С. Елпатьевск³й. Разсказы. Том 3. С.-Петербург. 1904.
- Дай Богъ тебѣ здоровья, Домна! Безъ тебя и не управились бы...- говорилъ изрѣдка отецъ послѣ спѣшной полевой работы - сѣнокоса и въ особенности того горячаго жнитва, когда рожь начинаетъ осыпаться и когда приходилось рвать-работать, напрягая до послѣдней степени человѣческ³е мускулы и нервы.
Я не могу представить себѣ вообще, какъ управлялись бы мы безъ Домны, какъ шло бы безъ нея наше большое, въ сущности чисто крестьянское хозяйство. Сухая, словно выкованная съ своими жилистыми, скрюченными пальцами, она не отставала отъ мужиковъ ни въ пашнѣ, ни въ косьбѣ, ни въ молотьбѣ,- коса въ косу, цѣпъ въ цѣпъ шла она за отцомъ, и крутогорск³е мужики только дивились на ея работу. Кромѣ всего того мужицкаго дѣла, которое она справляла съ отцомъ, она же вмѣстѣ съ матерью и старшей сестрой Настей несла всю тяготу бабьей работы - копала и полола огородъ, помогала бабушкѣ въ кухнѣ, обряжала весь скотъ, за исключен³емъ Сивки, уходъ за которымъ лежалъ всецѣло на отцѣ.
Не даромъ на селѣ говорили про Домну "зла работать" - у нея была какая-то жадность къ работѣ. Еще до солнца, когда всѣ спятъ, она успѣваетъ сбѣгать, прихвативши кого-нибудь изъ сестеръ, въ лѣсъ и "наломать" грибовъ, весь день работаетъ не покладая рукъ и ложится послѣдней, не раздѣваясь, примостивши подъ голову какое-нибудь брошенное старое отцовское полукафтанье.
Къ характеристикѣ Домны, которую дѣлали мужики, бабы обыкновенно прибавляли:
"И баять зла". Бабы хорошо знали способности Домны и не особенно охотно вступали съ ней въ продолжительные диспуты. A поводовъ было такъ много. Выклюетъ нашъ пѣтухъ, большой драчунъ, глазъ какому-нибудь другому пѣтуху, зайдетъ ли чужая корова въ нашъ огородъ,- разгорятся страсти, и у колодца, куда по утрамъ сходились бабы съ ведрами, начинается словопрен³е, а я любуюсь изъ окна, какъ Домна побѣдоносно расправляется со своими противницами.
Домну побаивались на селѣ и не по тому одному, что "баять зла". Она была знаменитая коровья повитуха, къ которой нерѣдко приходилось обращаться за помощью. Никто лучше Домны не умѣлъ заговаривать кровь, злые бабьи языки потихоньку поговаривали даже, что она пускаетъ на людей "килы" и умѣетъ заговаривать слѣды, отъ чего человѣкъ начинаетъ сохнуть.
Вслѣдств³е всего этого Домна пользовалась въ селѣ нѣкоторымъ почетомъ, и даже дядя Селиванъ, съ высоты своего пастушьяго велич³я довольно пренебрежительно относивш³йся къ женскому сослов³ю, удостаивалъ Домну особеннымъ вниман³емъ и, когда въ очередной день ночевалъ у насъ, велъ съ ней за ужиномъ степенныя и длинныя разсужден³я о психическихъ и физическихъ особенностяхъ нашихъ сельскихъ коровъ и о коровьей повадкѣ вообще.
Домна знала свое значен³е въ домѣ и держалась властно и деспотично. Съ моей матерью она обращалась фамильярно-покровительственно и читала ей нравоучен³я, когда мать ссорилась съ бабушкой.
- A ты покорись свекрови-то. Цай,- Домна "цокала",- постарше она, и поклониться можно, не отвалится голова-то! Больно вы, погляжу я, молодыя-то бабы привередливы!
Зато, если отецъ, чѣмъ-нибудь разсерженный, начиналъ шумѣть и кричать на мать, Домна принимала ея сторону и безцеремонно говорила отцу:
- Ну, ну воевода, Аника-воинъ, расхрабрился съ бабами-то да съ ребятами? Шелъ бы ты, дьяконъ, ригу поправить - вонъ вѣтромъ весь уголъ разметало.
Отецъ молча надѣвалъ свой треухъ, кажется, доставш³йся ему по наслѣдству отъ бабушкина отца, и шелъ поправлять ригу.
Съ бабушкой она была въ сдержанно-дипломатическихъ отношен³яхъ - обѣ были властныя и непокорныя,- но очень почитала ее, какъ владыку дома, и въ особенности какъ хранительницу старыхъ устоевъ. Домна была "по старой вѣрѣ" и ей нравилось, что бабушка вела домъ по старинному и соблюдала всѣ древн³е, переходивш³е изъ рода въ родъ, обычаи.
И сама бабушка, хотя и была дочь священника и жена священника, складывая крестъ, вытягивала два пальца длиннѣе, чѣмъ слѣдовало, и иногда молилась какими-то особенными молитвами, которыми молилась еще только Домна.
Работница-раскольница отлично уживалась въ домѣ православнаго дьякона.
Домна не ходила въ церковь, не исповѣдывалась, не причащалась, садясь за столъ, ѣла своей ложкой и изъ отдѣльной чашки, которую держала въ укладкѣ. Изъ укладки же вынимала по вечерамъ свой образокъ, который и ставила въ божницу, тихонько отодвигая къ сторонкѣ наши образа.
Когда отецъ бывалъ въ веселомъ расположен³и духа, онъ пробовалъ осторожно шутить надъ Домной.
- Чай щи-то вкуснѣе въ твоей чашкѣ?
Она дружелюбно огрызалась:
- Я твоей вѣры, дьяконъ, не трогаю и ты мою не трожь.- И многозначительно прибавляла:- тамъ, брать, разберутъ - кого куда!
Иногда на Домну находилъ "стихъ",- она гремѣла ухватами у печки, огрызалась на насъ, если мы подвертывались подъ руку, и выискивала всяк³е предлоги къ ссорамъ. Возникали кухонныя осложнен³я, Домна считала себя обиженной и начиналась истор³я.
Домна собираетъ обѣдъ или ужинъ, но сама не садится за столъ, какъ всегда было принято, вмѣстѣ съ нами и демонстративно примащивается со своей ложкой и чашкой гдѣ-нибудь въ сторонѣ на скамеечкѣ, отдѣльно отъ насъ.
- Ты что не садишься? - говорилъ отецъ, выходя въ кухню и уже начиная сердиться.
- Да я ужъ одна...- смиреннымъ тономъ говоритъ Домна. - Цово ужъ... Кушайте себѣ на здоровье!
Въ кухнѣ водворяется молчан³е.
- Садись, Домна... - говоритъ угрюмо отецъ. - Будетъ тебѣ...
Домна продолжаетъ смиренно хлебать щи и выждавши моментъ, когда всѣ были достаточно удручены, говоритъ про себя:
- Рази я не понимаю!.. Извѣстно куфарка...
Домна называлась роботницей, по нашему рѣзкому выговору на о; роботницей, а въ словѣ куфарка, должно быть, для нея заключалось нѣчто неимовѣрно язвительное и унизительное.
Такъ, очевидно, понималъ и отецъ. Онъ выходилъ изъ себя, допрашивалъ Домну, кричалъ на насъ. Только послѣ долгихъ упрашиван³й отца, матери и бабушки, Домна удостоивала присоединиться къ намъ и миръ возстановлялся на болѣе или менѣе продолжительный срокъ.
Больше всѣхъ привязана была Домна къ отцу. Она любила его за могучую силу, за домовитость, за крестьянскую работу, степенный серьезный характеръ и въ особенности за то, что онъ пр³ютилъ ее съ маленькой Ѳеклушкой, когда лошадь привезла въ село заблудившагося и замерзшаго въ метель ея мужа. Съ девяти лѣтъ она начала отдавать Ѳеклушку въ няньки къ вдовымъ мужикамъ, окрестнымъ батюшкамъ,- Ѳеклушка давно уже выросла, жила на жалованьи и числилась въ невѣстахъ, а Домна все продолжала жить у насъ.
Своего хозяйства она совсѣмъ не бросала, сѣяла ленъ и коноплю, изъ которой пряла и ткала холсты для своей Ѳеклушки, иногда убирала при помощи отца полоску ржи или овса и, вѣроятно, это - она получала у насъ рубль въ мѣсяцъ - служило подспорьемъ въ бюджетѣ Домны. Изба ея стояла весь годъ заколоченной, и только осенью пр³ѣзжавш³е изъ другого уѣзда крашенинники снимали ее у Домны и жили тамъ, пока не успѣвали перекрасить толстые крестьянск³е холсты въ синюю крашенину, въ которой ходило все село, кромѣ молодыхъ дѣвокъ и парней, начинавшихъ щеголять въ ситцѣ.
Я бывалъ иногда съ Домной въ ея избѣ. Вроставшая въ землю, темная, низенькая, съ покосившимися стѣнами, закоптѣлымъ потолкомъ, гнилыми синими половицами и тѣмъ никогда не выходившимъ изъ нея кислымъ промозглымъ запахомъ краски, Домнина избушка выглядѣла жалкой и бѣдной, а Домна указывала мнѣ на толстыя балки и бревна стѣнъ, водила меня по развалившимся клѣтямъ и хлѣвамъ, на заросш³й бурьяномъ и крапивой огородъ и все хвалила свои владѣн³я, все разсказывала изъ какого отборнаго лѣса строили они съ мужемъ свою избу и какая рѣдкостная капуста и рѣдька родились въ ея огородѣ и какъ легко уладить избу въ лучшемъ видѣ.
- Вотъ только батюшкѣ твоему покуцусь... И дѣловъ-то самый пустякъ. Половицы маленько подцистить, да бревнушко другое перемѣнить, да крышу цуть уютить... Смотри, изба-то кака будетъ!
Я только долго спустя понялъ, какъ безумно любила Домна свою избу и свое мѣсто, съ какой жадностью мечтала она о своемъ углѣ и о томъ времени, когда она будетъ жить своимъ домомъ, на своемъ хозяйствѣ. Эта мечта на моихъ глазахъ начала осуществляться, но какъ не долго радовалась Домна, и какъ скоро и печально все это кончилось!
Домна выдала свою Ѳеклу за Гришку-подпаска, сына Селивана-пастуха.
Селиванъ приходилъ къ намъ верстъ за сорокъ изъ той полосы песковъ, которая проходила черезъ всю губерн³ю и занимала югъ нашего уѣзда. Тамъ мотали шелки, оттуда приходили къ намъ портные, офени съ коробами, пр³ѣзжали такъ называемые "щепетильники" со всякими товарами, потребными деревенскому люду. Село Селивана изстари занималось пастушествомъ, и какъ по Волгѣ и Камѣ есть села, гдѣ все мужское населен³е занимается лѣтомъ лоцманствомъ, такъ и село Селивана по лѣтамъ пустѣло, и оставались однѣ бабы и дѣвчонки, возивш³яся съ огородами и картошкой. Дядя Селиванъ болѣе двадцати лѣтъ изъ года въ годъ являлся къ намъ къ Егорьеву дню и давно началъ водить съ собой въ качествѣ подпаска своего единственнаго сына Гришку.
Повидимому, Домна давно облюбовала Гришку. Жалѣла ли она его сиротство - онъ остался году безъ матери,- просто ли нравился ей этотъ большой сильный ребенокъ, добрый, покладистый и такой наивный и безпомощный, только она очень привязалась къ Гришкѣ и ходила за нимъ, чинила одежду, разъ выпросила у прижимистаго дяди Селивана денегъ на красную кумачную рубашку, о которой давно мечталъ Гришка, а въ очередной день, когда пастухи ночевали у насъ, подавая ужинъ, клала передъ Гришкой цѣлую груду ломтей хлѣба, подбавляла щей и все приговаривала:
- Ѣшь, Гришенька, ѣшь, нагуливай тѣла, а то дѣвки любить не будутъ.
Разъ дядя Селиванъ пришелъ къ намъ больной, черезъ силу промаялся до Петрова дня и померъ. М³ръ оставилъ Гришку допасывать лѣто и далъ ему въ подпаски Кузьку-шестипалаго, м³рского сироту, жившаго на попечен³и общества. Въ то же лѣто стало извѣстно, что Домна принимаетъ къ себѣ въ домъ Гришку въ зятья. Какъ ни бѣдна была Домна и какъ ни убого было ея хозяйство, на селѣ очень удивились. За Гришкой признавались пастушьи таланты, но чтобы изъ набаловавшагося въ пастухахъ, не пр³обыкшаго какъ должно къ крестьянской работѣ рохли и разгильдяя, изъ этого нескладнаго и всегда словно соннаго подпаска вышелъ настоящ³й пахарь и настоящ³й хозяинъ - никто не думалъ.
Сердобольныя сосѣдки очень охотно дѣлились съ Домной своими опасен³ями и общими толками; но, къ моему удивлен³ю, суровая, широко расходовавшая свои голосовыя средства, Домна на этотъ разъ не пускалась въ споры и на всѣ предостережен³я уклончиво отвѣчала:
- Какъ Богъ велитъ... тамъ видно будетъ.