Туфелька Нелидовой
(Таинственная история)
Зима в том году стояла сырая и бесснежная. Туманы делали коротким петербургский день. Со свечами вставали и после полудня опять свечи зажигали. В девять же часов, по приказу обер-полицмейстера, свет уже должен был быть везде погашен. Охали рестораны, нарастившие себе брюхо и мошну за веселое и гульливое время матушки-Екатерины. Даже гвардейские франты присмирели: где уж думать о гулянках, когда в шестом часу надо дрожать на разводе; только и дум, чтобы амуниция была в порядке да с марша не сбиться; только и разговору, что о немилостях и ссылках.
Ни о балах, ни о картах никто не думает, разве государь прикажет кому созвать гостей и подпиской обяжет собраться всем званым - так и тут, в танцах, как на плац-параде, боятся слово сказать, повернуться не по правилу под зорким взглядом гневливого государя.
Машенька Минаева не выезжала вовсе в этом году.
Отец ее, Алексей Степанович, адмирал в отставке, когда-то внесший и свое имя в славные списки героев Очакова*, не был в милости у нового двора и, отговариваясь нездоровьем, заперся в своем небольшом, пожалованном покойной императрицей, доме на Фонтанке, мечтая с весны навсегда покинуть хмурую столицу для свободной жизни в обширной курской вотчине.
Машенька не скучала, однако, своим уединением, нарушаемым только частыми посещениями Михаила Николаевича Несвитского, поручика гвардии, еще осенью объявленного ее женихом.
Быстро пролетали дни для Машеньки. Примеряла ли она платья в девичьей, где десять искуснейших рукодельниц, не разгибая спины, с песнями кроили, вышивали, метили приданое; читала ли Машенька вслух отцу в кабинете английские газеты, совещалась ли с нянюшкой Агафьей о хозяйстве, все помнила о нем, о Михаиле Николаевиче, и о светлом счастье своем.
Вдруг среди разговора задумается она и улыбнется собственным мыслям своим, и все кругом нее улыбнутся, улыбнется и Алексей Степанович, и дряхлая Агафьюшка, и девушки - всем радостно на радость ее смотреть.
А эти вечера, когда, сидя за шахматами со своим будущим зятем, размечтается Алексей Степанович о жизни в деревне, о свадебных торжествах или еще о чем, а Машенька вся вспыхнет за пяльцами от радостного смущения; или, когда разбирая с женихом в зале на клавикордах французские романсы, перекинутся они ласковыми словечками, а иной раз и робкий поцелуй прозвучит в полутемной зале...
Только влюбленные оценят всю очаровательную прелесть этих вечеров, только они поймут то, что овладевало тогда Машенькой, заставляло забыть постоянное уединение, не чувствовать той смутной тяжести, что охватила весь Петербург с новым царствованием.
Михаил Николаевич Несвитский, хотя и нес службу, но тоже, опьяненный любовью, не очень тяготился всеми суровостями, к тому же, через дальнего родственника своего, занимавшего видное тогда положение, уже выхлопотал он себе разрешение весною подать в отставку и уехать в деревню для поправления хозяйственных дел.
Случилось как-то Несвитскому держать караул в новом только что тогда отстроенном дворце*.
Расставив солдат, стал сам Михаил Николаевич в большом зале.
Ярко горели свечи в канделябрах (не любил государь темноты, требовал, чтобы весь дворец был освещен), пронизывающей сыростью веяло от стен, тусклые зеркала отражали белые колонны и обширную пустую залу.
Сначала жутко было и холодно стоять поручику, вспомнились странные слухи о непонятных вещах, совершавшихся в угрюмых залах дворца, недобрых предзнаменованиях, вспомнились рассказы о последних лютостях царя, и невольно подумал он:
- Скорее бы подале отсюда!
Но, вспомнив, что недолгий срок уже осталось переждать до радостного дня свадьбы и свободы, улыбнулся сам себе Михаил Николаевич, дал волю сладким мечтам и скоро обо всем на свете забыл, кроме невесты своей милой, прекрасной, думающей сейчас о нем, там, в тихом домике на Фонтанке.
Крепко задумавшись так, стоял Несвитский на карауле, отраженный десятком тусклых зеркал в пустой, ярко освещенной зале.
Когда с шумом распахнулась дверь, вздрогнул поручик, будто пробужденный от сна, и выронил шпагу из закостеневшей руки.
Император, в полной парадной форме, с лицом, багровым от гнева, выбежал из двери.
Вдогонку за ним, едва не коснувшись его головы, пролетела золоченая туфелька, звонко ударившись о паркет.
Спокойно вышла фрейлина Нелидова, подобрала туфлю и, удалившись, закрыла дверь за собой.
В одну секунду произошло все это.
Едва опомнившийся Несвитский не успел поднять оброненную шпагу, как государь, заметивший его в зеркале, круто повернулся и подбежал к поручику.
Голубые глаза Павла белыми вспыхивали огоньками, у рта была пена, казалось, сейчас упадет он в припадке.
Задыхаясь, закричал он:
- Зачем вы здесь? Последний ремесленник больше знает свободы в своем доме, чем я. Шпионы! Глаз не спускаете! Нет, не дамся вам живым, не дамся! В каторгу! В Сибирь! Я вам покажу! Виселицы!
Визгливый голос его прерывался. Темнело в глазах у Несвитского, едва успел вымолвить он, дрожа:
- Караул держу, ваше величество!
- Какой караул! Кто распорядился! - опять кричал Павел. - Кто смеет! Субординацию, сударь, забыли. Как смеете разговаривать со мною! Снять с него мундир! В Сибирь, завтра же! Шпионы, убийцы, не дамся!
Казалось, еще минута, и он бросился бы с кулаками. Льстиво кто-то сказал:
- Не тревожьтесь, батюшка, ваше величество!
Будто опомнившись, обернулся государь:
- Ты, Кутайсов*. - И, не глядя больше на Несвитского, тяжело дыша, добавил: - На гауптвахту его. Прими оружие. Завтра разберу.
Закрыв лицо руками и как-то жалобно, по-детски всхлипнув, Павел быстро выбежал из залы.
- Пожалуйте шпагу, сударь, - сухо сказал граф Кутайсов почти терявшему сознание поручику.
На следующее утро долетела горестная весть до домика на Фонтанке. Писал один из старых друзей Минаева, что положение Несвитского очень плохо. Гневается государь и слушать не хочет о пощаде; верному Кутайсову, попробовавшему замолвить слово о поручике, досталось несколько пощечин.
Дрожали руки у Алексея Степановича, когда водил он бритвой по седому подбородку. Натянув слежавшийся, с потемневшим золотым шитьем парадный мундир, в ленте и орденах, поехал Минаев со двора, узнавать и хлопотать о злосчастном женихе.
Выли в девичьей девушки, побросав работу.
Еле бродила, вся мокрая от слез, Агафьюшка, со страхом поглядывая на свою барышню, которая ни слова не сказала, ни слезинки не выронила, будто каменная, села в кабинете и сидела, не двигаясь, и час, и два, и три, дожидаясь возвращения отца.
Уже начинало смеркаться, когда приехал наконец Алексей Степанович.
Войдя в кабинет, молча обнял он, поцеловал Машеньку и, ни слова не сказав, прошел к себе в спальню. Да и не надо было слов, по лицу отца догадалась Маша о страшной новости: не удались хлопоты адмирала, отняла злая судьба жениха ее любимого.
Но Машенька и тогда не заплакала: странная мысль овладела ею. Так твердо велела она няньке принести старую шубку и послать за извозчиком, что та не посмела спрашивать и отговаривать.
Ударил мороз в ту ночь и холодная багровилась заря, когда Маша вышла за ворота. Приказав извозчику везти себя на далекую линию Васильевского острова*, Маша задумалась.
Вспомнился ей во всех подробностях вечер в прошлом году у князя М.
Любил князь немногочисленному, но избранному обществу друзей, собиравшемуся по четвергам, предложить забаву какую-нибудь необычайную и диковинную: то картины какие-нибудь из крепостных актеров составит*, то балет или пастораль какую; арапчат как-то выписал нарочно, чтобы пели и дикие танцы свои представляли. В тот же вечер, с особой радостной гордостью встречая гостей, предупреждал, что покажет искуснейшего мага и чародея, который или изрядный плут, или, действительно, кудесник, так как фокусы его объяснению не поддаются.
В маленькой гостиной горели две свечи.
Когда все собрались и разместились, князь ввел высокого костлявого человека в поношенном коричневом кафтане.
- Господин Кюхнер, - представил его князь.
Низко поклонившись, Кюхнер по-немецки сказал несколько вступительных слов. Он сказал, что есть много тайного, непостижимого в природе и что некоторым людям дана способность тоньше чувствовать эти непостижимые тайны и даже управлять, насколько слабых человеческих сил может хватить, этими тайнами.
Затем он попросил позволения погасить свечи.
В темноте долго оставался недвижимым и безмолвным Кюхнер, потом вдруг слабый вспыхнул огонек у того места, где стоял заклинатель, смутные послышались звуки, будто вдалеке кто-то играл на арфе.
Необъяснимый страх вдруг охватил тогда Машеньку, и, не выдержав, она лишилась чувств.
Сеанс прервался; ее вывели.
Скоро, придя в себя, Машенька попросила оставить ее одну. Полежав некоторое время в спальне княжны, странное беспокойство испытала Машенька. Непременно захотелось ей повидать еще раз Кюхнера.
Гости уже сидели в столовой, и, пройдя по коридору, Маша нашла господина Кюхнера в маленькой гостиной. Он прохаживался, опустив голову и глухо покашливая. Был он очень бледен и казался глубоко уставшим. Пот капельками показывался на лбу из-под парика.
Маша подошла и заговорила с ним по-немецки.
- Простите, - сказала она, - я так глупо прервала ваши опыты.
Он посмотрел на нее рассеянно, будто не видя, потом вдруг взгляд его стал внимательнее.
- Вы, - начал он, - вы отмечены. Вы чувствуете не так, как другие. Для всех это забавные фокусы, вы же почувствовали мою силу.
Он вдруг смутился, закашлялся и замолчал.
маленькую Машину ручку и, будто почувствовав ее сожаление, сказал:
- Вы одна, милая барышня, подали руку мне. Что я для них? Шут, ловкий плут. Если бы только знали они, как тяжело мне достаются эти минуты, что я развлекаю их. Если бы только знали они, что... - Он опять оборвал свою речь и, помолчав, добавил: - Я сам виноват. На великие дела помощи и спасения надо было бы употреблять чудесные силы, а не жалкие забавы, но я стар, слаб и не гожусь больше ни на что. Впрочем, клянусь, если когда-нибудь понадобилась бы вам, милая барышня, моя помощь, я бы напряг последние силы и сделал бы чудо, да, чудо!
Маше стало страшно; показалось ей, что безумен этот старый немец, а он вытащил кусок бумаги, написал свой адрес и подал ей с глубоким поклоном.
Больше Маша не видела Кюхнера и даже почти не вспоминала его.
Уже на полдороге хотела Маша вернуть извозчика, смешной и безумной показалась ей мысль, внезапно явившаяся, ехать к Кюхнеру и просить его помощи.
- Что он может сделать? Как пособить? Да и жив ли он, или не уехал куда, - тоскливо думала Машенька. Но что-то мешало ей вернуться, а извозчик уже съезжал па лед Невы.
Не без труда разыскала Маша красненький покосившийся дом Еремеева, обозначенный в адресе.
Спрошенная Машей па дворе толстая баба долго молчала, как бы не понимая вопроса, потом, зевнув, сказала:
- Немца тебе нужно. Живет здесь, да не знаю, не помер ли, уж очень слаб стал. В мезонин-то толкнись, - и она указала дверь.
Странная тревога овладела Машей, когда карабкалась она по темной скользкой лестнице.
В неопрятной, бедно обставленной, пропитанной насквозь запахом табака комнате лежал на диване Кюхнер. Он был в халате и без парика и показался Маше еще бледнее и костлявее с прошлого года.
Кюхнер сразу узнал Машу и не выказал удивления ее приходу. Он попробовал подняться, но, обессиленный, сейчас же опять склонился на подушку.
- Вы извините, фрейлейн, - заговорил он с жалкой какой-то улыбкой, - я не совсем здоров. Стар становится Кюхнер, слаб; уже не ездит в золотых каретах, не получает писем от князей и императоров.
Маша смущенно молчала, не зная, как заговорить о деле, которое казалось ей теперь неисполнимым.
Кюхнер, закрыв глаза, полежал молча несколько минут и noтом спросил:
- Ну, расскажите, фрейлейн, чем могу помочь вам? Ведь я помню мое обещание, и никогда я не давал ложных клятв.
Сбиваясь, рассказала Маша о вчерашнем случае во дворце и гневе государя.
- О, ваш император жесток! - выслушав рассказ, промолвил Кюхнер. - Я знаю его. Гневом своим он может испепелить страны, но знайте, фрейлейн, есть силы, которые покоряют и государей. Гнев покоряется волей, волю покоряет другая, сильнейшая воля. Только бы мне увидеть его, заставить взглянуть в мои глаза, и вы увидели бы...
Маше становилось страшно, как в прошлом году, казалось ей, что немец безумен.
Кюхнер же поднялся и сел на своем диване, глаза его блестели, пересохшие губы странной кривились улыбкой.
- О, я бы хотел вызвать на последний бой. Кого? Императора! А, розенкрейцер*, ты узнал бы власть старого Кюхпера! - так говорил он, воодушевляясь все больше и больше. Потом, будто опомнившись, он успокоился, лег и сказал тихим голосом:
- Завтра в два часа будьте в Летнем саду, и вы увидите нашу встречу.
Кюхнер закрыл глаза и, казалось, задремал. Помедлив, Маша тихо вышла из комнаты.
Приехав домой, Маша, как бы только что поняв страшное несчастье, постигшее ее, не раздеваясь, села на сундук и горько заплакала.
- Ну, слава Богу, с слезами-то горе выливается, - шептала, крестясь, Агафьюшка, хлопоча около своей питомицы.
Каждый день в определенный час государь имел привычку выходить на прогулку.
Чаще всего один, без свиты, быстро проходил он по главной аллее Летнего сада, иногда выходил на набережную и шел до Адмиралтейства, возвращаясь потом той же дорогой во дворец. Когда он был милостив, то любезно раскланивался с гуляющими, и даже любил, если какой-нибудь проситель, упав на колени, останавливал его. Государь выслушивал просьбу и часто тут же ставил свою резолюцию, но так как светлых дней бывало меньше и чаще государь был раздражен и гневен, тогда останавливал офицеров, находя упущение в амуниции, кричал на дам, не умеющих сделать положенного реверанса, то жители петербургские избегали в этот час показываться в Летнем саду, и только наивные провинциалы делались жертвой царского гнева.
Впрочем, государь как-то заметил, что Летний сад опустел, догадался о причине этого и очень гневался. С тех пор была учреждена тайная очередь, и каждый день офицеры различных частей шли, крестясь и молясь, чтобы прогулка обошлась благополучно, навстречу государю.
Всю ночь не отходила Агафьюшка от Машиной постели. Наплакавшись, уснула Маша, но спала неспокойно; словно в бреду, несвязное что-то бормотала она: то начинала звать жалобно Мишу, называя ласковыми его именами, то поминала незнакомое няньке имя господина Кюхнера и начинала быстро что-то лопотать по-немецки. Молилась нянька, с уголка спрыснула девушку*, плакала, будила Машу, но та как в горячке была. Хотела Агафьюшка уж будить барина, да побоялась, что за лекарем-немцем пошлют, а лекаря, словно черта, боялась старуха.
Рано утром проснулась Маша и сейчас же забеспокоилась узнать, который час.
Несмотря на все уговоры няньки, потребовала одеваться. Преодолевая слабость, тщательно умылась и причесалась, и даже выкушала горячего молока, принесенного Агафьюшкой. Казалась Маша спокойной и твердой; удивлялась, глядя на нее, старуха.
Только когда, выйдя в столовую, увидала Маша отца, за ночь будто на десять лет постаревшего, не выдержала и, бросившись на шею Алексею Степановичу, зарыдала. Плакал и адмирал, как малый ребенок. Первая успокоившись, нежно утешала Маша отца.
Около полудня тревога овладела Машей, приближался час, назначенный Кюхнером; боялась Маша, не знала, верить или не верить странному обещанию безумного немца. После обеда, когда Алексей Степанович лег по обычаю отдыхать, а куранты пробили час, Маша отослала Агафьюшку на кухню, а сама, быстро одевшись, незаметно прокралась на двор и за ворота.
Сухой падал снег. Тускло было и холодно. Почти бегом, будто боясь, что остановит ее кто, бросилась Маша по набережной Фонтанки к Летнему саду. Проходя мимо дворца, вспомнила, что здесь томится жених ее, здесь и разлучитель их злой, - упало сердце, и показалось, что тщетны все надежды на спасение. Но, как бы повинуясь чужой воле, продолжала она путь, уже не понимая хорошенько, что с ней делается. У ворот Летнего сада стоял Кюхнер. Маша даже сразу не узнала его; вчера показался он ей таким слабым, что представить не могла она, чтобы он двигался, сегодня же Кюхнер выглядел совсем здоровым, даже легкий румянец выступил на желтых, впалых щеках, тщательно выбритых.
Отвесив Маше низкий старомодный поклон, Кюхнер сказал очень просто и деловито:
- Вы, фрейлейн, пройдете в боковую аллею и сядете на второй скамейке. Оттуда вам будет видна наша встреча, а может быть, понадобится ваше присутствие, и тогда я сделаю вам знак.
Будто в полусне провела Маша эти полчаса на указанной Кюхнером скамейке в пустынной аллее. Она уже не думала ни о женихе, ни о странных поступках Кюхнера, она не боялась и не тревожилась.
Гуляющих было мало. Маша видела синий плащ Кюхнера. Он несколько раз вскакивал со скамейки, беспокойно прохаживался, размахивая как-то смешно руками, и опять усаживался на свое место.
Приближения императора Маша не заметила; только когда Кюхнер, вскочив порывисто, вдруг опустился на колени перед невысокого роста в треуголке с перьями* человеком, Маша догадалась, что это государь.
Сквозь голые ветки деревьев Маше было ясно видно, как Павел, будто испугавшись чего-то, отступил на шаг от Кюхнера, потом он дал знак ему подняться.
Без шляпы, с развевающимися от ветра буклями парика, высокий и костлявый стоял Кюхнер, видимо, что-то быстро и горячо говоря государю. Тот слушал его со вниманием и как бы с изумлением даже. Иногда Кюхнер приближался совсем близко к государю, заглядывая ему в лицо, а один раз Маша заметила, что Кюхнер коснулся даже рукой плеча Павла.
Маша смотрела внимательно, но, странно, никакого волнения не испытывала она, будто все происходившее не касалось ее вовсе.
Только один раз вздрогнула Маша: что-то страшное совершилось там, на главной аллее Летнего сада. Будто желая ударить Кюхнера или отмахиваясь от слов его, поднял Павел руку и несколько секунд оставался с неподвижной, поднятой рукой, потом отшатнулся, как бы падая; поддержанный Кюхнером, он отвернулся и быстро, почти бегом, бросился ко дворцу*.
Маша нашла Кюхнера на скамейке.
Он не сидел, а почти лежал; лицо его было бледно, шляпа упала в снег; он едва мог открыть глаза, когда Маша тревожно нагнулась к нему.
- Ничего, ничего, фрейлейн, - сказал он тихим, слабым голосом, - не волнуйтесь, маленькая усталость. Это нелегко - повелевать императором... Да, - добавил он, будто вспомнив, - ваш жених будет сегодня свободен и завтра получит отставку. Подальше отсюда, подальше... Страшно здесь, а скоро... - совсем тихо он прошептал. - Я увидел сегодня его смерть, его страшную гибель. Перед своей смертью чуешь и чужую.
Он замолчал, тяжело дыша, и закрыл глаза. Радость, которой нельзя было почти поверить, и, вместе с тем, острую, мучительную жалость к этому умирающему старику почувствовала Маша. Она не могла говорить, слезы душили ее. Нагнувшись, она поцеловала желтую костлявую руку господина Кюхнера.
Через неделю Кюхнер умер. Как известно, в марте того же года страшная смерть постигла императора Павла. Часто задумывалась Марья Алексеевна Несвитская над этой таинственной историей, имевшей такое странное и огромное значение в ее жизни.
1. Нелидова Екатерина Ивановна (1756-1839) - камер-фрейлина императрицы Марии Федоровны, фаворитка Павла I. Красивая, умная, живая, она играла значительную роль при дворе. Ее влияние на императора было очень велико. Отличаясь бескорыстием и душевным благородством, не раз спасала невинных от гнева самодержца. В 1798 г., когда фавориткой Павла стала Л. П. Лопухина, Нелидова удалилась в Смольный монастырь.
2. ...героев Очакова... - Имеется в виду знаменитая осада Очакова 1788-1791 гг. армией князя Потемкина во время второй русско-турецкой войны. Осада закончилась кровопролитным штурмом и взятием крепости. Этому героическому событию посвящена известная ода Г. Р. Державина "Осень во время осады Очакова".
3. ...в новом только что тогда отстроенном дворце. - Имеется в виду так называемый Инженерный замок, построенный в 1801 г. по приказу Павла I архитекторами В. И. Баженовым и Бренна. Крайне подозрительный, Павел велел соорудить себе здание в виде средневековой крепости-замка, которое окружал ров с водой. Павел так торопился переехать в новый дворец, что первый бал в нем был дан тогда, когда еще не просохли стены, отчего в комнатах стоял ужасный туман. На сорок первую ночь после переезда в замок Павел был задушен в собственной спальне своими приближенными. "Пустынный памятник тирана, Забвенью брошенный дворец", - как сказал о нем А. С. Пушкин.
4. Ты, Кутайсов - Иван Павлович Кутайсов, пленной турок, служил камердинером при Павле. По воцарении последнего сделал головокружительную карьеру, получил графский титул.
5. ...на далекую линию Васильевского острова... - Васильевский остров - один из островов дельты Невы, район Петербурга. Линии - прежнее название каналов, которыми Петр хотел прорезать остров в разных направлениях. Но проект "русской Венеции" не осуществился, от пего осталась лишь прежняя нумерация каналов: с 1 по 27. Следовательно, Маша отправилась на одну из последних линий острова.
6. ...картины какие-нибудь... составит... - популярное в дворянском обществе развлечение, в котором, в частности, блистала и невеста Пушкина Н. Н. Гончарова. Род загадки, аллегории, изображенной театрально, в застывшей сцене.
7. ...розенкрейцер... - Кюхнер называет так императора Павла. Розенкрейцерами считались члены тайного общества, поставившие себе целью достижение благоденствия государства и отдельных лиц и всестороннее улучшение церкви. Данное религиозное братство возникло в XVII в. в Германии и широко распространилось по всей Европе. В XVIII в. появляются новые розенкрейцеры, которые являли собой одну из высших степеней франк-масонства.
8. ...с уголка спрыснула девушку... - один из существующих в народе способов предохранения от "порчи".
9. ...в треуголке с перьями... - Известно было отвращение, которое Павел питал к круглым шляпам и шапкам. Сам он постоянно носил военную треуголку, огромные ботфорты и сюртук.
10. ...бросился ко дворцу. - Инженерный замок своим северным фасадом выходил к Летнему саду.