Батюшков Константин Николаевич - Полное собрание стихотворений, Страница 4 - Книги

"> Ах! ужели наградит

Слава счастия утрату

И ко дней моих закату

Как нарочно прилетит?

1806

13. <Н. И. ГНЕДИЧУ>

По чести, мудрено в санях или верхом,

Когда кричат: "марш, марш, слушай!" кругом,

Писать тебе, мой друг, посланья...

Нет! Музы, убоясь со мной свиданья,

Честненько в Петербург иль Бог знает куда

Изволили сокрыться.

А мне без них беда!

Кто волком быть привык, тому не разучиться

По-волчьи и ходить, и лаять завсегда.

Частенько, погрузясь в священну думу,

Не слыша барабанов шуму,

И крику резкого осанистых стрелков,

Я крылья придаю моей ужасной кляче

И прямо - на Парнас! - или иначе,

Не говоря красивых слов,

Очутится пред мной печальная картина:

Где ветр со всех сторон в разбиты окна дует

И где любовницу, нахмурясь, кот целует,

Там финна бедного сума

С усталых плеч валится,

Несчастный к уголку садится

И, слезы утерев раздранным рукавом,

Догладывает хлеб мякинный и голодный...

Несчастный сын страны холодной!

Он с голодом, войной и русскими знаком!

Март 1807

14. ПАСТУХ И СОЛОВЕЙ

Басня

Владиславу Александровичу Озерову

Любимец строгой Мельпомены,

Прости усердный стих безвестному певцу!

Не лавры к твоему венцу,

Рукою дерзкою сплетенны,

Я в дар тебе принес. К чему мой фимиам

Творцу "Димитрия", кому бессмертны музы,

Сложив признательности узы,

Открыли славы храм?

А храм сей затворен для всех зоилов строгих,

Богатых завистью, талантами убогих.

Ах, если и теперь они своей рукой

Посмеют к твоему творенью прикасаться,

А ты, наш Эврипид, чтоб позабыть их рой,

Захочешь с музами расстаться

И боле не писать,

Тогда прошу тебя рассказ мой прочитать.

Пастух, задумавшись в ночи безмолвной мая,

С высокого холма вокруг себя смотрел,

Как месяц в тишине великолепно шел,

Лучом серебряным долины освещая,

Как в рощах липовых чуть легким ветерком

Листы колеблемы шептали

И светлые ручьи, почив с природой сном,

Едва меж берегов струей своей мелькали.

Из рощи соловей

Долины оглашал гармонией своей,

И эхо песнь его холмам передавало.

Всё душу пастуха задумчиво пленяло,

Как вдруг певец любви на ветвях замолчал.

Напрасно наш пастух просил о песнях новых.

Печальный соловей, вздохнув, ему сказал:

"Недолго в рощах сих дубовых

Я радость воспевал!

Пройдет и петь охота,

Когда с соседнего болота

Лягушки кваканьем как бы назло глушат;

Пусть эта тварь поет, а соловьи молчат!"

"Пой, нежный соловей, - пастух сказал Орфею, -

Для них ушей я не имею.

Ты им молчаньем петь охоту придаешь:

Кто будет слушать их, когда ты запоешь?"

Весна 1807

15. ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Как ландыш под серпом убийственным жнеца

Склоняет голову и вянет,

Так я в болезни ждал безвременно конца

И думал: парки час настанет.

Уж очи покрывал Эреба мрак густой,

Уж сердце медленнее билось:

Я вянул, исчезал, и жизни молодой,

Казалось, солнце закатилось.

Но ты приближилась, о жизнь души моей,

И алых уст твоих дыханье,

И слезы пламенем сверкающих очей,

И поцелуев сочетанье,

И вздохи страстные, и сила милых слов

Меня из области печали -

От Орковых полей, от Леты берегов -

Для сладострастия призвали.

Ты снова жизнь даешь: она твой дар благой,

Тобой дышать до гроба стану.

Мне сладок будет час и муки роковой:

Я от любви теперь увяну.

Июнь или июль 1807

16. СОН МОГОЛЬЦА

Баснь

Могольцу снилися жилища Елисейски:

Визирь блаженный в них

За добрые дела житейски

В числе угодников святых,

Покойно спал на лоне гурий.

Но сонный видит ад,

Где, пламенем объят,

Терзаемый бичами фурий,

Пустынник испускал ужасный вопль и стон.

Моголец в ужасе проснулся,

Не ведая, что значит сон.

Он думал, что пророк в сих мертвых обманулся

Иль тайну для него скрывал;

Тотчас гадателя призвал,

И тот ему в ответ: "Я не дивлюсь нимало,

Что в снах есть разум, цель и склад.

Нам небо и в мечтах премудрость завещало...

Сей праведник, визирь, оставя двор и град,

Жил честно и всегда любил уединенье, -

Пустынник на поклон таскался к визирям".

С гадателем сказав, что значит сновиденье,

Внушил бы я любовь к деревням и полям.

Обитель мирная! в тебе успокоенье

И все дары небес даются щедро нам.

Уединение, источник благ и счастья!

Места любимые! ужели никогда

Не скроюсь в вашу сень от бури и ненастья?

Блаженству моему настанет ли чреда?

Ах! кто остановит меня под мрачной тенью?

Когда перенесусь в священные леса?

О музы! сельских дней утеха и краса!

Научите ль меня небесных тел теченью?

Светил блистающих несчетны имена

Узнаю ли от вас? Иль, если мне дана

Способность малая и скудно дарованье,

Пускай пленит меня источников журчанье.

И я любовь и мир пустынный воспою!

Пусть парка не прядет из злата жизнь мою

И я не буду спать под бархатным наметом:

Ужели через то я потеряю сон?

И меньше ль по трудах мне будет сладок он,

Зимой - близ огонька, в тени древесной - летом?

Без страха двери сам я парке отопру,

Беспечно век прожив, спокойно и умру.

<1808>

17. <Н. И. ГНЕДИЧУ>

Прерву теперь молчания узы

Для друга сердца моего.

Давно ты от ленивой музы,

Давно не слышал ничего.

И можно ль петь моей цевнице

В пустыне дикой и пустой,

Куда никак нельзя царице

Поэзии прийти младой?

И мне ли петь под гнетом рока,

Когда меня судьба жестока

Лишила друга и родни?..

Пусть хладные сердца одни

Средь моря бедствий засыпают

И взор спокойно обращают

На гробы ближних и друзей,

На смерть, на клевету жестоку,

Ползущу низкою змией,

Чтоб рану нанести жестоку

И непорочности самой.

Но мне ль с чувствительной душой

Быть в мире зол спокойной жертвой

И клеветы, и разных бед?..

Увы! я знаю, что сей свет

Могилой создан нам отверстой,

Куда падет, сражен косой,

И царь с венчанною главой,

И пастырь, и монах, и воин!

Ужели я один достоин

И вечно жить, и быть блажен?

Увы! здесь всяк отягощен

Ярмом печали и цепями,

Которых нам по смерть руками,

Столь слабыми, нельзя сложить.

Но можно ль их, мой друг, влачить

Без слез, не сокрушась душевно?

Скорее морем льзя безбедно

На валкой ладие проплыть,

Когда Борей расширит крылы,

Без ветрил, снастей и кормила,

И к небу взор не обратить...

Я плачу, друг мой, здесь с тобою,

А время молнией летит.

Уж месяц светлый надо мною

Спокойно в озеро глядит,

Всё спит под кровом майской нощи,

Едва ли водопад шумит,

Безмолвен дол, вздремали рощи,

В которых луч луны скользит

Сквозь ветки, на землю склоненны.

И я, Морфеем удрученный,

Прерву цевницы скорбный глас

И, может, в полуночный час

Тебя в мечте, мой друг, познаю

И раз еще облобызаю...

Между маем и 1 июля 1808

18. К ТАССУ {1}

Позволь, священна тень, безвестному певцу

Коснуться к твоему бессмертному венцу

И сладость пения твоей авзонской музы,

Достойной берегов прозрачной Аретузы,

Рукою слабою на лире повторить

И новым языком с тобою говорить! {2}

Среди Элизия близ древнего Омира

Почиет тень твоя, и Аполлона лира

Еще согласьем дух поэта веселит.

Река забвения и пламенный Коцит

Тебя с любовницей, о Тасс, не разлучили: {3}

В Элизии теперь вас музы съединили,

Печали нет для вас, и скорбь протекших дней,

Как сладостну мечту, объемлете душей...

Торквато, кто испил все горькие отравы

Печалей и любви и в храм бессмертной славы,

Ведомый музами, в дни юности проник, -

Тот преждевременно несчастлив и велик! {4}

Ты пел, и весь Парнас в восторге пробудился,

В Феррару с музами Феб юный ниспустился,

Назонову тебе он лиру сам вручил,

И гений крыльями бессмертья осенил.

Воспел ты бурну брань, и бледны эвмениды

Всех ужасов войны открыли мрачны виды:

Бегут среди полей и топчут знамена,

Светильником вражды их ярость разжена,

Власы растрепаны и ризы обагренны,

Я сам среди смертей... и Марс со мною медный...

Но ужасы войны, мечей и копий звук

И гласы Марсовы как сон исчезли вдруг:

Я слышу вдалеке пастушечьи свирели,

И чувствия душой иные овладели.

Нет более вражды, и бог любви младой

Спокойно спит в цветах под миртою густой.

Он встал, и меч опять в руке твоей блистает!

Какой Протей тебя, Торквато, пременяет,

Какой чудесный бог чрез дивные мечты

Рассеял мрачные и нежны красоты?

То скиптр в его руках или перун зажженный,

То розы юные, Киприде посвященны,

Иль факел эвменид, иль луч златой любви.

В глазах его - любовь, вражда - в его крови;

Летит, и я за ним лечу в пределы мира,

То в ад, то на Олимп! У древнего Омира

Так шаг один творил огромный бог морей

И досягал другим краев подлунной всей.

Армиды чарами, средь моря сотворенной,

Здесь тенью миртовой в долине осененной,

Ринальд, младой герой, забыв воинский глас,

Вкушает прелести любови и зараз...

А там что зрят мои обвороженны очи?

Близ стана воинска, под кровом черной ночи,

При зареве бойниц, пылающих огнем,

Два грозных воина, вооружась мечом,

Неистовой рукой струят потоки крови...

О, жертва ярости и плачущей любови!..

Постойте, воины!.. Увы!.. один падет...

Танкред в враге своем Клоринду узнает,

И морем слез теперь он платит, дерзновенный,

За каплю каждую сей крови драгоценной... {5}

Что ж было для тебя наградою, Торкват,

За песни стройные? Зоилов острый яд,

Притворная хвала и ласки царедворцев,

Отрава для души и самых стихотворцев,

Любовь жестокая, источник зол твоих,

Явилася тебе среди палат златых,

И ты из рук ее взял чашу ядовиту,

Цветами юными и розами увиту,

Испил и, упоен любовною мечтой,

И лиру, и себя поверг пред красотой.

Но радость наша - ложь, но счастие - крылато;

Завеса раздрана! Ты узник стал, Торквато!

В темницу мрачную ты брошен, как злодей,

Лишен и вольности, и Фебовых лучей.

Печаль глубокая поэтов дух сразила,

Исчез талант его и творческая сила,

И разум весь погиб! О вы, которых яд

Торквату дал вкусить мучений лютых ад,

Придите зрелищем достойным веселиться

И гибелью его таланта насладиться!

Придите! Вот поэт превыше смертных хвал,

Который говорить героев заставлял,

Проникнул взорами в небесные чертоги, -

В железах стонет здесь... О милосердны боги!

Доколе жертвою, невинность, будешь ты

Бесчестной зависти и адской клеветы?

Имело ли конец несчастие поэта?

Железною рукой печаль и быстры лета

Уже безвременно белят его власы,

В единобразии бегут, бегут часы,

Что день, то прежня скорбь, что ночь - мечты ужасны...

Смягчился наконец завет судьбы злосчастной.

Свободен стал поэт, и солнца луч златой

Льет в хладну кровь его отраду и покой:

Он может опочить на лоне светлой славы.

Средь Капитолия, где стены обветшалы

И самый прах еще о римлянах твердит,

Там ждет его триумф... Увы!.. там смерть стоит!

Неумолимая берет венок лавровый,

Поэта увенчать из давних лет готовый.

Премена жалкая столь радостного дни!

Где знамя почестей, там смертны пелены,

Не увенчание, но лики погребальны...

Так кончились твои, бессмертный, дни печальны!

Нет более тебя, божественный поэт!

Но славы Тассовой исполнен ввеки свет!

Едва ли прах один остался древней Трои,

Не знаем и могил, где спят ее герои,

Скамандр божественный вертепами течет,

Но в памяти людей Омир еще живет,

Но человечество певцом еще гордится,

Но мир ему есть храм... И твой не сокрушится!

Между маем и началом августа 1808

{1 Сие послание предположено было напечатать в заглавии перевода "Освобожденного Иерусалима"

2 Кажется, до сих пор у нас нет перевода Тассовых творений в стихах.

3 Торквато был жертвою любви и зависти. Всем любителям словесности известна жизнь его.

4 Тасс десяти лет от роду писал стихи и, будучи принужден бежать из Неаполя с отцом своим, сравнивал себя с молодым Асканием. До тридцатилетнего возраста кончил он бессмертную поэму Иерусалима, написал "Аминту", много рассуждений о словесности и проч.

5 Gli occhi tuoi pagheran...

Di quel sangue ogni stilla un mar di pianto.

La Gierusalemme. Canto XII.

(За каждую каплю этой крови твои глаза заплатят морем слез. "Иерусалим". Песнь XII) (итал.). - Ред.}

19. <ОТРЫВОК ИЗ I ПЕСНИ "ОСВОБОЖДЕННОГО ИЕРУСАЛИМА">

Пустынник Петр говорил в верховном совете.

Он предложил Готфреда в вожди.

Скончал пустынник речь... Небесно вдохновенье!

&nb