно:
- Это каких кур?
- А это, вишь,- стал громко, точно кругом все были глухи, объяснять ему подошедший крестьянин,- он, вишь, все сам себя куриным старостой зовет... будто вот кур ему все по огородам гонять надо...
- Не пошел же,- повторил в раздумье Григорий.
- Не пошел,- согласился и пришедший крестьянин и набрал воздуху.
- Не показался я, что ль, ему? - спросил обиженно купец.
- Не-ет,- уклончиво ответил Григорий,- так что-нибудь... Господином вот разве назвал тебя сват.
- Так ведь мне что? - сказал сват и сплюнул.
- То-то, вишь, не любит он этого слова: из дворовых он... А сам-то с малолетства уж такой, божий... Господам и сомнительно было: парнишка, как и прочие, а от дела отлынивает... Маленько и прижимали, видно: на горячую плиту голыми ножками ставили... Вот он и робит, как заслышит там "господин", али "барин", ну и уйдет сейчас...
- Так ведь я какой же барин? Такой же, как вы...
- Известно,- согласился сват и сильно потянул носом.
- Может, и обойдется еще,- задумчиво сказал Григорий.- Так вот и на селе... К кому вздумает зайти... Принесет миску, стукнет в окно: "Слышь, крикнет, штароста,- он этак все "штароста",- пришел, давай мне полную миску". Чтоб уж непременно полная была, а там чего хочешь лей: щец так щец, хоть воды, хоть молока... И сразу есть не станет: постоит сколько дней в бане, скиснет, тогда и ест.
- Что ж так? - спросил купец.
- Так уж воля его...
- И дела от него есть?
Григорий ответил не сразу, наклонился и таинственно сказал:
- Не все хоть признают, да и понять такое дано не всем, а так считать надо, что есть.
Григорий посмотрел на свата и нерешительно отнесся к нему:
- Да ведь вот хошь когда город горел... На виду у всех дело было: в городу пожар - семьдесят верст, а он бегает по селу: "Жарко, да жарко". А како жарко? Перед самым снегом дело было.
- Этак,- кивнул сват.
- Что такое, думаем, обеспокоился Ильюша: а тут слышим, город сгорел.
- В те поры его и в город вызывали,-заревел сват,- думали, може, что знал насчет поджигателев. В тюремный замок засадили было...
- Вот, вот,- подхватил Григорий,- в тюремный замок засадили, а, хвать, с другого конца сама тюрьма горит... Ну, поняли, тут же и отпустили.
Сват рассмеялся.
- Обробел же тогда: прибежал: "Не пойду, баит, больше в город".
- Да кто его знает? - задумчиво проговорил купец,- чужая душа - погреб без свечки: как угадаешь?
- Уж тут и угадывать нечего,- немного обиженно проговорил Григорий,- весь на глазах, у меня вон третий год живет, каждую мелочь видишь, сфальшить негде.
- То-то так,- согласился сват,- а все и в нем неловкость есть...
- Какая? - спросил купец.
- Да вот какая: в церкви нехорошими словами ругается.
- А ночь-то каждый раз после того на мазарках кто воет? - горячо спросил Григорий.
- Может, так,- раздумчиво сказал купец,- вот, мол, хуже людей хочу быть, а ночью и замаливает.
- Этак, батюшка, этак,- ласково, горячо поддакнул Григорий.
- Опять же бороду, усы стрижет,- долбил своим громким деревянным голосом сват.- А то попа ругать учнет: "Ты, слышь, к попу не ходи за поминками, он рубль возьмет, а на мазарки и днем не пойдет, а я ночью помяну, а грош возьму и тот подожду".
- Так ведь и правда,- совсем тихо, нерешительно сказал Григорий.
- Правда-то правда,- согласился и сват.
- Нет, видно, не нам судить его,- вздохнул Григорий.- Вот какое дело стряслось у меня в третьем году: изгадилась хозяйка моя,- сначала не в себе стала непутное молоть. То человек как человек была, а тут и пойдет: плакать, плакать, рвать волосы на себе, и сама на себя такой поклеп взведет, что хоть полицию зови. Иссохли мы оба с ней. Куда уж я ее ни возил: и к знахарю и к святителю - нет помочи. Вот этак же раз Ильюша стук в оконце: "Григорий, а Григорий, что я тебе скажу?" Я высунулся к нему, баю: "А что, Ильюша?" - "Отдай ты, Григорий, что у тебя есть в избе, людям". Только и сказал и ушел. "Слышь,- говорю я хозяйке,- что Ильюша толкует: все, что в избе, отдать людям". Подумали, не дай бог пожар, все так же пропадет, что будет. Скричали народ, что только было в избе - все наголо. Хотел я хомут было назад в клеть снести: только починить внес было его в избу, подумал-подумал: нет, уж, видно, все, так всё... Всё растаскали, будто метлой подмели, одежу, хомут, утварь всю, скамьи, столы: только вот что рамы да стены и остались...
- А из клети? - спросил купец.
- Нет, нет, что в избе только. И вот, скажи ты, унесли всё и хворь унесли. С той самой поры как рукой сняло с бабы и ровно и хвори никакой не бывало.
В это время юродивый опять показался. Григорий понизил голос.
- Все в бане так и живет... А теперь уж постарше стал - трудно стало. "Григорий, а Григорий, строй-ты мне, брат, избу,- старик я стал". И рад бы выстроить, да с каких достатков выстроишь-то...
- Да,- вздохнул купец.
Он не спеша полез в карман, вынул оттуда замшевый засаленный кошелек, долго рылся в нем и, достав гривенник и подавая его Григорию, сказал с ударением на о:
- Отдай-ко... за спасение души Севастьяна...
Григорий, взяв деньги, радостно побежал к юродивому. Жена Григория вышла из избы, облокотилась на косяк и, подпершись рукой, удовлетворенно смотрела...
- Ильюша, вот тебе купец гривну жертвует,- за Севастьява молись...
Юродивый нерешительно взял деньги, а Григорий, возвращаясь к купцу, радостно, умильно говорил:
- Взял, взял...
Юродивый на мгновенье исчез в своем огороде и снова появился. Он остановился на прежнем месте и оттуда тихим, но хорошо слышным полушепотом, робким, напряженно-просительным и в то же время настоятельным, заговорил:
- Господин, а господин... возьми назад деньги...
Юродивый протянул худую руку. Он как-то весь опустился, и было видно теперь по изможденному лицу и сгорбленной фигуре и высохшей дрожащей руке, что это уже старик, больной, измученный, много перечувствовавший на своем веку.
- Возьми, божий человек, возьми,- торопливо сказал купец,- мне не жалко... Я от сердца...
Юродивый нерешительно помялся и еще тише и просительнее сказал:
- А то возьми...
- Пожалуйста, не обижай,- испуганно сказал купец и даже встал,- я ведь от всего моего сердца.
Купец хотел было ближе подойти, но юродивый быстро отступил назад. Купец остановился, и так и стояли они на расстоянии друг от друга.
Но юродивый, не допуская купца, в то же время ласково и даже с какой-то болью смотрел на купца. Он тихо, доверчиво, как бы советуясь, просил купца:
- Как бы в тюрьму мне не попасть: краденые...
И, пока ошеломленные купец, Григорий, сват, хозяйка Григория стояли, приросши к своим местам, юродивый, положив деньги на землю, быстро, беззвучно исчез в своем огороде.
- Не принял! - опомнился первый Григорий и развел руками.
Между тем сват пошел к тому месту, где положил юродивый гривенник, поднял его и, возвратившись назад, нерешительно протягивая его купцу, спросил:
- Вам, что ли, отдать надо?
Купец прятал деньги назад в кошелек и угрюмо говорил:
- Слово только неловкое сказал он, за него и ответить можно.
- Что с него взять? - потянул носом сват,- известно, юродивый он и есть.
- Да-а-а...- нерешительно согласился Григорий,- божий человек.
- Григорий,- настойчиво позвала в это время Григория его хозяйка.
Григорий пошел к жене, а купец с недовольным вопросом:
- Ну, что у вас там? - пошел к своим.
- Ты сходил бы к Ильюше,- сказала жена Григория,- да посоветовался бы. Как бы опять не нажить новой беды: приняли неизвестного человека, Ильюша ведь брезгует им. Сбегай, посоветуйся, да, если что, бог с ним и с деньгами его.
- Бежать надо,- вздохнул Григорий и побежал к юродивому.
Григорий быстро возвратился и озабоченно вполголоса сказал жене:
- Не велит принимать.
- Ну, так и с богом,- решительно сказала жена.
- Неловко,- тряхнул головой Григорий и, почесываясь, пошел к купцу.
Низко кланяясь купцу, он вкрадчиво заговорил:
- Ты послушай, господин почтенный, что я тебе скажу... да в обиду не прими себе... только что от постоя освободи ты, Христа ради, мою избу... Богом прошу тебя: не надо мне и денег твоих, только съезжай.
Купец некоторое время опешенно смотрел на Григория, затем сплюнул и сердито спросил:
- Да с какой причины?
- Никакой причины нет, а только освободи, Христа ради, прошу тебя...
- Об чем же ты думал, когда впускал меня? Дитя ты, что ль, малое?
Купец впился глазами в Григория. Григорий потупился и молчал.
- Дурак ты и с твоим юродивым вместе!
Григорий низко поклонился.
- В тюрьму вас обоих за ваши дела: штунду, ересь заводите, погоди...
Сват, тершийся тут же, проговорил, ни к кому не обращаясь:
- Если что, и у нас изба не хуже, есть и самоварчик.
- Далеко, что ли? - спросил купец.
- Вон.
Сват показал на избу.
- Если изготовить, к примеру, хозяйка моя первая насчет этого: вся деревня знает... Только спроси Авдотью...
- Тащи вещи,- скомандовал купец. И, повернувшись к своим, сказал:
- Я вот с ним, а вы того, поглядывайте: сейчас народ нагрянет...
Это было так.
Уже на колокольне отзванивал звонарь во все колокола.
В темноте влажного вечера уже сверкали огни с горы, по которой спускалась к селу процессия с иконой, и несся гул дружных, твердых и быстрых шагов молящихся.
Известна публикация рассказа в собр. соч. изд. Маркса (т. VIII, 1916), где он датирован 1901 годом.
В сокращенном виде рассказ вошел как эпизод в пьесу Гарина "Деревенская драма".