Гарин-Михайловский Николай Георгиевич - Дворец Дима

Вот и лето прошло. Дим не сидел больше на балконе; укутанный, он ходил по запущенным дорожкам сада и смотрел на балкон, усыпанный жёлтыми листьями.

   Много жёлтых листьев и на балконе, и на дорожках, и на деревьях - жёлто-золотисто-прозрачные там вверху, в яркой синеве осеннего неба.

   Пустой балкон, пустой сад, и нет больше Наташи, а всё кажется, вот-вот мелькнуло её платьице и выйдет вдруг она из-за деревьев, как прежде, бывало, выходила, и скажет:

   - Ты искал меня, и я пришла... А может быть, ты уже не хочешь? Ты скажи, и я уйду.

   И Наташа внимательно, строго посмотрит на Дима, а потом сядет и начнёт рассказывать ему, как прежде.

   Нет Наташи, нет вороны, - может быть, ворона ещё прилетит, может быть, сейчас прилетит и сядет, и начнёт ходить перед Димом...

   И вдруг нашлась ворона. Она лежала мёртвая на земле под деревом.

   Дим смотрел на мёртвую ворону своими большими глазами, и так жаль ему было вороны. Наверно ворона любила его, но ей тоже не позволяли играть с ним, и она скучала и умерла.

   Пошли дожди, все листья упали на землю и когда-то такие красивые, нежно-золотистые, теперь грязные и мокрые, они уже гнили на земле.

   Через потное стекло окна Дим смотрел на них из своей комнаты. Иногда под вечер прорывалось сквозь тучи солнце и красными лучами освещало сад, далёкие дачи, и так ярко горели их окна, как будто в них ещё жили, как летом.

   Пришла зима, и снег упал.

   Дим не мог больше ходить: он лежал в своей кроватке и думал.

   О чём?

   Его пальчики озабоченно перебирали край одеяла, большие, чёрные глаза смотрели перед собой.

   Он думал о своих братьях и сёстрах, о Наташе. Все они теперь далеко в городе играют весёлые и счастливые. Когда-нибудь и он будет с ними и все вместе они будут в том дворце, где небо, и солнце, и земля сходятся.

   Как обрадуется он им, когда опять увидит их. Они возьмут его за руки и они пойдут в тот сад, где ангелы поливают прекрасные цветы детскими слезами.

   И Дим лежал в кроватке, оттопырив губки, и кивал своей больной головкой.

   О, как он любил своих братьев и сестёр. Как будет весело тогда, и он скажет тогда дяде:

   - Нет, нет, не обманывай, - я уже узнал, что ты мой папа. Ты, верно, думал, что я не буду тебя любить.

   И он бросится к отцу на шею и станет так радостно, как прежде, целовать его.

   Как жаль, что окна комнатки его выходят на восток и он не может видеть, как садится солнце, не может видеть своего дворца.

   А может быть, дворец виден и при восходе солнца?

   И на заре иногда, потому что он плохо спал, он поднимал штору и смотрел в окно, как в розовой дымке рассвета там далеко, далеко в нежно-алом небе загорался день.

   Показывалось солнце, загорались первые лучи, счастливые, радостные прилетали воробьи к его окну и чирикали ему что-то весёлое.

   Кажется, немного виден дворец, но он не мог долго смотреть в окно, и усталый он опускал штору и опять ложился и думал. Только непременно надо, чтоб братики и сестрички хоть раз увидали его, чтоб могли потом узнать в том дворце Дима. Раз Егор пришёл и обещал, что на сочельник привезёт к нему братьев и сестриц. Когда бы скорее приходил сочельник!

  

   Ранние сумерки спускались на землю.

   Егор был выпивши и, набирая дров для печки Диминой комнаты, говорил на кухне:

   - Разве это люди? Я сегодня прихожу к этой толстой - выбежали детки. Я говорю им: "А братик ваш Дим умирает: попросите маму, чтоб ради праздничка отпустила вас к нему". А она как выскочит: "И как ты смеешь?.. и пошёл вон. Нет и нет, - кричит, - детки, у вас никакого братика". - "Как нет? говорю, грех, говорю, и чужую вещь украсть да спрятать, а вы душу детскую крадёте, да прячете, - Бог душу жить послал, славить Его имя велел, а вы нет"...

   - Так и сказал? - насмешливо сплюнул дворник с большой бородой.

   - А мне что? На тебе. У тебя может нет. Не надо тебе, - назад возьмёт свою душу Господь, а не пропадёт же у Бога она... И не пошёл к другим... Что они? В церковь придут, на всю церковь кресты кладут, поклоны бьют, а чёрному поклоняются они.

   - Ладно, ладно, будет, - дрова неси, - простынут.

   - Понесу, - ответил Егор.

   И Егор понёс дрова в комнату Дима.

   - Егор, ты говорил, - спросил его Дим, - что на сочельник ко мне придут братики и сестрички? А когда будет сочельник?

   Угрюмо говорит Егор:

   - Сегодня сочельник.

   Сегодня? Отчего же нет ёлки и никто не приехал?

   Егор машет рукой: никто не приедет и ёлки не будет.

   - Потому что умрёшь ты, мой голубчик, умрёшь... - говорит и плачет Егор.

   - Егор, страшно умирать? - глухим голосом спрашивает Дим.

   - Нет, - говорит Егор, - я знаю такую молитву, что ни один чёрный не тронет, и светлые ангелы возьмут душу и унесут её в рай...

   "В наш дворец, - думает Дим. - Только бы не был Егор пьян и не забыл читать молитву, когда я буду умирать".

   - Не умирать страшно, - говорит опять Егор, - мёртвым хорошо, а вот жить как? Люди собак злее.

   - Отчего злее, Егор?

   - Да как не злее? Собака маленького щенка никогда не тронет, а его, Дима, свои же кровные гонят и знать не хотят.

   - Какие кровные, Егор?

   - Какие? Тётки да дядьки...

   Чьи-то шаги, и Егор испуганно говорит:

   - Тише, идут!

   Тише!

   Сжал губки Дим, и напряжённо-строго смотрят его большие глаза. Что-то движется словно или несётся над ним и заволакивает его, или сам он уходит, и издалека теперь уже доносятся к нему голоса. Вот дяди голос.

   Дядя говорит Егору:

   - Ты пьян?

   - Я пьян, - отвечает Егор.

   - Пошёл вон, - говорит дядя, и лицо дяди наклоняется и смотрит на Дима: большое лицо и каждый волос так ясно видно.

   Зачем выгоняют Егора? Нет, нет, он не выдаст Егора. Он только скажет, и Дим уже говорит, и так страшно ему: разве это его голос? Это разбитый, чужой голос, который говорит:

   - Папа, когда я умру, пусть придут посмотреть на меня мои братики и сестрички, а то не узнают меня они там во дворце...

   Плотно опять сжались запёкшиеся губки Дима, жёлтый лоб как будто больше стал, и смотрят неподвижно большие, чёрные глаза.

   И кажется Диму, идёт он по тёмной улице и крепко держит за руку Егора. И много ещё детей идут, и говорит ему Егор: "Всё это твои братья и сёстры идут. А вон там, где свет, там и есть твой дворец". Какой прекрасный, светлый дворец из жемчуга! Как горит он весь в огнях, как ярко сверкают светлые залы его! Их поддерживает множество колонн, и по ту сторону колонн, сколько видят глаза, прозрачная, светлая даль садов и полей. Нежная музыка играет где-то, множество детей в светлых платьях ждут и уже протягивают руки Диму. О, как хорошо ему, как он счастлив теперь...

   А над его кроваткой стоят и плачут: думают, что Дим умер. Они ничего не знают о детском дворце, чудном детском дворце, из жемчуга, куда уйдут все дети, над входом которого огнём любви горит:

   "Отведите от себя ложь, и правда светлая, чистая, источник вашей силы, приведёт вас сюда".

   И ниже:

   "Но не войдут и не прикоснутся к чистым душам детей дыхания лживых и злобствующих, лицемеров и суетных, палачей, буквой учения калечащие и убивающие души живые".

  

   Источник: Гарин-Михайловский Н. Г. Собрание сочинений. Том V. Рассказы. - СПб.: "Труд", 1908. - С. 103.

   OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко.

   Источник:> Викитека.