XVIII. Новыя времена. Ученье.
С. Елпатьевск³й. Разсказы. Том 3. С.-Петербург. 1904.
Крутыя Горы никогда не были крѣпостными, и "воля" не отразилась на нихъ тотчасъ же крупными перемѣнами; но кругомъ шло движен³е,- что-то уходило назадъ, что-то нарождалось и входило въ жизнь, новое, странное, яркое. Появились новые люди, исчезали старые.
Генеральша уѣхала изъ Богоявленскаго въ теплые края, и лѣтъ пять домъ стоялъ заколоченнымъ; разбѣжались куда-то псы, наводивш³е ужасъ на округу. Земля была сдана исполу богоявленскимъ и нашимъ мужикамъ, часть лѣса была продана. Дѣдушка Карпъ вынулъ кубышку и купилъ подходившую къ нашей землѣ пустошь; глядя на него, стали и друг³е прикупать пустоши и лѣсокъ, и луговины, продававш³еся тогда во множествѣ. Умеръ помѣщикъ Созонтъ; имѣн³е куплено было рощенникомь Захаромъ Аѳанасьичемъ, а все, что было въ домѣ, распродавалось по мелочамъ, и екатерининскихъ временъ мебель разошлась по рукамъ священниковъ, дьяконовъ и деревенскихъ купцовъ. Дядя Николай Михайловичъ купилъ старинныя клавикорды, а отецъ пр³обрѣлъ новый срубъ и пристроилъ горницу; и барское зеркало въ потемнѣвшей золоченой рамѣ, огромный старинный диванъ краснаго дерева и два кресла съ бронзовыми инкрустац³ями такъ удивленно смотрѣли на новое общество, въ которомъ очутились,- простые самодѣльные стулья, узорчатые изразцы печки и плохоньк³е обои дьяконовой горницы.
Мнѣ было около восьми лѣтъ, когда объявили волю, и я смутно помню это, но новыя времена настали и для меня,- я началь учиться. Около этого времени умеръ нашъ дьячокъ Лука Лукичъ, и на его мѣсто прислали новаго дьячка изъ окончившихъ курсъ семинар³и, которыхъ начали называть псаломщиками. Новый псаломщикъ открылъ у себя маленькую школу, въ которую меня отдали учиться.
Собственно "азы" я началъ изучать еще за годъ предъ тѣмъ, и первымъ моимъ учителемъ былъ отецъ. "Азы" начались очень торжественно. Наканунѣ въ церкви былъ отслуженъ молебенъ "передъ начат³емъ учен³я", а на утро отецъ заперся со мной во вновь пристроенной горницѣ, и мы оба снова помолились предъ образами. Въ моихъ рукахъ была выточенная отцомъ мудреная указка, на стѣнѣ надъ моимъ плечомъ была повѣшена двухвостая плетка, какъ эмблема образован³я, и учен³е началось. Я думаю, учен³е труднѣе доставалось учителю, чѣмъ ученику: всяк³й разъ послѣ урока отецъ вставалъ красный, вспотѣвш³й, словно послѣ горячей молотьбы. Онъ очень обрадовался, когда пр³ѣхалъ новый псаломщикъ.
- Студентомъ {Въ первомъ разрядѣ.} кончилъ!- съ уважен³емъ говорилъ отецъ.
Николай Петровичъ былъ высок³й, неуклюж³й, застѣнчивый семинаристъ, съ худымъ, блѣднымъ, изрытымъ оспой, лицомъ. Онъ росъ сиротой, воспитывался на казенный счетъ и, вѣроятно, былъ бѣднѣйш³й изъ бѣдныхъ казеннокоштныхъ семинаристовъ.
Тѣ два-три года, которые онъ прожилъ у насъ, я помню его все въ томъ же длиннополомъ казенномъ сюртукѣ, застегнутомъ у горла булавкой, и я не увѣренъ, всегда ли было у него бѣлье.
Кромѣ меня, въ науку къ Николаю Петровичу отдали двухъ внуковъ и внучку Алексѣя Софроныча, рощенникъ Захаръ Аѳанасьевъ привелъ своего сына, о. Платонъ помѣстилъ двухъ мальчиковъ изъ числа непереводившихся у него племянниковъ. Мать настояла, чтобы учили и Варьку,- Настя, старшая сестра, была уже на выданьи и выучилась только читать, а писать не умѣла.
Образовалось нѣчто въ родѣ маленькой школы, помѣстившейся въ задней избушкѣ овдовѣвшей дьячихи Дарьи Степановны, въ той же комнатѣ, гдѣ жилъ и самъ Николай Петровичъ. Новый учитель училъ насъ такъ же, какъ учился и самъ,- тѣ же "азъ-ангелъ", "буки-Богъ", "буки-азъ-баа, "вѣди-азъ-ва", тѣ же прописи, съ которыхъ мы списывали велемудрыя изречен³я, навѣки вонзивш³яся въ наши мозги, вмѣстѣ съ палками и крючками, въ которыхъ долго насъ упражняли, пока допустили къ буквамъ.
Низенькая съ полатями, закоптѣлая крестьянская изба, посрединѣ бѣлый сосновый столъ, съ подложенной подъ ножку щепочкой, кругомъ - скамьи, а на скамьяхъ сидимъ мы и, зажавши уши, громко, наперебой выкрикиваемъ: "бри, ври, дри, жри"...
Онъ очень старался, этотъ добрый и славный Николай Петровичъ, и, вѣроятно, наше ученье шло бы быстрѣе, если бы его не таскали на требы, не мѣшала полевая работа, не отрывалъ отъ ученья батюшка, посылавш³й за нимъ посовѣтоваться насчетъ полученной отъ благочиннаго бумаги или просто попить чайку. Тогда его замѣняла Дарья Степановна, жившая черезъ сѣни въ своей кухонькѣ. Дарья Степановна сама читать не умѣла, но имѣла уши слушать, зубримъ ли мы "ври-гри", или молчимъ и ловимъ мухъ,- быстро развивавш³йся въ школѣ родъ спорта, въ которомъ я оказывалъ больш³е успѣхи, чѣмъ въ наукахъ. Какъ только гудѣнье нашихъ голосовъ ослабѣвало, Дарья Степановна, красная отъ печки, влетала съ линейкой въ рукѣ въ нашу комнату, равномѣрно вытягивала каждаго изъ насъ по спинѣ и безмолвно скрывалась къ своей печкѣ, гдѣ всякую минуту могли выкипѣть щи. Словъ, впрочемъ, и не нужно было, - линейка говорила убѣдительно: дисциплина быстро возстановлялась и дружное жужжан³е нашихъ голосовъ не мѣшало Дарьѣ Степановнѣ предаваться ея хозяйственнымъ занят³ямъ.
Это былъ пер³одъ моего яростнаго увлечен³я слогосложен³емъ - какая-то страсть. Я сложилъ имена пр³ятелей - и Кирьку, и Кузьку-шестипалаго, имена всѣхъ моихъ семейныхъ. Мнѣ пришлось порядочно повозиться съ дѣдушкой - "кьянъ" вязло въ зубахъ, но въ особенности много огорчен³й доставилъ мнѣ балетмейстеръ Перро, не извѣстно, какими путями забравш³йся въ домъ крутогорскаго дьякона и висѣвш³й въ темной рамкѣ, между зеркаломъ и генералиссимусомъ Суворовымъ. Когда я укладывался спать на свой войлокъ, балетмейстеръ Перро ярко выступалъ въ свѣтѣ лампады, пристально смотрѣлъ мнѣ въ глаза и, казалось, издѣвался надъ моими усил³ями. И я долго ворочался и не засыпалъ, тщетно стараясь сложить "мейстеръ". Зато, когда я побѣдилъ балетмейстера Перро, я "рѣзалъ" на немъ всѣхъ моихъ товарищей по наукѣ и не зналъ больше никакихъ трудностей, кромѣ слова "тпру-у-у", составлявшаго, по чпстосердечному признан³ю самого Николая Петровича, задачу, превышавшую человѣческ³я силы.
Когда отецъ бралъ меня съ собой въ городъ и нашъ Сивко шажкомъ, со всевозможной скромностью и почтительностью деревенскаго коня, пробирался по главной улицѣ, я скороговоркой складывалъ всѣ вывѣски, а отецъ вздыхалъ и ласково говорилъ:
- Ну, Стёпа, не думалъ я, что Господь тебя такими способностями наградитъ!
Вывѣски всѣ сложены, прописи списаны, молитвы выучены. Отслуженъ молебенъ "въ путь шествующимъ"; горькими слезами плачетъ надо мной мать, дружнымъ хоромъ ревутъ сестры, истово креститъ бабушка и суетъ въ руку старинный полтинникъ. Сивко трогается и такъ лѣниво и неохотно плетется изъ Крутыхъ Горъ, словно знаетъ, что везетъ меня въ чужую сторону, на горькое ученье, подъ страшныя училищныя розги.
Маленькая келья архимандрита, смотрителя духовнаго училища. Я падаю ему въ ноги, а отецъ низко кланяется и стоитъ съ кулечкомъ, изъ котораго выглядываютъ баранки, банка меду, фунтъ цвѣточнаго чая и бутылка ямайскаго рома. Мнѣ предлагаютъ два-три вопроса; словно въ туманѣ, я что-то отвѣчаю, благословляетъ рука архимандрита - и я принятъ въ духовное училище.
Новая жизнь, новыя впечатлѣн³я... Въ Крутыя Горы приходится ѣздить только на лѣто, да разъ-два, на короткое время, зимой. И чѣмъ рѣже пр³ѣзжаю я домой, тѣмъ ярче мечется мнѣ въ глаза все то новое, что дѣлается въ Крутыхъ Горахъ. Такъ много перемѣнъ въ нашей семьѣ. Безъ меня женится и поступаетъ дьякономъ въ дальн³й уѣздъ мой старш³й братъ, не кончивш³й богословск³й классъ; безъ меня выходитъ замужъ за старшаго сына рощенника Захара Аѳанасьича моя сестра Настя,- все больше мѣняется строй нашего дома.
И друг³е люди вспоминаются мнѣ.