Влас Михайлович Дорошевич
Женихи
(Одесская трагедия)
Я шёл по опушке Хаджибейского парка. Как вдруг из куста вылетел молодой человек.
Я даже вздрогнул:
- Бешеный!
Без шляпы. Костюм в клочьях. Зрачки глаз расширены от ужаса. Мокрые волосы прилипли ко лбу.
И прямо мне в ноги:
- Ради Бога!.. За мной гонятся!.. Я кинусь в эти кусты, - не выдавайте меня!.. Они!!!
И молодой человек ринулся в кусты.
Что такое? Что случилось? Что человек наделал?
Убил кого-нибудь? Зарезал?
Может быть, просто украл, - нынче у молодых людей это в моде.
По парку шёл треск.
Вправо от меня слышался лёгкий треск, словно летела какая-нибудь легконогая серна.
Полевее слышался треск посолиднее, словно прыгала тигрица.
И, наконец, прямо кусты трещали так, словно валил медведь.
Треск слышался всё ближе и ближе. Послышалось тяжёлое, прерывистое дыхание, какое-то сопение...
Может быть, и на самом деле медведь?..
Я оглянулся на всякий случай, - близко ли дерево?
- У-лю-лю! - раздался отчаянный вопль; кусты раздвинулись, - и я остолбенел.
Из кустов показался Иван Иванович, милейший Иван Иванович, добрейший Иван Иванович, почтенный отец семейства, - но в каком виде!
Лицо налилось кровью, в глазах ярость, волосы дыбом, и прямо ко мне.
- Подлеца видел?
- Какого подлеца?
- Подлец тут пробежал. Не видал?
- Да почему же, Иван Иванович, отличить человека, подлец он или нет? Нынче это трудно...
- Не видал, значит? Ну, да всё равно. Он от меня не уйдёт, не уйдёт, негодяй!
Иван Иванович погрозил кулаком:
- Благословлю!.. Благословлю анафему!..
И он так кричал "благословлю", словно хотел оторвать голову:
- Благословлю!.. Не убежишь! Нет, ты только вообрази, какова шельма: из-под благословения вырвался... Ну, да, брат, ладно! От меня не уйдёшь! У меня это всё правильно устроено: облава! Я, брат, охотник. На медведей ходил! У меня сторожа подкуплены. Куда ни побеги, - на сторожа наткнёшься. Весь парк оцеплен. А по кустам жена и дети пущены. Сынишка Петька на велосипеде рыщет. Дочь бегает, жена. Как только увидят, сейчас на меня гнать начнут и "у-лю-лю!" кричать. Хорошо бы гончими его, ракалию, потравить. Ну, да за неимением гончих своим семейством обойдёмся. Жене прямо сказано: увидишь, мёртвой хваткой за шею бери и вали. А отбиваться начнёт, - за ноги кусай, чтоб бегать не мог. А я тем временем подойду и благословлю.
- Да что с тобой, Иван Иванович? От жары это у тебя, что ли? С чего это ты таким неподходящим делом вздумал заняться! Анафем благословлять?!
- А что ж с ними делать, как не благословлять? Благословлю, - и кончено. Нет, ты себе представить не можешь, до чего подлый нынче молодой человек пошёл! Ты ему всякое удовольствие, угощаешь, окрошку для него делаешь, а он в благодарность хоть бы на твоей дочери женился. Хоть бы из вежливости! Окрошку ест, и даже по две тарелки, а как до свадьбы дошло, - "не расположен", говорит. К одной окрошке расположение и чувствует. Ты только представь себе. Приезжает на лиман молодой человек. Ну, я, натурально, сейчас через кухарку узнал. У меня ведь все чужие кухарки на жалованье. Как где показался молодой человек, сейчас обязана бежать и извещать. А уж я прихожу и знакомлюсь.
- Как, к незнакомому приходишь?
- А мне плевать, что он незнакомый. Познакомлюсь! Прихожу - вижу, молодой человек. "Ногой, - говорит, - страдаю". Мы в нём участие приняли, дочь даже за него замуж выдать хотели. А он, на-ко! Через перила!
- Как так? Через перила?!
- Очень просто. Сидим это мы перед обедом на террасе. Жена окрошку приготовляет. Она какую-то особенную делает, горчицы в неё много кладёт, - словом, от этой окрошки человек в некотором роде чувств лишается: сам не понимает, что говорит, что делает. Я поодаль сижу, чтоб молодым людям не мешать. А Олечка с ним, с анафемой, около перил об окрошке говорит. "Вы, - спрашивает, - Семён Иванович, окрошку любите?" - "Люблю, - говорит, - особенно с раковыми шейками! Раковые шейки - это восторг, что такое! Что может быть лучше шейки?" Кажется, объяснение прямое? Чего ж ещё ждать? Я к ним: "Я, говорю, вас, Семён Иванович, понял! Берите Олечку, целуйте её шейку, сколько вам угодно"... И только что хотел благословить, а он, подлец, ногу через перила - и в кусты. Мы и погнали!
В эту минуту где-то вдали послышался отчаянный вопль:
- Иван Иванович! Сюда! Держу!.,
- Жена вцепилась!
И Иван Иванович шарахнулся в кусты.
- Держи!.. За ноги кусай!.. Я сейчас!.. За ноги... За ноги...
Голос Ивана Ивановича слышался всё ближе и ближе к тому месту, откуда раздавались вопли.
- Скорее! - вопил женский голос. - Рвётся!
- За ноги кусай, за ноги!.. Олечка, Петька! У-лю-лю! К матери на помощь! - раздавался голос Ивана Ивановича. Вот он, вот я!..
Но в эту минуту раздался страшный, отчаянный крик - и всё смолкло.
Я стоял ни жив ни мёртв. Что за драма разыгралась в чаще? Убили?
Снова затрещали кусты - и на дорогу вывалился Иван Иванович.
Именно, вывалился, а не вышел. Истомлённый, измученный:
- Вырвался!.. И ведь как, подлец, ухитрился. Жена ему в икры зубами вцепилась. Сын его два раза велосипедом переехал. Дочь за волосы держала. Думал: "благословлю". Нет! Увидал меня, анафема, словно калёным железом кто его прижёг. Ведь раздавленный, а как кинулся! У дочери в руках даже волос клок остался. А всё Петька, каналья, виноват! Не умеет с женихами обращаться. Разве по жениху на велосипеде нужно уедить? Сел бы ему на голову, - и всё тут. Вот как с женихом нужно!
Иван Иванович присел на скамейку.
- Не поверишь, брат, как трудно нынче жениха отыскать!
- Да, может, насчёт женихов вы очень разборчивы?
- Мы?! Да нынче, брат, лакеев с большей разборчивостью берут, чем женихов. Это прежде было: чтоб жених не курил, в карты не играл. А нынче просто; одно от него, от идола, только и требуется: женись! И того не хочет!
- Что ж это они?
- А вот поди, спроси у них, у идолов. Вот какие они нынче молодые люди пошли! Никак не благословишь... Да я тебе вот что ещё скажу...
Но Ивану Ивановичу не удалось договорить.
К нам летела горничная:
- Барин! Барин! Домой скорее бегите! К вам кухарка с соседской дачи пришла!
Иван Иванович вскочил как встрёпанный.
- Прощай, брат, некогда... Новый появился... Благословлять побегу! Может быть, и удастся...
Мы встретились с Иваном Ивановичем недели через две на бульваре.
Он шёл, понурив голову, изнемогая от жары.
- Иван Иванович! Что это тебя в такую жару в город принесло?
- По делам был. В управе, потом в справочную контору...
- Ужели жениха чрез контору искал?
- Его самого. У меня, брат, хитрая механика теперь подстроена. С членом управы с одним познакомился. Обещался для меня в управе место столоначальника попридержать. Ты знаешь, это выгодно. Так вот по справочным конторам и хожу: нет ли какого-нибудь молодого человека без определённых занятий? Я ему место в управе, а он в благодарность чтобы на дочери женился. И ему хорошо, и мне выгодно: управский столоначальник - это, брат, по нынешним временам жених - слава Тебе, Господи! Конечно, это не скотобойщик, но всё-таки...
- Ну, и что ж?
- И на это не идут. Место, - говорит, - возьму с удовольствием, а к женитьбе расположенья. не чувствую! По газетным объявлениям ходил. Какой-то молодой человек 100 рублей предлагает, чтоб место ему доставить. "Вот вам, говорю, и без ста рублей и жена и место. И сто целковых целы останутся и жену ещё получите!" Да он, дурак, оказывается, уж женат. Детей семеро. Конечно, жену можно бы и отравить, у меня порошок такой есть, а детей по приютам...
- Иван Иванович!!!
- Да что ты мне "Иван Иванович!" "Иван Иванович!" Я сорок пять лет Иван Иванович! Была бы у тебя дочь на возрасте, - посмотрел бы я, что бы ты запел,
Зашли тут же на бульваре позавтракать.
Иван Иванович рыбу съел, но над котлетой задумался.
- Ты что ж, Иван Иванович, не ешь?
- Постой, - мне в голову одна мысль пришла.
- Что ещё?
- А знаешь ли, мне этот лакедрон очень нравится!
- Кто такой?
- Лакей, что нам подаёт! Приличный такой, почтительный! В Одессе немного и молодых людей таких найдёшь. Очень-очень приличен!
- Иван Иванович, да неужели же ты...
- Что ж тут такого необыкновенного? Что лакей? Так что ж, небольшое приданое дам, - сами ресторан откроем, жена по кулинарной части, окрошку будет делать, я по винной кое-что смыслю. Право, сейчас ему предложение сделаю!
Но подошёл кто-то из знакомых, и Ивану Ивановичу помешали.
- В другой раз, - решил он, - а теперь к себе на лиман поеду. Да что ты к нам никогда не заедешь? Заехал бы, окрошки поел. Ты хоть и женатый человек, а всё-таки заезжай, поешь!
Я собрался к Ивану Ивановичу как-то на неделе.
Подъезжаю, - слышу вопли.
"Батюшки, думаю, должно быть, Иван Иванович кого-нибудь благословляет".
Хотел было повернуть назад, как вдруг с дачи вылетает в растерзанном виде жена Ивана Ивановича.
- Спасите! - кричит. - Изверг меня уродовать хочет!
- Как так уродовать?
- А вот спросите у него, он на даче с хирургическими инструментами возится.
Вхожу.
- Иван Иванович, что ты тут за зверства. делаешь?
- Никаких, - говорит, - зверств; просто хотел. жене на носу оспу привить.
- Это ещё зачем? У неё не привита разве?
- Привита, и даже два раза, - этой зимой ещё прививала. А я хотел на носу - для спокойствия.
- Иван Иванович, опомнись, выкупайся, воды выпей, что ли...
- Да что ты меня за сумасшедшего принимаешь, что ли? Я, брат, знаю, что делаю! Это я для женихов.
- Для каких женихов?
- Для Олечкиных. Отыщешь для Олечки жениха, а он за мамашей ухаживает. Ведь нынче молодёжь какая! А будет нос в оспе, - небось, не станет ухаживать. Вот я и хотел...
- Иван Иванович!
- Да что ты ко мне пристал: "Иван Иванович!" Ты вот меня поздравь лучше! Подлеца поймал.
- Какого подлеца?
- А вот, за которым тогда по парку гонялся. Не миновал моих рук. - Благословлю!
- Как же это тебе удалось?
- А очень просто. Объявил всем сторожам, будто он у меня пятьсот рублей украл, и сто рублей награды обещал тому, кто приведёт.
- Иван Иванович, да ведь это клевета!
- Уж это там что бы то ни было! А только поймали и привели.
- Да ведь за это под суд можно!
- Вот, вот! И он меня из погреба судом пугает.
- Как из погреба?
- В погреб я его посадил. Запер и ключ у себя держу. Кормлю селёдкой, а пить не даю. Пока идти под благословение не согласится.
- Да ведь это истязание!
- Я и сам знаю, что истязание! А он согласись жениться, - вот и истязание кончится. Надо же их, наконец, заставлять жениться.
- Ох, Иван Иванович, попадёшь ты на каторгу!
- Не попаду, - согласится, Я на своём поставлю: благословлю. Долго не продержится. Он и теперь уж - в чём душа держится! Хочешь, пойдём, посмотрим!
Смотреть я не пошёл, но расчёты Ивана Ивановича сбылись.
Через два дня я получил пригласительный билет:
"Иван Иванович и Матрёна Карповна Фунтиковы имеют честь покорнейше просить вас пожаловать на благословение их дочери Ольги с коллежским регистратором Семёном Ивановичем Скриповым, имеющее быть в субботу, 20 июля, во дворе дачи Фунтиковых".
Я отправился.
Зрелище, которое мне представилось, было поистине изумительно.
Посреди двора два дворника держали за руки и за ноги распростёртого на земле "жениха", а Иван Иванович стоял над ним, плакал от умиления и говорил:
- Дети мои, благословляю вас, будьте счастливы!
В тот же вечер я встретил Ивана Ивановича в Гранд-Отеле.
Он был выпивши:
- Дочку замуж выдаю! Жениха нашёл!
И даже хвастает:
- А уж как её любит!!!